Страница 34 из 66
— Более того, — заметил Жерар, — это неосторожно. Вы можете перестараться. Слишком сильная доза, и — хоп!.. Вы понимаете, какие неприятности?
— Какие неприятности? — наивно спросила Мишлин.
— Так вот, врач государственной службы может почуять что-нибудь подозрительное.
— Это дедушка-то восьмидесяти лет!.. Который на ногах больше не стоит!..
— И все-таки поосторожнее… из-за пожизненной ренты. Достаточно какого-нибудь вскрытия…
Термин привел Валгранов в ужас. Вернувшись домой — они не смели подумать «к себе домой», — они долго беседовали и решили больше успокоительных Мобьё не давать. Надежда записать пластинку упорхнула. Нет пианино — нет песен!
— А между тем, — жаловалась молодая женщина, — у меня был серьезный шанс. В следующем месяце я собиралась участвовать в прослушивании. Послушай, Жан- Луи: или он или мы.
Утро вечера мудренее не стало. Как поступить? Последующий день был чудовищным. Старик, лишенный снотворного, к которому он привык, выказывал ужасное расположение духа и не переставал изводить Мишлин. Когда наступил вечер, оба взвесили все «за» и «против», в то время как в соседней комнате разрывался телевизор, так как Мобьё, будучи несколько глуховат, поворачивал регулятор до упора. Соседей не было, а Валграны для него в счет не шли.
— Ты слышала Жерар, — сказал Жан-Луи. — Надо подумать насчет врача государственной службы.
— Да, но… может произойти несчастный случай.
— Что?
— Говорю, что может произойти несчастный случай… послушай, пойду натру паркет. Поживем — увидим.
На следующий день она быстро превратила полы в зеркало, к великому удовольствию Мобьё, который маниакально любил чистоту. Он и не собирался падать, зато обязал Жан-Луи надевать шлепанцы, чтобы не пачкать пол. Жан-Луи не мог больше и шагу ступить без того, чтобы его не призвали к порядку. Пришлось придумывать другой способ. Валграны поставили напрямую задачу перед Жербуазами.
— Понимаю, понимаю, — говорил Жерар. — Я пытаюсь встать на ваше место. Впрочем, мне хотелось бы посмотреть на вас на нашем месте… Но, в конце концов, это наш родной дедушка… тогда как в вашем случае… Ясно, что это меняет все… Почему бы вам не завести ребенка?
Мишлин воскликнула:
— Невозможно! Дом не достаточно большой.
Жерар настаивал:
— Младенец — это же шум, плач ночью… Никто уже больше не сможет спать.
— Вот именно. Нарушение покоя. Он все предусмотрел. Он тогда выставит нас за дверь. Я склоняюсь к лекарствам. Нет, предложите что-нибудь другое.
— Дело в том, что… я не знаю… Я очень хотел бы вам помочь, поймите. Но…
— А в вашей аптечке не нашлось бы чего-нибудь действенного, что изменило бы его характер? По сути дела, сейчас — самый мрачный момент. Если бы он стал чуточку более сносным, удалось бы еще немного потерпеть. Мы бы разобрались.
Жан-Луи предложил было ЛСД, но Жерар заметил, что агрессивные наклонности Мобьё удесятерились бы! И потом, по-прежнему возникала одна и та же трудность: если возникнут осложнения, лечащий врач может в чем-нибудь усомниться.
— И что, — сказала Мишлин, — его вообще нельзя трогать? Достаточно стать восьмидесятилетним, чтобы быть палачом в свое удовольствие, пользоваться всеми правами и располагать жизнью других!..
Воцарилась неловкая тишина.
— Я точно знаю один способ… — сказал наконец Жерар. — Подождите… Это еще несколько расплывчато у меня в голове… Да… Да… Думаю, это подошло бы…
— Ну расскажи, старина, — умолял Жан-Луи.
— Так вот… Предположим, что наш дедуля исчезает… При том, что у него рак, это может случиться со дня на день… Он же не сможет укрощать свою «штуку» до бесконечности.
— Хорошо, — коротко отрезала Мишлин. — Он исчез. И что тогда?
— И вот, я тотчас же извещаю вас по телефону.
— Даже когда мы на месте, трубку снимает всегда Мобьё. И он не отходит от аппарата.
— В этом случае мне останется лишь использовать какую-нибудь фразу, которую он не поймет… Ну, я не знаю… да любую… Например: «Морковка сварилась».
— Согласен. А потом?
— Вы сразу же дадите вашему старичку ударную дозу снотворного. На этот раз он засыпает окончательно.
— И врач государственной службы… — сказал Жан- Луи. — Ты же сам нас предостерег.
— Ничего не случится, потому что мы производим обмен нашими стариками.
Никто больше ничего не понимал.
— А между тем все очень просто, — продолжил Жерар. — Врач государственной службы из Венсенна придет днем и автоматически выдаст разрешение на захоронение. Он вынужден будет, потому что речь пойдет о естественной смерти! Улавливаете? Хорошо! А вы, вы сразу же делаете все необходимое. Ночью я доставляю вам тело дедули и забираю тело Мобьё. С моим «универсалом» это просто. Вы же сообщаете в свою мэрию. Приходит врач государственной службы из Исси-ле-Мулинё. Он не знает ни дедушку, ни вашего Мобьё. Естественная смерть. Никаких проблем. Он подписывает вам разрешение. И дело в шляпе.
— Черт возьми, — проговорил Жан-Луи, — да ты мастак! Это правильно. Это подходит. А потом мы продаем дом… Уф! Наконец-то настоящая жизнь. Один миллион для тебя, Жерар. Если, если…
— О! — скромно произнес Жерар. — Я всего лишь одолжу вам дедулю. Остальное меня не касается.
— А… насчет сроков?
Развернулась живая дискуссия. По словам Николь, старик Жербуаз угасал. На предыдущей неделе у него еще раз случился острый приступ. Он почти не ел, по оценкам Жерара, продержится не более месяца.
— Будет слишком поздно, — сказала Мишлин. — У нас уже долги. И потом, Жан-Луи изводится. После своей работы он еще остается сверхурочно в качестве бухгалтера.
Тем не менее к себе в Исси Валграны вернулись несколько успокоенными. Появился хоть какой-то лучик надежды.
С той поры Мишлин жила в ожидании телефонного звонка. Иногда, в отсутствие Мобьё, она снимала трубку:
— Алло… Николь?.. Как у вас?
— Нормально… Нормально… Сегодня утром он не вставал. Приходил врач. Сказал, что снова зайдет завтра.
Мишлин начала готовиться. Она купила нарукавную повязку для Жан-Луи, погладила свой короткий черный костюм, подыскала не очень дорогую торговку цветами для приобретения венка. Она была окрылена.
И вот телефонный звонок, как раз посреди обеда. Мобьё поднялся, кляня всё и вся.
— Может быть, это нас, — заметил Жан-Луи.
— В таком случае, — проворчал старик, — ваши друзья очень плохо воспитаны.
Он прошел в гостиную. Вскоре послышалось, как он в ярости швырнул трубку. Когда он вернулся, то даже заикался от гнева.
— Да это… позор какой-то… Нынешняя молодежь… Сказать это мне… мне… «Mo… мо… морковка… сварилась…»
Жан-Луи улыбнулся Мишлин. Та как нельзя более естественно встала.
— Схожу за макаронами.
Она принесла блюдо, обильно посыпанное тертым швейцарским сыром. Но она к нему не притронулась. Жан-Луи тем более. Мобьё, обыкновенно жаловавшийся, что его обделяют, положил себе вволю. Да так обильно, что отдал Богу душу в шесть вечера. Мишлин тотчас же предупредила Николь.
— Будьте готовы к полуночи, — без лишних слов сказала Николь.
И все произошло с обескураживающей легкостью. Этой ночью похолодало. На улицах никого. Дедушка Жербуаз занял место Мобьё. Обмен занял какие-нибудь двадцать минут.
На следующий день Жан-Луи отправился в мэрию заявить о кончине господина Эмиля-Людовика-Эме Мобьё. Врач государственной службы пришел часам к трем. Он торопился. Быстро осмотрел тело.
— Полагаю, что рак, — сказал он.
И на уголке стола заполнил бумаги. Когда он ушел, Жан-Луи налил немного коньяка в две рюмки. Он поднял свою рюмку со словами:
— С трудом верится.
— Главное, — сказала Мишлин, — то, что он не мучился.
У Жербуаза не было друзей. У Мобьё не было родственников. Никто не явился почтить их напоследок вниманием. Так что это было безукоризненное преступление, настоящее. Не то преступление, авторов которого никогда не задерживают, но то, авторов которого даже и не разыскивают, потому что как раз и неизвестно, состоялось ли преступление.