Страница 16 из 99
Знакомое чувство охватило меня, когда я прочел в колонке светской хроники:
«Замок Рослин, владение лорда Сен-Клера на севере, готовится принять семейство его милости, а также его прославленных гостей, приглашенных провести лето среди величественных лесов, которыми славится поместье.
Принц Август Фиденский в сопровождении наставника отбыл в Нортвуд-Зара, где вскоре к ним присоединятся герцог и герцогиня Фиденские.
Лорд и леди Стюартвилл покинут город завтра. Цель их путешествия — Стюартвилл-Парк в Ангрии.
Граф Нортенгерленд по-прежнему проживает в Селден-Хаусе. Очевидно, граф утратил интерес к политике.
Генерал Торнтон с супругой на прошлой неделе отбыли в Гернингтон-Холл. Генерал намерен произвести в своих обширных ангрийских угодьях новые сельскохозяйственные посадки.
Граф и графиня Арундел остановились в Саммерфилд-Хаусе в провинции Арундел.
Генерал Гренвилл с супругой собираются провести лето в Уорнер-Холле, поместье У. Г. Уорнера, эсквайра, премьер-министра Ангрии.
Банкир Джон Беллингем, сраженный жестоким приступом инфлюэнцы, удалился в Голдторп-Моубрей. Доктора прописали страдальцу морские ванны.
Маркиз Харлоу с друзьями Д. Биллинджером, мистером Маккуином и прочими позволили себе краткий отдых от государственных забот в поместье полковника Счастла, в Кэттон-Лодже.
Лорд Чарлз и юная леди Флора присоединились к своей благородной матушке в Моубрее. Гостиница „Сигстон“ целиком предоставлена в распоряжение леди Ричтон и ее домочадцев.
Лорд Чарлз Букет, а равно и его сестры, оправились от кори, но до сих пор находятся на попечении доктора Моррисона. Посол пребывает в южных краях».
Эти новости неопровержимо свидетельствовали, что зимний сезон завершен. Пришел конец приемам в Букет-Хаусе, званым ужинам в Фиденском дворце и салонам в «Торнтон-отеле», опустели Эллрингтон-Холл и Уэллсли-Хаус, тишина стояла в обиталищах Каслреев и шатрах Арунделов. Тем временем в дальних лесных краях дымок вился из труб Гернингтон-Холла, посылая весть о том, что родовое поместье обрело хозяев; легкий зефир влетал в широкие окна Саммерфилд-Хауса, неся дыхание степей в гостиные, где по случаю приезда владельцев чистили зеркала, раскатывали ковры и стелили постели. Через распахнутые ставни Стюартвилл-Парка широкие окна бесстрашно взирали сквозь алые занавески на зеленый склон, откуда Эдвардстон улыбался молодым посадкам. По утрам в Уорнер-Холле галдели грачи, и премьер-министр Ангрии, стоя на крыльце, любовался солнцем, встающим над его спящими владениями, дремучими лесами и унылыми вересковыми пустошами Говарда.
Мною овладевает поэтический настрой. Я готов воскресить иные времена, иные места — чем дальше в глубины памяти, тем драгоценней, — связанные с событиями более давними, чем кампания тридцать третьего или волнения тридцать шестого. Готов задаться вопросом: встает ли солнце как прежде над вязами и башенками Вуд-Черч? Но я преодолеваю искушение и ограничиваюсь дилеммой: ехать или не ехать? И если ехать, то куда направлю я свои стопы? Выбрать ли Грейхаунд — мое старое жилище в Моубрее, напротив дома приходского священника? Или ферму Тома Ингема у подножия Боулсхилла? Навестить старых знакомцев на севере, в окрестностях Фидены? Иль обрести приют в скромной хижине на юге, в родовом поместье моего друга Биллинджера? Положусь на милость случая. Я не испытываю стеснения в средствах, недавно переступил рубеж двадцатилетия. Я превосходно сложен, принят в свете, меня считают талантливым ученым и популярным писателем. Кто смеет мною повелевать? Разве я не сам себе господин?
Allons,[14] читатель, пора собирать саквояж. Составим же опись багажа: четыре сорочки, шесть манишек, четыре пары носков, две пары чулок, одна пара бальных туфель, четыре атласных жилета, один фрак, две пары панталон, нанковые брюки, щетка и гребень, бутыль макассарового масла, зубная щетка, коробка зубного порошка, банка крема из лепестков роз, бритвы (учти, читатель, только для видимости — брить мне пока нечего), два куска миндального мыла, флакон eau de cologne,[15] флакон eau de mille fleur,[16] щипцы для завивки. C’est tout![17] Отныне я сам себе камердинер. Ты готов, читатель? Эге-ге-гей, а вот и коляска. Скорей же, вперед!
«Кажется, придется заночевать в Заморне. Вот так погодка для июня!» — так рассуждал я, глядя из гостиничного окна на зонты, плащи и макинтоши, запрудившие Торнтон-стрит. День был рыночный, и двуколки торговцев неслись вдоль тротуаров, подгоняемые ливнем и громовыми раскатами, коими вышеупомянутый июньский вечер задумал обставить свой уход. Мимо окна пролетали конные кавалькады подвыпивших коммерсантов. Сии достойные джентльмены наверняка отобедали en comié[18] в «Шерстяном тюке» или «Гербе Стюартов». Бесшабашность их езды, а равно и довольство, написанное на физиономиях, беспорядок в одежде и развязность манер свидетельствовали об их, говоря технически, ярмарочной кондиции. Владельцы двуколок от всадников не отставали — бешеная скорость их передвижения объяснялась изрядным количеством разбавленного бренди. Неудержимые и яростные, как пыльный вихрь, что пронесся по городским улицам, перед тем как на землю упали первые тяжелые капли, эти герои, снаружи надежно защищенные водонепроницаемыми капюшонами, а изнутри — верным бренди, устремлялись в сторону Эдвардстона и Адрианополя, бросая вызов ливню, свирепствовавшему на открытой местности вне хрупкой зашиты городских стен.
Общий зал гостиницы «Стэнклиф» отнюдь не напоминал уединенную келью отшельника. Джентльмены вбегали и выбегали, оставляя на грязном полу мокрые следы, неопровержимо свидетельствующие о ярости бушевавшей снаружи стихии. Неумолчный трезвон, громогласные требования внести саквояжи и портпледы и немедленно высушить промокшие плащи и набухшие водой сюртуки, обрывки яростных споров, в которые были посвящены лишь перепуганные слуги и разгневанные постояльцы. Некий господин, чья двуколка подлетела к гостинице в самый разгар ливня, ворвался в гостиную мрачней тучи, скинул крылатку, с которой ручьем лилась вода, и с нескрываемым отвращением воззрился на камин.
— Слуга! — взревел он аки лев.
Вошел слуга. Постояльца — дородного господина апоплексического вида — душила ярость, но он справился с собой и выпалил:
— И это вы называете пламенем? Неужто вы думаете, сэр, что эти жалкие клочки голубой и желтой бумаги заменят добрый огонь?
— На дворе восемнадцатое июня, сэр, — отвечал слуга. — Летом мы не разжигаем камин на первом этаже.
— Черт подери! — вскричал постоялец. — Сейчас же разожгите, иначе вашему хозяину не поздоровится! Должен заметить, милостивый государь, вы совсем разболтались. С прошлого раза не могу забыть вашу отвратительную стряпню. Если подобное повторится, перееду в «Герб Стюартов», так и знайте! А теперь разожгите камин и примите плащ. Вычту из счета за каждую мокрую нитку! И подать сюда горячего пунша и устриц. И пусть горничная хорошенько проветрит спальню. Будь я проклят, если соглашусь спать на влажных простынях!
Таких сквалыг, как ангрийские торговцы, днем с огнем не сыщешь. Пожалуй, в жадности с ними могут соперничать лишь ангрийские издатели — подобных беспринципных негодяев и распутников свет не видывал. На лицах полудюжины господ, собравшихся в этот ненастный вечер в общем зале гостиницы «Стэнклиф», куда я привел тебя, читатель, явственно проступали вышеописанные пороки. Под звон бокалов тут слышались следующие фразы:
— Повезло тебе, Браун. Ночуешь в гостинице.
— А ты как же?
— Мне придется проехать еще десять миль, хоть бы и лило как из ведра. В девять встречаюсь в Эдвардстоне с одним из компаньонов.
14
Итак (фр.).
15
Одеколон (фр.).
16
Цветочная туалетная вода (фр.).
17
Вот и все!(фр.)
18
В своем кругу (фр.).