Страница 9 из 152
Аленушке так страшно и так жалко звездочки, заныла Аленушка.
— Попить, няня, по-пи-ть!
И когда Власьевна нянька подает Аленушке кружку, Аленушка жадно пьет, вытягивая губки.
Теперь Аленушка свернулась калачиком и заснула.
И кажется ей, летит она куда-то к звездам, как летает дядя Федор Иваныч, попадаются ей навстречу звездочки, протягивают свои золотые лапки, сажают ее к себе на плечи и кружатся с ней, а месяц гладит ее по головке и тихо шепчет на самое ушко:
«Аленушка, а Аленушка, вставай, солнышко проснулось, вставай, Аленушка!»
Аленушка щурит глазыньки, а все еще кажется ей, будто летит она к звездам, как дядя Федор Иваныч.
— Что тебя не добудишься, вставай скорее! — это мама, мама наклонилась над кроваткой, щекочет Аленушку.
Аленушкина звездочка долго летала и упала, наконец, в лес, в самую чащу, где старые ели сплетаются мохнатыми ветвями и страшно гудят.
Проснулся густой, сизый дым, пополз по небу, и кончилась зимняя ночь.
Вышло и солнце из своего хрустального терема нарядное, в красной шубке, в парчовой шапочке.
Прозрачная, с синими грустными глазками, лежит Аленушкина звездочка неподалеку от заячьей норки на мягких иглах: вдыхает мороз.
А солнышко походило-походило над лесом и ушло домой в свой хрустальный терем.
Поднялись снежные тучи, залегли по небу, стало смеркаться.
Дребезжащим голосом затянул ветер-ворчун свою старую зимнюю песню.
Глухая метель прискакала, глухая кричит.
Снег заплясал.
Дремлет у заячьей норки бедная звездочка, оттаявшая слезинка катится по ее звездной щеке и замерзает.
И кажется звездочке, она снова летит в хороводе с золотыми подругами, им весело и хохочут они, как хохочет Аленушка. А ночь хмурая старой нянькой Власьевной глядит на них.
Выставляли рамы.
Целый день стоит Аленушка у раскрытого окна.
Чужие люди проходят мимо окна, ломовые трясутся, вон плетется воз с матрацами, столами и кроватями.
«Это на дачу!» — решает Аленушка.
А небо голубое, чистое, небо Аленушке ровно улыбается.
— Мама, а мама, а когда мы на дачу? — пристает Аленушка.
— Уберемся, деточка, сложим все и поедем далеко, дальше, чем прошлым летом! — сказала мама: мама шьет халатик Леве, и ей некогда.
«Поскорее бы уехать!» — томится Аленушка.
На игрушки и смотреть Аленушке не хочется, такие деревянные игрушки, скучные. Игрушкам тоже зима надоела.
Долго накрывают на стол, стучат тарелками.
Долго обедают. Аленушке и кушать не хочется.
Приходит дядя Федор Иваныч, говорит с мамой о каких-то стаканах, смеется и дразнит Аленушку.
А Аленушка слоняется из угла в угол, заглядывает в окна, капризничает, даже животик у ней разболелся.
Не дожидаясь папы, уложили ее в кроватку.
И сквозь сон слышит Аленушка, как за чаем папа и мама и дядя Федор Иваныч в столовой толкуют об отъезде на дачу в лес в дремучий, где деревья даже в доме растут, над крышей растут. Вот какие деревья!
Головка у Аленушки кружится.
Ей представляется большая зеленая елка, ярко освещенная разноцветными свечками, в бусах, в пряниках, елка идет на нее, а из темных углов крадутся медведи белые и черные в золотых ошейниках, с бубенцами, с барабанами и падают, летают вокруг медведей золотые звездочки.
«А где та, моя, где моя звездочка? — вспоминает Аленушка, — дядя сказал, вырастет из нее такая же девочка, как я, или зверушка. И что это за такая зверушка?»
— Ну что, Аленушка, как твой животик? — это папа, папа тихонько наклонился над Аленушкой, крестит ее.
— Не-т! — сквозь сон пищит Аленушка.
— Выздоравливай скорей, деточка, на дачу завтра едем, горы там высокие, а леса дремучие!
Аленушка перевернулась на другой бок, крепко-крепко обняла подушку и засопела.
Как-то сразу замолкли вихри, и разлившиеся реки задремали.
Зарделись почки, кое-где выглянули первые шелковые листики.
Седые, каменные ветки оленьего моха бледно зазеленелись, разнежились; поползли на цепких бархатисто-зеленых лапках разноцветные лишаи; медвежья ягода покрылась восковыми цветочками.
Птицы прилетели, и в гнездах запищали маленькие детки — птички.
Проснулась у заячьей норки и Аленушкина звездочка. За зиму-то вся покрылась она шерстью, как медведюшка. На лапках у ней выросли острые медвежьи коготки, и стала звездочка не звездой, а толстеньким, кругленьким медвежонком.
Хорошо медвежонку прыгать по пням и кочкам, хорошо ему сучья ломать, наряжаться цветами.
Скоро научится он рычать по-медвежьи и пугать маленьких птичек.
— Сидите, детки, в гнездышках, — учит мать-птица, — медведюшка ходит, укусить не укусит, а страху от него наберетесь большого.
Целыми днями бродит медвежонок по лесу, а устанет — ляжет где-нибудь на солнышке и смотрит: и как муравьи с своим царством копошатся, и как цветочки да травки живут, и как мотыльки резвятся, — все ему мило и любопытно.
Полежит, поотдохнет медвежонок и пойдет. И куда-куда не заходит: раз чуть в болоте не завяз, насилу от мошек отбился, и смеялись же над ним незабудки, мхи хохотали, поддразнивали. А то повстречал чудовище… птицы сказали, — охотник.
— Человека остерегайся, глупыш! — долбил дятел, — человеки тебя в цепь закуют. Вон Скворца Скворцовича изловили, за решеткою теперь, воли не дают. Летал к нему — «Жив, пищит, корму вдосталь, да скучно». У них все вот так!
А медвежонку и горя мало, прыгает да гоняется за жуками, и только, когда багровеет небо и серые туманы идут дозором и месяц выходит любоваться на сонный лес, засыпает он, где попало, и до утра дрыхнет.
Как-то медвежонок и заблудился.
А ночь шла темная, душная.
Птицы и звери ни гугу в своих гнездах и норках.
Ходил медвежонок, ходил, и так вдруг страшно стало, принялся выть, — а голоса не подают. И собрался уж под хворост лечь, да вспомнился дятел.
«Еще сцапают, да в цепь закуют, пойду-ка лучше!»
По лесу пронесся долгий, урчащий гул, и листья затряслись, ровно от ужаса. Голубые змейки прыгали на крестах елей и что-то трескалось, билось у старых, рогатых корней.
Как угорелый, пустился медвежонок, куда глаза глядят, бежал-бежал, исцарапался, дух перевести не может, хвать — голоса, огонек. Обрадовался.
«Птичье гнездо!» — подумал.
А огонек разгорался, голоса звенели.
Раздвинул медвежонок кусты и видит: огромный светлый зал, много чудовищ — охотников, едят охотники и что-то лопочут.
— Ты, Аленушка, — говорит мама, — одна в лес не ходи, там тебя медведи съедят. Дядя Федор Иваныч намедни пошел на охоту, а ему медвежонок навстречу, крохотный, с тебя!
— Папа, а папа, — обрадовалась Аленушка, — поймай ты мне этого медвежонка, я играть с ним буду!
А медвежонок, как услыхал, зарычал и вышел.
— Смотрите, смотрите, — кричала мама, — вон медвежонок!
Тут все бросились из-за стола, папа суп пролил.
— Медведюшка, иди, иди к нам, ужинать с нами, медведюшка! — прыгала Аленушка.
И медведюшка подошел, нюхнул, — очень уж понравилась ему беленькая девочка.
И Аленушке медведюшка очень понравился: усадила
она его рядом с собою, гладила мордочку, тыкала в нос ему белый хлеб. А он ласково смотрел в ее светлые глазки, сопел: так устал и напугался.
— Ну, вот и медвежонок у тебя, играй с ним, а теперь отправляйся в кроватку, и так засиделась!
— И он со мною? — робко спросила Аленушка.
— Нет уж, иди одна, его к кусту папа привяжет!
Мама сердилась на папу за суп, и Аленушка, едва сдерживая слезы, одна пошла в детскую.
Долго не спалось ей, все она думала о медвежонке, как они вместе в лес будут ходить, как ягоды сбирать, — бояться некого, никто с медвежонком не съест.
— Медведюшка, миленький мой медведюшка, бедненький! — шептала Аленушка и засыпала.
Как проснется Аленушка, прямо бежит к медведюшке, отвяжет его от куста и чего-чего только не делает: и тискает его и надевает папину старую шляпу и садится верхом или долго водит за лапку и разговаривает.