В тесном кругу

— Скажи ему, чтобы никому не рассказывал, — вмешалась Глория.

— И пожалуйста, никому не говорите пока об этом заказе, — повторила Жюли.

— Даю слово, — пообещал Мураччоли.

— Как я рада! — вздыхала Глория. — Ты и в самом деле отлично придумала! Иди сюда, я тебя поцелую.

А чуть позже Жюли из собственной гостиной уже звонила господину Хольцу.

— Говорит Жюли Майоль. Если я вам помешала, пожалуйста, скажите честно. Дело в том, что я звоню вам по делу. Мне нужен ваш совет.

— К вашим услугам. Если, конечно, сумею помочь.

— Речь идет об одном деле, которое меня страшно беспокоит. Я долго думала, прежде чем решилась позвонить вам. Не знаю, может быть, я ошибаюсь, но… Понимаете, я сама не знаю, насколько это серьезно… Короче говоря, вообразите себе, что моя сестра вбила себе в голову, что она должна повесить на фасаде нашего дома мемориальную доску. Понимаете? «Здесь жила…» и так далее, включая дату рождения. Предполагается, что вторую дату впишут в свое время уже без нее. Вы слушаете меня?

— Конечно. Только не понимаю, что вас тревожит? Если память артиста заслуживает того, чтобы быть увековеченной в камне, то это как раз случай вашей сестры.

— Безусловно, но… Но имеет ли она право действовать именно таким образом? Я пытаюсь взглянуть на дело с точки зрения устава «Приюта отшельника». До какой степени мы можем свободно распоряжаться местом, которое является одновременно и частным, и общественным? Вы только представьте себе, что со дня на день ей принесут эту самую доску, а здесь ей скажут, что она не может ее повесить, потому что это противоречит такому-то положению устава, о котором ни я, ни она знать ничего не знаем. Для нее это будет страшный удар! Она и так едва дышит… Что вы на все это скажете?

— Подождите, — отозвался господин Хольц. — Дайте подумать. Да, вы затронули момент, который может оказаться весьма щекотливым. Хотя лично мне кажется, что госпожа Бернстайн вольна делать все, что ей угодно. Какого черта, в самом деле! «Приют отшельника» — пока еще не солдатская казарма! Конечно, я помню, что у меня самого возникли некоторые трудности из-за рояля. Но кому может помешать доска на стенке дома? А почему бы вам не поговорить об этом с госпожой Женсон? Именно ее слово в данном случае важно. Что-что? Вы так не думаете?..

Жюли чуть понизила голос:

— Мсье Хольц! Я могу быть с вами откровенной?

— Конечно, прошу вас.

— Мне бы очень не хотелось, чтобы об этом проекте моей сестры стало известно. А за мадам Женсон я не могу поручиться. Вы сами знаете, как это бывает. Кто-то ненароком обронил слово, и тут же поползли слухи. Ведь если наша идея неосуществима, будет лучше, если мы задушим ее в зародыше. Меньше всего мне хотелось бы, чтобы началось публичное обсуждение вопроса о мемориальной доске. Для Глории это стало бы смертельным унижением.

— Понимаю, понимаю… — сказал господин Хольц. — Так какой именно помощи вы ждете от меня?

— Видите ли, я подумала… Только, прошу вас, если сочтете, что я говорю нечто для вас неприемлемое, прервите меня сразу же. Так вот, я подумала, что вы могли бы, так сказать, слегка прощупать почву, не открывая своих истинных намерений. Вы человек нейтральный, и мадам Женсон не заподозрит вас в каких-либо тайных помыслах. Может быть, вы сумеете ввернуть какой-нибудь намек в разговоре, знаете, так, мимоходом…

— Легко сказать! — отозвался господин Хольц. — Я, конечно, попробую, исключительно чтобы услужить вам, но заранее ничего не обещаю.

— Спасибо, дорогой мой! Мне так хотелось поделиться с надежным человеком. А если ничего не получится, что ж, ничего не поделаешь. Тогда я попробую проконсультироваться у юриста.

— А что, мадам Бернстайн уже заказала доску?

— Ну да, в том-то и дело. Если она чего-нибудь захочет… Она всегда была такой.

Закончив разговор, Жюли пришлось пойти прилечь. Она чувствовала, что совершенно выдохлась. Она совсем не берегла силы. Зато, подумала Жюли, она могла с чистой совестью сказать себе, что, несмотря на изнурение, довела битву до конца. Иными словами, как всегда, подожгла шнур и убедилась, что он не погаснет. А теперь добрейший господин Хольц, наверное, скребет в голове. Бедняга, ну и задачку она ему подкинула. И без ее поручения вся эта история с доской, без сомнения, стоила ему лишней головной боли. Из-за Джины. Ведь он дружит с Джиной. А госпожа Женсон не настолько наивна, чтобы не суметь сложить два и два. Она сразу догадается, что он наводит справки о «надписи» или, если называть вещи своими именами, о мемориальной доске именно для Джины. Ну вот и все. Огонек загорелся. Теперь ей остается только ждать. И главное — не думать ни о чем. Жюли давно научилась этому упражнению. Внутренне замереть, превратиться в пустую оболочку. После стольких лет страданий это совсем несложно. Вечером она даже согласилась съесть немножко супу.

— Никогда еще не видела мадам Глорию такой веселой, — сказала Кларисса. — Мастер принес ей эскизы, и она выбрала очень красивый мрамор. Я, конечно, ничего в этом не понимаю, но, по-моему, очень красиво. И готово будет уже через неделю.

А телефон все не звонил. Неужели господин Хольц ничего для нее не узнал? Ведь ему давно должно было хватить времени… Ах, вот он! Наконец-то!

— Алло! Мадемуазель Майоль? Извините, что заставил вас так долго ждать. Мадам Женсон не было на месте, и мне пришлось ее подождать. Она страшно занята, а потому при мне записала у себя в блокноте: «Узнать насчет мемориальной доски».

— Вы хотите сказать, она так и записала: «мемориальная доска»? — не дала ему закончить Жюли.

— Ну да. Представьте себе, она моментально догадалась, к чему я клоню. Я в этом совершенно уверен. Поэтому я вас сразу предупреждаю. Впрочем, так, по-моему, даже лучше. Уже завтра мы получим точный и ясный ответ.

— Она не выказала никаких колебаний?

— Ни малейших.

— А ее секретарша, маленькая Дюпюи, была на месте?

— И да и нет. Она работала в соседней комнате.

«И сразу побежала к столу прочитать, что записано в блокноте, — подумала Жюли. — Все в порядке. Пламя занялось».

Она от души поблагодарила господина Хольца и приняла снотворное — единственный способ убежать от ночи. Проснулась она ранним утром от несильной, но настойчивой грызущей боли в боку. Приготовила себе крепкий кофе и съела тартинку с медом. Когда желудок был занят перевариванием хоть какой-нибудь пищи, боль немного утихала. Телефон пока молчал, что, в общем-то, было неудивительно. Нужно было дать председательше с секретаршей время обдумать случившееся. Малышка Дюпюи наверняка расскажет новость своей лучшей подруге — медсестре. Медсестра сможет начать ее распространение не раньше девяти часов, когда отправится делать уколы: в «Приюте отшельника» всегда есть кто-то, кого скрутил ревматизм или приступ радикулита. На этой стадии дело будет двигаться еще медленно, затронув всего нескольких человек. Но зато к одиннадцати часам госпожа Женсон должна будет дать ответ господину Хольцу, и, скорее всего, она в лоб спросит его, правда ли, что он хлопочет по поручению Джины. Господин Хольц будет это отрицать, и она позвонит Глории. Глория возмутится и сейчас же перезвонит ей.

— Кто проболтался? Кто еще мог, кроме тебя? Кто знал о нашем плане? Ты и я, больше никто.

На это легко будет возразить, что визит мастера по мрамору не прошел незамеченным. К тому же кто может поручиться, что он по дороге не болтал с матросом на катере? Понемногу до Глории начнет доходить смысл случившегося, пока наконец ее не осенит: Джина! Ведь Джина обо всем узнает и тоже захочет заказать себе мемориальную доску! Опять поднимется скандал, опять соберется совет, и «общество» будет решать, то ли устроить два торжественных открытия досок, то ли не устраивать ни одного! А со мной, стонала Глория, будет покончено! Нет, я не доживу до ста лет!.. Да, на сей раз удар будет неотразим.

Ее размышления прервал звонок. Это был господин Хольц. Время было десять утра.

— Дорогая Жюли, это я. Мне только что позвонила мадам Женсон. Так вот, она не знает, что делать, и… И не хочет знать! Она сказала, что с нее хватит всех этих интриг. Пусть хоть каждый вешает себе по доске, ей до лампочки. А если одной из наших почтенных дам что-нибудь не нравится, никто ее здесь насильно не держит. Пусть поищет себе другое жилье. Я передаю вам ее собственные слова. Она даже добавила под конец: «Я всегда подозревала, что это плохо кончится. Когда сталкиваются две старухи, каждая из которых мнит себя пупом земли, войны не избежать». Но мне все-таки удалось вставить словечко в ее тираду. Я спросил ее: «Так что же вы собираетесь делать?» И она ответила: «Ничего». И повесила трубку.