Страница 12 из 13
Вылезать из постели было ужасно холодно. Мать, мой братишка Моше и я старались встать попозже. Но отец заставлял себя вставать как обычно. Вода для его омовения замерзала. Он тер руки о заледеневший подоконник и ставил на плиту кастрюлю со льдом. Он так и не научился пользоваться газом. Счетчик по-прежнему требовал всякий раз сорок грошей, но чай, хоть и состоял теперь из одного кипятка с щепоткой чаинок, оставался для отца последним наслаждением. Сахар было не достать, а сахарин он не признавал. Завернувшись в залатанный лапсердак, он прихлебывал чай и продолжал свои занятия, замерзшие пальцы едва держали карандаш. В «Лике Иошуа» все было как всегда, и «Рычание льва» требовало ответа на древние вопросы: основано ли чтение молитвы «Шма Исраэль!» на моисеевом законе или на талмудистком? Надлежит ли повторять ее целиком, как предписывает закон Моисея, или достаточно первого стиха? Или первого раздела? Только в мире мудрых книг отец чувствовал себя уверенно.
До войны я обычно покупал ему несколько пачек сигарет в день, а еще он курил трубку. И теперь, когда сигареты стоили слишком дорого, он набивал трубку махоркой. Так, покуривая и прихлебывая чай, он продолжал свои бесконечные исследования. Что еще было у него в этом мире кроме Торы?
Мой брат Израиль Иошуа снова перебрался к нам. Он спал на столе в кабинете отца, где было холоднее, чем на улице. Мать пыталась укрыть его всем, что попадалось под руку.
Несмотря на лютый холод, мыши нахально оккупировали наше жилище. Они набрасывались на книги, одежду, а по ночам беспардонно шныряли по всем комнатам. Мать раздобыла где-то кошку, но та весьма равнодушно взирала на наглых самозванцев. Ее желтые глаза словно говорили: «Пусть себе резвятся. Кому какое дело?»
Мысли кошки, казалось, были очень далеко, она вечно дремала, словно мечтала о чем-то.
— Как знать, — рассуждал отец, — может, она перевоплотилась?
Отец относился к кошке с почтением. А что, если у нее душа святой? Известно ведь, что святые, совершившие незначительное прегрешение, возвращаются на землю, чтобы искупить единственный свой проступок. Садясь за стол, отец обязательно оставлял кусочек кошке. Он подзывал ее, и она милостиво позволяла себя уговаривать, а после ела медленно, отбирая лишь то, что ей нравилось. Потом кошка поднимала голову и словно говорила: «Знай вы, кто я такая на самом деле, вы бы поняли, какая честь для вас мое присутствие в вашем доме…»
Ну как можно было после этого требовать, чтобы она ловила мышей?
Разве могла она ловить мышей?
Шоша
В те времена, когда мы жили на Крохмальной улице в доме № 10, я частенько оставался один по вечерам. Двор у нас был темным, а керосиновые лампы в узких коридорах больше коптили, чем светили. Наслушавшись рассказов родителей о дьяволах, демонах и оборотнях, я боялся выходить за порог, сидел в комнате и читал.
У нашей соседки Баши было три дочери: девятилетняя Шоша, пятилетняя Иппа и двухлетняя Тейбеле. Баша держала лавочку, которая не закрывалась допоздна.
Летом ночи короткие, а вот зимой они тянутся бесконечно. Квартира Шоши была единственным местом, куда я мог пойти в поздний час, но, чтобы добраться до нее, надо было пройти темным коридором. Путь занимал не больше минуты, но каким ужасом была наполнена каждая секунда! К счастью, Шоша, заслышав издали мои торопливые шаги и прерывистое дыхание, спешила распахнуть дверь. Стоило мне увидеть ее, и страх отступал. Шоша, хоть и была старше меня на год, казалась маленькой девочкой: светленькая — русые косички и голубые глаза. Нас тянуло друг к дружке, мы оба любили рассказывать всякие истории, и нам нравилось играть вместе.
Едва я переступал порог Шошиной комнаты, она принималась раскладывать свои «вещицы». Игрушки ее состояли из предметов, выброшенных взрослыми: пуговицы от старых пальто, ручка от чайника, деревянная катушка без ниток, фольга из чайной коробки и прочие подобные «сокровища». Частенько цветными карандашами я рисовал девочкам людей и животных. Шоша и ее сестренка Иппа приходили в восторг от моих художеств.
В комнате Шоши стояла кафельная печь, за которой жил сверчок. Он стрекотал все долгие зимние ночи напролет. Мне казалось, что он рассказывает бесконечную историю. Но как научиться понимать язык сверчков? Шоша верила, что за печкой живет домовой. Время от времени он помогал по хозяйству, но его все равно побаивались.
Домовой Шоши был горазд на всякие проказы. Бывало, Шоша, отправляясь спать, складывала чулки в туфли, которые ставила под кровать, а утром находила их на столе. Ясно, это проделки домового! Не раз случалось, что Шоша на ночь расплетет волосы, а проснется — домовой вновь заплел их в косы! Однажды Шоша забавлялась тем, что показывала на стене театр теней, как вдруг тень козлика ожила, соскочила со стены и боднула девочку в лоб. Ясное дело: и тут без домового не обошлось! Как-то раз мама послала Шошу в булочную за свежим хлебом и дала ей серебряный гульден. Шоша уронила монетку в канаву и в испуге с плачем бросилась домой, но вдруг почувствовала, что гульден опять у нее в кулачке. Домовой дернул девочку за левую косичку и шепнул: «Шлемель".
Сотни раз слышал я эти истории, и каждый раз приходил в восторг. Я тоже любил выдумывать всякие небылицы. Я рассказывал девочкам, что у моего отца есть сокровища, которые он хранит в пещере в лесу. Хвастался тем, что мой дед якобы был королем Билгорая и уверял Шошу, что знаю заклятие, которое, стоит произнести его вслух, обратит мир в прах.
— Ой, Итчеле, пожалуйста, не говори его! — пугалась она.
Возвращение домой было еще ужаснее, чем путь к Шоше. От историй, которые мы с ней наперебой рассказывали друг другу, страхи мои еще больше усиливались. Мне казалось, что темный коридор кишит всякой нечистью. Я как-то прочел историю про мальчика, которого демоны насильно женили на дьяволице, и боялся, что и со мной может случиться такое. По легенде, эта пара потом жила в пустыне где-то у горы Сеир. Дети у них были наполовину люди наполовину демоны. Я бежал сломя голову по темному коридору и твердил заклятие, которое должно было уберечь меня от сил тьмы:
Ведьма сгинь! Рассыпься в прах!
В прах рассыпься! Сгинь!
Когда мы переехали в дом № 12 по Крохмальной улице, поздние визиты к Шоше пришлось прекратить. Да и не пристало мальчику-хасиду, изучающему Талмуд, водиться с девчонками. Я скучал по Шоше. Надеялся повстречать ее на улице, но проходили месяцы и годы, а мы так ни разу и не увиделись.
Со временем Шоша стала для меня образом прошлого. Я часто грезил о ней наяву, она снилась мне по ночам. В моих снах Шоша представала прекрасной принцессой. Несколько раз мне снилось, что она вышла замуж за домового и живет с ним в темном подвале. Он приносит ей еду, но не позволяет выходить оттуда. Мне виделось: вот она сидит на стуле, привязанная веревками, а домовой кормит ее с ложки вареньем. У него песья голова, а за спиной крылья, как у летучей мыши.
После Первой мировой войны я оставил семью в Билгорае, а сам приехал в Варшаву. Я начал писать, и мои рассказы стали печатать в газетах и журналах. Я написал роман «Сатана в Горае», в котором описывал дьяволов и демонов прошлых времен. Я женился, и у меня родился сын. Я решил перебраться в Америку, обратился за визой и в один прекрасный день получил ее. Я навсегда покидал Варшаву.
За несколько дней до отъезда ноги сами понесли меня на Крохмальную улицу. Я не был здесь многие годы, и мне хотелось еще раз увидеть места, где я вырос.