В тесном кругу

Жюли, не сдержавшись, проронила:

— Но ведь это ужасно, доктор.

Ламбертен пожал плечами, а потом ласково взял в руки затянутую перчаткой ладонь Жюли.

— А это? — сказал он. — Разве это менее ужасно? Такова наша жизнь. Она без конца изобретает все новые пытки, которые мы стараемся облегчить.

— Значит, вы будете лечить мою сестру, чтобы она была в силах продолжать это…

Она внезапно замолчала. Ей было так стыдно, что голос ее предательски задрожал.

— Поставьте себя на мое место, — ответил Ламбертен.

А Жюли про себя с неожиданной ясностью подумала: «Я и так на этом самом месте».

— Ну хорошо, — со своей обычной благожелательностью промолвил доктор Приер, — мы постараемся сделать так, чтобы она хорошо спала, чтобы разумно питалась и не слишком терзала себя. А дальше…

Тут он одной рукой притянул к себе коллегу, а другой Жюли. Со стороны они выглядели как три заговорщика.

— Мне пришла в голову вот какая идея, — шепотом начал он. — Вы знаете, что для госпожи Бернстайн готовят вручение ордена Почетного легиона. Так вот, я постараюсь, чтобы это торжественное событие случилось как можно раньше. Наверняка ее фамилия будет объявлена в списке, который публикуют к Четырнадцатому июля, хотя церемонию решили приурочить ко Дню Всех Святых, дню ее сотой годовщины. Но ведь можно это сделать и раньше!

— Отличная идея, — одобрил Ламбертен.

— Сделать это будет трудно, — продолжал доктор Приер, — потому что сейчас как раз время отпусков. Если мы не сможем связаться с нужными людьми, все провалится. Но в любом случае какое-то время у нас еще есть. Я думаю, месяца два…

А Жюли уже быстро считала про себя. Два месяца… Столько и она, пожалуй, продержится. Вот только придется поторопить события. Они уже шли садом, и от поливальной установки Мориса до них долетали сверкающие на солнце капли влаги.

— Держите меня в курсе дела, — вежливо проговорил доктор Ламбертен. Скорее всего, он напрочь забудет о том, кто такая Глория, раньше, чем вылезет из катера. В конце концов, чего не хватает этой глупой старухе для счастья? Особенно если вспомнить, что мир кишит несчастными, вроде нелегальных эмигрантов с детишками, у которых от голода провалились животы.

Жюли вернулась к сестре.

— Очаровательный мужчина, — сказала Глория. — Он хотя бы умеет спокойно тебя выслушать. Но мне кажется, он ошибся, считая, что у меня неврастения.

— Ну что ты! — отозвалась Жюли. — Во-первых, никто сейчас уже не говорит о неврастении. Он просто считает, что у тебя немного расходились нервы. Как только ты немного привыкнешь к новому соседству — ты понимаешь, кого я имею в виду, — все нормализуется. Я показала ему приглашение, и он думает, что тебе нужно туда пойти, просто из чувства собственного достоинства. Ты должна доказать, что ты выше всяких сплетен. Пойми, чтобы быть столетней дамой, недостаточно прожить на свете сто лет. Столетие — это нечто вроде особой чести, которую природа оказывает таким женщинам, как ты: молодым душой, полным энергии и сохранившим себя во всех отношениях. Я просто повторяю тебе, что он сказал, когда прощался. Заметь, ведь Джина тоже неплохо держится, но… Как бы она ни старалась, ей никогда не избавиться от этого пошлого налета, который делает ее похожей на кокотку. Помнишь, еще папа об этом говорил? Я думаю, еще он сказал бы, что у нее слишком потасканный вид. Она напоминает красоток из «Мулен-Руж»…

Глория понемногу розовела. Воспоминания вызывали у нее улыбку.

— Я надену белый фланелевый костюм, — мечтательно произнесла она.

Но тут же, поддавшись внезапному приступу паники, зарылась лицом в руки.

— Нет, Жюли, мне не хватит сил! Здесь у меня под руками все, что мне нужно, здесь я чувствую себя хозяйкой, а там…

— Но ведь там будет Кейт! И Симона! И я там буду. Ничего с тобой не случится.

— Ты так думаешь?

— Ты принесешь ей какой-нибудь подарок, какую-нибудь безделицу… Что-нибудь из драгоценностей, которые тебе уже надоели, но там произведут впечатление. И не забывай, это должно быть что-нибудь слегка вульгарное. Все-таки она так и осталась неаполитанкой… А потом мы сразу же отведем тебя домой.

— Хорошо, — согласно отвечала Глория. — Но как можно раньше. Я зайду буквально на минуту, отметиться.

На другой день Глория предприняла ревизию всех своих богатств. Кроме «парадных» драгоценностей, у нее была целая куча всяких клипс, колец, сережек и прочих побрякушек, которые она от нечего делать пачками покупала во время гастрольных поездок. Жюли помогала ей. Они обе с некоторым скрипом уселись на ковре, разложив на полу украшения, и от души веселились, словно девчонки, играющие в камешки.

— Ты только представь себе, какой у нее будет вид в этих серьгах! — восклицала Глория. — Она будет похожа на базарную гадалку.

Жюли прыскала от смеха и тут же выуживала из кучи очередное кольцо с огромным лиловым камнем:

— А это? В нем она сможет сняться в роли настоятельницы монастыря!..

Теперь хохотала Глория. Внезапно глаза ее подернулись грустью. Она держала в руках красивый двухслойный камень, отливающий голубизной, с вырезанным на нем изображением.

— Севилья… — шептала она. — А его звали Хосе Рибейра… Он был очень красивый…

Впрочем, она тут же постаралась вернуться в веселое расположение духа.

— Нужно подобрать для нее что-нибудь ярко-красное. Поищи-ка вон там, среди колец. О, вот то, что надо! Вот этот маленький рубин.

— Но он слишком дорогой! — попробовала протестовать Жюли.

— Тем хуже для нее. Ведь это она придумала меня пригласить. Так что я имею полное право ее слегка придавить…

Когда Жюли, устав, ушла к себе обедать, Глория уже напрочь забыла о всех своих тревогах. У нее оставался еще целый долгий день, чтобы не спеша выбрать себе туалет, который должен будет окончательно уничтожить Джину. Теперь, вместо Жюли, ей помогала Кларисса. А Жюли все не давала покоя мысль, неосторожно высказанная наивным доктором Приером. Она даже переговорила об этом с госпожой Женсон-Блеш. Конечно, вручение награды желательно перенести на День Всех Святых, но ведь в газетах будет опубликован список награжденных, и нет никакой гарантии, что не найдется кого-нибудь, кто проболтается Глории раньше времени. Если только заранее не договориться, чтобы все держали язык за зубами. В конце концов, у обитателей «Приюта отшельника» хватает интересов и помимо Глории. Она для них — всего лишь одно из развлечений, не более. Люди так непостоянны! Так что если празднество будет перенесено, надо проследить, чтобы никаких разговоров вокруг него не было. Значит, договорились? Никому ни слова.

Глория между тем уже считала часы. Все было готово: платье, украшения, подарок… Жюли приглядывала за ней. От возбуждения сестра помолодела, и получалось, что из них двоих Жюли трусила гораздо больше. Ей пришлось даже принять тонизирующее, иначе она боялась не дойти до «Подсолнухов». Она специально задержалась дома, чтобы пропустить торжественное появление Глории. Она знала, что может не сдержать отвращения при виде всеобщего восхищения, которым наверняка будет встречен приход ее сестры, тем более что наверняка Джина до последней минуты не рассчитывала на него, заранее готовая получить на свое приглашение какую-нибудь отговорку. Дом был полон народа. Гости толпились в гостиной, вокруг аквариума, о котором Глория мимоходом высказалась в том плане, что, дескать, думала, он гораздо больше, — впрочем, сказано это было достаточно небрежно, чтобы не выглядеть откровенно оскорбительным. Не меньшая толпа гостей собралась и в кухне, увешанной афишами и фотографиями знаменитостей кино — разумеется, с автографами.

— Как, вы были знакомы с Эрролом Флинном?

— Конечно, я очень хорошо его знала. Он был просто прелесть, пока не напьется.

— И братьев Маркс?

— Разумеется. Но в жизни они были вовсе не так приятны, как о них принято думать.

Гости двигались группами, медленно, как в музее. Между ними сновали вышколенные официанты, разнося напитки и мороженое из устроенного роскошного буфета. Глория протягивала Джине руку и чувствовала, как ее заливает унижение. Что значили ее собственные друзья и знакомые по сравнению со всеми этими всемирно известными звездами! Лондонский симфонический оркестр, «Концерт-Колонн», великий Габриэль Пьернэ, даже сам Фуртванглер — для этих идиоток, млеющих от мрачной рожи фон Строхайна или озабоченной физиономии Гарри Купера, они были пустым звуком. И все-таки с самообладанием, отнимавшим у нее последние силы, она старалась задержаться перед каждым портретом легендарных личностей.