Страница 7 из 59
— Тоннели могут выследить тебя. Но я не могу.
Я больше не могла его слушать. Не важно, правду он говорил или нет.
— Уходи. Проваливай.
Он кивнул.
— Уже ушел. Но посмотри на свою метку. Она будет увеличиваться по мере того, как заканчивается твое время на Поверхности.
Он выскользнул в окно и исчез.
Я подошла к зеркалу на дверце гардероба и оттянула воротник рубашки.
Коул был прав относительно метки. Я раньше не замечала, но она действительно стала больше. Что, если это не просто шрам? Что, если тень на самом деле внутри меня? Средство слежки, растущее, отсчитывающее положенное мне время.
И не было места, где я могла бы спрятаться.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Сейчас
Столовая для нуждающихся. Осталось пять месяцев и одна неделя.
Я пыталась забыть о визите Коула. До конца недели он больше не приходил, и я думала, что, может быть, он сдался. По крайней мере я на это надеялась.
В субботу начиналась моя работа в бесплатной столовой. Я была рада, что меня привлекли к делу. Я не могла исправить все то зло, что причинила родным, и возможность поработать на благо других людей была для меня чем-то вроде последнего шанса искупить свою вину, если это вообще было возможно.
Когда я добралась до места, управляющий столовой встретил меня в дверях, там же меня ждал человек с профессиональной фотокамерой. Мне захотелось развернуться и уйти, но я не могла снова разочаровать отца. Надо было пройти через это.
Управляющий подошел ко мне и протянул руку.
— Ты — Никки, правильно? Твой отец сказал, что ты придешь. Я — Кристофер.
Улыбка. Щелк. Фотограф снял, как Кристофер пожимает мне руку.
— Приятно познакомиться, — сказала я.
Кристофер наклонился ко мне и сказал негромко:
— Не обращай внимания на этого парня. Важно лишь то, что ты здесь, чтобы сделать доброе дело.
Кристофер мне сразу понравился. От него пахло мятой и табаком, из-за воротника рубашки выглядывала татуировка в виде виноградной лозы, обвивающей его шею. Не обращая внимания на фотографа, он провел меня в здание столовой, где стоял запах кафетерия вперемешку с комиссионкой.
Управляться в столовой оказалось несложно: налив несколько мисок супа, я начала делать это на автомате. Фотограф несколько раз сфотографировал меня с половником в руках и потом ушел.
Очередь все росла, и мне надоело изучать лица и думать о том, как они дошли до того, чтобы получать бесплатный суп в столовой для бедных. Я просто работала половником и старалась, чтобы руки поменьше тряслись.
Большинство людей продвигались в очереди молча, поэтому я удивилась, услышав старушечий голос:
— Ты абсолютно прекрасна.
Я подняла глаза от кастрюли с супом.
— Я?
— Да, — сказала старуха. Глубокие морщины покрывали каждый сантиметр ее лица. Кожа вокруг глаз у нее сморщилась, будто она щурилась годами. Несмотря на это, сами глаза смотрели ясно и живо. Она протянула иссохшие руки за тарелкой супа, они казались такими хрупкими, что я испугалась, не окажется ли тарелка слишком тяжелой для них.
— Ты не старая, — сказала она.
— Э-э-э… — проговорила я, несколько озадаченная этим замечанием. — Наверное, нет. Мне семнадцать.
— А мне восемнадцать, — ответила она. Сказав это, она расправила плечи и стала немного выше.
Кристофер, стоящий рядом со мной и раздающий хлеб, усмехнулся:
— Привет, Мэри? Как поживаете?
Эта женщина — Мэри — все еще смотрела на меня, отвечая ему:
— Прекрасно. Смотрите-ка, как молодо она выглядит.
Я повернулась к Кристоферу, а он ободряюще подмигнул мне.
— Да, она выглядит на семнадцать.
Громкий звон заставил нас снова взглянуть на Мэри, которая уронила свою миску с супом на пол.
— Мне восемнадцать, — ее нижняя губа дрожала. — Мне восемнадцать, мне восемнадцать… Или, может быть, девятнадцать. Подождите-ка, кто сейчас президент? — Ее слова прерывались всхлипываниями, казалось, она забыла, где находится. — Кто сейчас президент? — вопила она. Потом вдруг вскинула голову, посмотрела на меня спокойными сухими глазами и ни с того ни с сего сказала: — Ты разбила сердце.
У меня перехватило дыхание. Она сказала это так убежденно, что на мгновение я поверила, что это не просто случайная реплика. Она будто видела меня насквозь, видела вину, грызущую меня изнутри. Но она ведь не могла знать. Это невозможно.
Кристофер обошел прилавок и положил руку ей на плечо.
— Пойдем, Мэри, — сказал он. — Пойдемте сядем и поедим. Вместе.
Одна из волонтеров — девушка на пару лет старше меня с двумя французскими косами по сторонам головы — дала мне тряпку, и мы с ней вместе вытерли пол.
— Не беспокойся о ней, — сказала девушка.
— Что с ней?
— Старческий маразм или что-то в этом роде. Когда я в первый раз встретилась с ней, она все повторяла, что потерялась. Снова и снова просила меня помочь ей найти чью-то дочь. Я понятия не имела, о чем она говорит.
— Чью-то дочь? — спросила я.
— Да… Пенелопы или Присциллы, не помню точно. — Она закончила вытирать пол и скатала тряпки в комок. — Она не переставала об этом твердить.
— А что это за дочь Пенелопы?
Она пожала плечами.
— Она так и не сказала. Может, это ее подруга. Бедная женщина.
Дочь Пенелопы. Странно. Может, девушка с косами права и это действительно ее подруга. А может, это просто бред.
Когда обед закончился и стулья убрали, Кристофер сказал мне, что Мэри ходит в приют уже месяц и, похоже, страдает от маразма.
Кажется, я понимала, что она чувствует. Но я решила, если снова ее встречу, расспросить о дочери Пенелопы. Может, я могла бы помочь ей найти того, кого она ищет.
Конечно, я не могла исправить всего, что натворила, но если бы я могла помочь хотя бы одному человеку закончить эти полгода лучше, чем он их начал, это было бы уже хорошо.
Дома.
В воскресенье утром мама всегда пекла блины. После того как она умерла, папа старался вообще не заходить на кухню. Вернувшись домой, я решила возродить нашу воскресную традицию.
Я поставила чайник на плиту и выглянула в окно. Томми сидел на ветке каштана с удочкой в руках.
Томми. Я подумала о том, сколько ему пришлось узнать за свою короткую жизнь, сколько потерь пережить. Он был совершенно сбит с толку тем, что я куда-то исчезла, а потом неожиданно вернулась. Я была в неоплатном долгу перед ним. Невозможно было все объяснить ему, но надо было попытаться сделать его жизнь лучше.
Я смотрела, как он раскачивается на толстой ветке, поднимает удочку и со свистом рассекает ею воздух. С десяти утра до двух. Я улыбнулась. Он тестировал свою последнюю партию самодельных мух.
Я положила чайный пакетик в кружку и поставила ее на стол. Потом вышла из дома и направилась к каштану, возвышающемуся над деревянным забором.
Томми сначала не заметил меня. Я смотрела, как он закидывает удочку, мастерски избегая веток. Мне казалось, не найдется второго десятилетнего ребенка, которому такой способ провести воскресное утро показался бы оптимальным, но Томми всегда отличался от других детей, и иногда его дразнили за это.
Я посмотрела на грубую кору дерева и вбитые в ствол перекладины для лазанья. Я тоже раньше любила забираться на это дерево вместе с Юлес. Мы залезали наверх, там на обрезанных ветках было очень удобно сидеть. Мы рвали колючие каштаны и, не снимая зеленой скорлупы, бросали в соседских мальчишек.
Я всегда особенно старалась попасть в голову Джеку. Позднее он сказал мне, что нарочно ездил на велике мимо моего дома. Я спросила, любит ли он боль.
Джек, Уилл, Юлес и я были неразлучны. Это продолжалось долго, пока Уилл не ушел на войну прямо перед Рождеством.
Крючок с наживкой опустился к моим ногам.
— Эй, Никки! — прокричал Томми из своего убежища. — Что думаешь? Снимешь пробу?