Страница 68 из 69
Он шёл по широкому, устланному ковром коридору и, подходя к указанной двери, все более замедлял шаги.
Перед дверью он остановился.
Он услыхал весёлый детский смех, собачий лай и однообразное дудение на какой-то, видимо, игрушечной, трубе.
На нерешительный стук его крикнули: «Входите».
Он вошёл и с удивлением увидел самого Красновидова, сидящего на полу в громадной каске, сделанной из «Вечерней Москвы». Два карапуза плясали вокруг него, уморительно гримасничая и смеясь во все горло.
Тут же прыгал пудель.
В руках Красновидов держал дудочку.
— В чем дело? — спросил он весьма благодушно.
— Извиняюсь, я имею удовольствие быть вашим служащим по фининспекции… Я — Слизин…
— Ага… Ну и что же?..
— Я бы не решился беспокоить в неурочное время, если бы не обстоятельства, принудившие меня… просто я даже затрудняюсь выразить… Одним словом, я очень извиняюсь…
— Не больше десяти минут, знаете. Ребят возьмите. Керзон, тубо.
Какая-то женщина вошла в комнату и, недовольно поглядев на Семёна Петровича, увела огорчённых детишек.
Четыре телефона (из них один был какой-то чудной), стоявшие на столе, жутко подействовали на Семёна Петровича. «Уж один-то, наверное, зазвонит во время разговора, — подумал он, — помешают, дьяволы». И, сев на предложенное место, он начал, косясь на телефоны:
— Я только должен предупредить… Я тут не виновен… сумасбродство жены… легкомыслие молодой женщины… устроила сеанс со спиритизмом, несмотря на моё горячее сопротивление… и вызвала духа… И даже не она вызывала… а гости, и явился Генрих Четвёртый, французский король… и теперь не уходит… уплотнил самым наглым образом… Я потому вам, многоуважаемый товарищ, все это смело высказываю, потому что знаю вашу гуманную точку зрения.
И вот тут-то зазвонил телефон.
Красновидов взял трубку.
— У телефона… Да… я… Ну, здравствуйте…
Он стал слушать, и Семён Петрович видел, как сползало с его лица выражение благодушия и как наползало выражение, такое выражение, которого именно всегда боялся Семён Петрович на лице начальства. Казалось, тень не от набежавшей тучи, а от целого ненастья наползла на цветущую луговину.
— Товарищ, я прошу вас бросить подобные слова… Что значит «торчал на заседании»? Какого дьявола, в самом деле!.. А я вам говорю… Что? Это у вас в Саратове разгильдяйство!.. Моя физиономия тут ни при чем, свою поберегите!.. Шляпа куриная!
И, сказав так, Красновидов швырнул трубку.
Глаза его метали молнии, и бородка заострилась вдруг, как у Мефистофеля. С секунду он бессмысленно смотрел на Семёна Петровича.
— Что же это за безобразие! — крикнул он вдруг. — Вы, ответственное лицо, занимаете должность, а хуже всякой бабы… Мракобесие какое-то разводите. Зачем же мы с вас политграмоту требуем? Государство тратит огромные деньги, чтоб доказать материализм, а вы нам тут каких-то духов подвёртываете… Да вы понимаете, что ваши действия являются социально опасными… Сегодня вы духа вызвали, завтра другой… Мы кричим о разгрузке, изживаем жилищный кризис, а тут какие-то короли, едят их мухи с комарами, будут себе помещения требовать!.. Какое же при таких условиях возможно строительство?
— Я пошутил, — пробормотал Семён Петрович, бледный, как смерть, трясясь и конвульсивно улыбаясь, — ничего подобного не было.
— Как не было?..
— Так… я это… нарочно рассказал… для смеху.
— Да вы что, пьяны, что ли?
Семён Петрович, чувствуя, что голоса у него нет, молча утвердительно кивнул головою.
Красновидов немного успокоился:
— Где же это вы с утра налакались?
Семён Петрович нашёл в себе силы прошептать:
— В госпивной…
— Ну, положим, сегодня праздник… Только в другой раз вы, пожалуйста, когда напьётесь, дома, что ли, сидите… Как не стыдно — семейный человек…
Семён Петрович вышел, чувствуя, что земля уходит у него из-под ног.
— Приведите ребят, — донеслось из-за закрывшейся двери. — Керзон, иси!
Как некий лунатик или сомнамбула — хуже, как тень самого себя, дошёл Семён Петрович до дому и поднялся по лестнице.
Счастье, что по случаю весны жильцы все с утра ещё уехали за город, и покуда в квартире разговоры ещё не поднялись. А может быть, в самом деле это все обман, мираж, игра расстроенного воображения?
Он хотел отворить дверь своей комнаты, но она не поддавалась.
— Кто там? — послышался испуганный голос Анны Яковлевны.
— Я.
— Сейчас, Сеничка.
Анна Яковлевна не сразу отворила дверь.
— Я переодевалась, — сказала она шёпотом.
— А он где же?
— А вон он.
Генрих Четвёртый сидел на балконе и курил папироску.
Это был человек с плохо выбритыми щёками и с каким-то пренебрежительно-мрачным выражением лица. Пиджак Семёна Петровича был ему, по-видимому, узковат, ибо он поминутно расправлял руки и недовольно ёрзал спиною.
— Зачем он на балконе сидит? — шёпотом сказал Семён Петрович. — Увидеть могут.
— Он только что вышел.
— А как же ты при нём переодевалась?
— Ну, что ж такого?.. Духа ещё стесняться…
— Говорят, он бабник ужасный.
— Да что ты?..
— Я не хочу, чтоб ты с ним наедине оставалась.
— Что ж, ты меня ещё к призраку ревновать будешь?
— И вообще он жить у нас оставаться не может…
— Генрих Четвёртый, очевидно, слышал последнюю фразу, ибо он вдруг встал и вошёл в комнату. Мужчина он был с виду весьма рослый.
— Кто это не может оставаться жить?.. — спросил он.
Семён Петрович проглотил слюну.
— Вы не можете…
— Во-первых, не «вы», а «ваше величество» или «сир», а во-вторых, как это не могу?
— У вас… какие документы?
— Вот один документ, а вот другой…
С этими словами король показал сначала один кулак, а потом другой.
— Это мои документы и аргументы…
Семён Петрович вспотел и мокрой рукой погладил себе щеку.
— Короли себя так не держат, — пробормотал он.
— А ты почём знаешь, как себя короли держат… Кровь и мщение! Не будь здесь дамы, я бы сделал из тебя фрикассе.
— Теперь власть трудящихся…
Король свистнул:
— Ну и трудись себе на здоровье.
— Я с вами не шутки шучу. И управдом то же говорит, и юрисконсульт… И товарищ Красновидов весьма недоволен…
— Чем же он, собственно, недоволен?
— Во-первых, что вы король… а кроме того, дух… это теперь изживается…
Генрих посмотрел вопросительно на Анну Яковлевну.
— Вы разрешите, сударыня, сделать из него фрикассе?
— Я за тебя краснею, Сеня, — сказала Анна Яковлевна, — ты пойми, это же как бы наш гость.
— Я его в гости не звал.
— Ну, другие звали.
— А это меня не касается… Потрудитесь очистить площадь… Сию же минуту… Чтоб духу вашего тут не было… Нахал…
Генрих побагровел.
— При даме? — пробормотал он и вдруг, схватив Семёна Петровича за шиворот, вышиб его за дверь, которую мгновенно захлопнул и запер.
— Я сейчас в милицию иду!..
— Кланяйтесь там…
Семён Петрович, ещё дрожа от волнения, сбежал с лестницы. Но внизу столкнулся с управдомом.
— Я обдумал все, — сказал тот, — и вы, конечно, обязаны его прописать. Сделайте публикацию в газете об утере документов от имени воображаемого лица… Фамилию я выдумал: Арбузов… Имя можно… ну, хоть Иван Иванович… Тогда он станет как бы легальным лицом, и можно на него в суд подать и всякая такая вещь. А за спиритизм, я справлялся, может вам влететь, особенно принимая во внимание вашу высокую сознательность, как фининспектора.
— А где ж я жить буду?
— Теперь дело к лету. На дачу поезжайте… а к осени как-нибудь…
— Да ведь, товарищ дорогой, я эдак площади могу лишиться.
— Вот вы всегда так, граждане. Натворите невесть чего, а потом «ах, ох» — а комната-то тю-тю.
Семён Петрович машинально пошёл по улице.
На углу попался ему Стахевич с изрядным чемоданом.
— Несу кое-чего вашему Генриху, — сказал он, — надо входить в положение… Человек триста лет витал где-то в эфире и вдруг — бац… естественно, что ему не во что переодеться… А я все-таки думаю рассказать все это одному знакомому англичанину, пусть напишет в Лондон. Там это воспримут культурно.