Страница 52 из 102
Сейчас за плотиной громадными железными коробками стояли три доменных печи, выметывавшие вместе с клубами дыма широкие огненные языки; из-за них поднималось несколько дымившихся высоких железных труб. На заднем плане смешались в сплошную кучу корпуса разных фабрик, магазины и еще какие-то здания без окон и труб. Река Шатровка, повернув множество колес и шестерен, шла дальше широким, плавным разливом. По обоим ее берегам плотно рассажались дома заводских служащих и мастеровых.
Прокатившись по заводской плотине, экипаж Привалова остановился у подъезда господского дома, который вблизи смотрел еще мрачнее и суровее, чем издали.
Каменные ворота были такой же крепостной архитектуры, как и самый дом: кирпичные толстые вереи с пробитыми в них крошечными калитками, толстая железная решетка наверху с острыми гвоздями, полотнища ворот чуть не из котельного железа, — словом, это была самая почтенная древность, какую можно еще встретить только в старинных монастырях да заштатных крепостях. Недоставало рва с водой и подъемного моста, как в рыцарских замках.
Из новенького подъезда, пробитого прямо в толстой наружной стене, показались два черных сеттера. Виляя пушистыми хвостами и погромыхивая медными ошейниками, они обнюхивали Привалова самым дружелюбным образом, пока он вылезая из экипажа, а затем ощупью пробирался по темной узкой передней.
— Константин Васильич дома? — спрашивал Привалов, когда в дверях показалась девушка в накрахмаленном белом переднике.
— Нет, они на заводе… — бойко ответила девушка и сейчас же принялась тащить с гостя тяжелую оленью доху. — А как о вас доложить прикажете?
— Привалов…
Горничная выпустила из рук рукав дохи, несколько мгновений посмотрела на Привалова такими глазами, точно он вернулся с того света, и неожиданно скрылась.
В это время к подъезду неторопливо подходил господин среднего роста, коренастый и плотный, в дубленом романовском полушубке и чёрной мерлушковой шапке. Он вошел в переднюю и неторопливо начал раздеваться, не замечая гостя.
— Костя…
— А… это ты, — неторопливо проговорил Бахарев таким тоном, точно вчера расстался с Приваловым. — Наконец-то надумался, а я уж и ждать тебя перестал… Ну, здравствуй!..
Друзья детства пожали друг другу руки и, после некоторого колебания, даже расцеловались по русскому обычаю из щеки в щеку. Привалов с особенным удовольствием оглядывал теперь коренастую, немного сутуловатую фигуру Кости, его суконную рыжую поддевку, черные шаровары, заправленные в сапоги, и это широкое русское лицо с окладистой русой бородой и прищуренными глазами. Костя остался прежним Костей, начиная от остриженных под гребенку волос и кончая своей рыжей поддевкой. Бывают такие люди, у которых как-то все устроено так, что то, что мы называем красотой, здесь оказывается совершенно излишним. Константин Бахарев был именно таким человеком.
Через длинную гостиную с низким потолком и узкими окнами они прошли в кабинет Бахарева, квадратную угловую комнату, выходившую стеклянной дверью в столовую, где теперь мелькал белый передник горничной. Обстановка кабинета была самая деловая: рабочий громадный стол занимал середину комнаты, у окна помещался верстак, в углу — токарный станок, несколько шкафов занимали внутреннюю стену. Между печью и окном стоял глубокий старинный диван, обтянутый шагренью, — он служил хозяину кроватью. На письменном столе, кроме бумаг и конторских книг, кучей лежали свернутые трубочкой планы и чертежи, части деревянной модели, образчики железных руд, пробы чугуна и железа и еще множество других предметов, имевших специально заводское значение. Все это — и стол, и верстак, и окна, и пол, — все было обильно посыпано пеплом от сигар, и везде валялись окурки папирос.
— А ведь я рассорился с стариком… — нерешительно проговорил Привалов, чтобы чем-нибудь прервать наступившее неловкое молчание.
— Слышал… — коротко ответил Бахарев, шагая по кабинету своим развалистым шагом. — Надя писала…
— А слышал, что дела у старика плохи?
— Да… Ничего, поправится, — прибавил он, точно для успокоения Привалова.
— Поправится-то, конечно, поправится, да теперь ему туго приходится…
Они заговорили о делах Василия Назарыча, причем Привалов рассказал о неожиданном приезде в Узел Шелехова.
— Ну, значит, дела очень плохи, если Данилушка прилетел с приисков, — заметил Бахарев с неопределенной улыбкой.
Бахарев очистил на письменном столе один угол, куда горничная и поставила кипевший самовар. За чаем Бахарев заговорил об опеке и об опекунах. Привалов в коротких словах рассказал, что вынес из своих визитов к Ляховскому и Половодову, а затем сказал, что строит мельницу.
— Слышал… Что же, в добрый час… Кажется, Надя что-то такое писала о какой-то мельнице, — старался припомнить Бахарев, наливая стаканы.
С первых же слов между друзьями детства пробежала черная кошка. Привалов хорошо знал этот сдержанный, холодный тон, каким умел говорить Костя Бахарев. Не оставалось никакого сомнения, что Бахарев был против планов Привалова.
— Я не понимаю одного, — говорил Бахарев после долгой паузы, — для чего ты продолжаешь эти хлопоты по опеке?
— Как для чего?
— Да так… Ведь все равно ты бросил заводы, значит, они ничего не проиграют, если перейдут в другие руки, которые сумеют взяться за дело лучше нашего.
— Нет, не все равно, Костя. Говоря правду, я не для себя хлопочу…
— И это знаю… Тем хуже для заводов. Подобные филантропические затеи никогда и ни к чему не вели.
— Да ведь ты даже хорошенько не знаешь моих филантропических затей…
— И не желаю знать… Совершенно довольно с меня того, что ты бросил заводы.
— В том-то и дело, что я даже не имею права их бросить.
— Опять глупое слово… Извини за резкое выражение. По-моему, в таком деле и выбора никакого не может быть, а ты… Нет, у меня решительно не так устроена голова, чтобы понимать эту погоню за двумя зайцами.
— Пожалуйста, оставим этот разговор до другого раза.
— Согласен, тем более что я тебе, кажется, все сразу высказал.
Константин Бахарев был фанатик заводского дела, как Василий Бахарев был фанатиком золотопромышленности. Это были две натуры одного закала, почему, вероятно, они и не могли понять друг друга. Костя не знал и ничего не хотел знать, кроме своих заводов, тогда как Привалов постоянно переживал все муки неустоявшейся мысли, искавшей выхода и не находившей, к чему прилепиться.
Друзья поговорили о разных пустяках и почувствовали то неловкое положение, когда два совершенно чужих человека должны занимать друг друга. Разговор не клеился.
— Не желаешь ли сходить на завод? — предложил Бахарев, когда чай был кончен.
— Пожалуй.
От господского дома до завода было рукой подать, — стоило только пройти небольшую площадь, на которой ютилось до десятка деревянных лавок. В заводском деле Привалов ничего не понимал и бродил по заводу из корпуса в корпус только из вежливости, чтобы не обидеть Костю. Да и что было во всем этом интересного: темные здания, где дует из каждого угла, были наполнены мастеровыми с запекшимися, изнуренными лицами: где-то шумела вода, с подавленным грохотом вертелись десятки чугунных колес, шестерен и валов, ослепительно ярко светились горна пудлинговых, сварочных, отражательных и еще каких-то мудреных печей. Везде мелькало раскаленное железо, и черными клубами вырывался дым из громадных труб. Бахарев оживился и давал самые подробные объяснения новой, только что поставленной катальной машины, у которой стальные валы были заточены самым необыкновенным образом. Чтобы доставить удовольствие Привалову, на новой машине было прокатано несколько полос сортового железа. Привалов видел, как постепенно черновая болванка, имевшая форму длинного кирпича, проходила через ряд валов, пока не превратилась в длинную тонкую полосу, которая гнулась под собственной тяжестью и рассыпала кругом тысячи блестящих искр.
— А вот я тебе покажу водяное колесо, — предлагал Бахарев, предлагая пройти в новую деревянную постройку.