Страница 82 из 88
— Вы же видите: Дума не в силах умиротворить страну. Нам нужна диктатура, надо, чтоб кто-нибудь из великих князей…
— Вы дайте нам маленьких, да умных!
— Господа! Все так переволновались, а мы мешаем спать.
— Очень умно сказано, — проворчал Крэйтон и закрыл купе.
Самгин уснул и был разбужен бешеными криками Крэйтона:
— Вы не имете права сдерживать меня, — кричал он, не только не заботясь о правильности языка, но даже как бы нарочно подчеркивая искажения слов; в двери купе стоял, точно врубленный, молодой жандарм и говорил:
— Не приказано.
— Но я должен давать несколько телеграмм — понимаете?
— Никого не приказано выпускать, — и обратился к Самгину: — Объясните им: поезд остановлен за семафором, вокзал — дальше.
— Вы слышите? Не позволяют давать телеграмм! Я — бежал, скочил, может быть, ломал ногу, они меня схватали, тащили здесь — заткнули дверь этим!
Размахивая шляпой, он указал ею на жандарма; лицо у него было серое, на висках выступил пот, челюсть тряслась и глаза, налитые кровью, гневно блестели. Он сидел на постели в неудобной позе, вытянув одну ногу, упираясь другою в пол, и рычал:
— Вы должны знать, когда вы арестуете! Это — дикость! Я — жалуюсь! Я протестую моему послу Петербург!
— Успокойтесь! — посоветовал Самгин. — Сейчас выясним — в чем дело?
Поглаживая ногу, Крэйтон замолчал, и тогда в вагоне стало подозрительно тихо. Самгин выглянул из-под руки жандарма в коридор: двери всех купе были закрыты, лишь из одной высунулась воинственная, ершистая голова с седыми усами; неприязненно взглянув на Самгина, голова исчезла.
«Чертовщина какая-то», — подумал Самгин и спросил жандарма: в чем дело?
— Проверка документов, — вежливо и тихо ответил жандарм. — Поезд был остановлен автоматическим тормозом из этого вагона. Сосед ваш думали, что уже вокзал, спрыгнули, ушибли ногу и — сердятся.
— Ногу я сломил! — вновь зарычал Крэйтон. — Это я тоже буду протестовать. Она была немножко сломлен, раньше года, но — это ничего!
Жандарм посторонился, его место заняли чернобородый офицер и судейский чиновник, горбоносый, в пенснэ, с костлявым ироническим лицом. Офицер потребовал документы. Крэйтон выхватил бумажник из бокового кармана пиджака, крякнул, скрипнул зубами и бросил документ на колени Самгина. Самгин — передал офицеру вместе со своим, а тот, прочитав, подал через плечо свое судейскому. Все это делалось молча, только Крэйтон, отирая платком пот с лица, ворчливо бормотал горячо шипящие английские слова. Самгин, предчувствуя, что в этом молчании нарастают какие-то серьезные неприятности для него, вздохнул и закурил папиросу. Судейский чиновник, прочитав документы, поморщился, пошептал что-то на ухо офицеру и затем сказал:
— Разрешите заявить, господа, наши искренние извинения за причиняемое вам беспокойство…
Крэйтон, махнув на него шляпой, зарычал сквозь зубы:
— О, нет! Это меня не… удовлетворяет. Я — сломал ногу. Это будет материальный убиток, да! И я не уйду здесь. Я требую доктора… — Офицер подвинулся к нему и стал успокаивать, а судейский спросил Самгина, не заметил ли он в вагоне человека, который внешне отличался бы чем-нибудь от пассажира первого класса?
— Нет, — сказал Самгин.
— И ночью, перед тем, как поезд остановился между станциями, не слышали шума около вашей двери?
— Я — проснулся, когда поезд уже стоял, — ответил Самгин, а Крэйтон закричал:
— Я — тоже спал, да! Я был здоровый человек и хорошо спал. Теперь вы сделали, что я буду плохо спать. Я требую доктора.
Офицер очень любезно сказал ему, что сейчас поезд подойдет к вокзалу.
— И железнодорожный врач — к вашим услугам.
— О, благодарю! Но предпочел бы, чтоб в его услугах нуждались вы. Здесь есть наш консул? Вы не знаете? Но вы, надеюсь, знаете, что везде есть англичане. Я хочу, чтоб позвали англичанина. Я тут не уйду.
Судейский продолжал ставить перед Самгиным какие-то пустые вопросы, потом тихонько попросил его:
— Вы успокойте вашего соседа, а то он своей истерикой вызовет внимание публики, едва ли приятное для него и для вас.
Самгин хотел сказать, что не нуждается в заботах о нем, но — молча кивнул головой. Чиновник и офицер ушли в другое купе, и это несколько успокоило Крэйтона, он вытянулся, закрыл глаза и, должно быть, крепко сжал зубы, — на скулах вздулись желваки, неприятно изменив его лицо.
Через несколько минут поезд подошел к вокзалу, явился старенький доктор, разрезал ботинок Крэйтона, нашел сложный перелом кости и утешил его, сказав, что знает в городе двух англичан: инженера и скупщика шерсти. Крэйтон вынул блокнот, написал две записки и попросил немедленно доставить их соотечественникам. Пришли санитары, перенесли его в приемный покой на вокзале, и там он, брезгливо осматриваясь, с явным отвращением нюхая странно теплый, густой воздух, сказал Самгину:
— Приятное путешествие наше сломано, я очень грустно опечален этим. Вы едете домой, да? Вы расскажете все это Марина Петровна, пусть она будет смеяться. Это все-таки смешно!
И, вздохнув, философически заключил:
— Так очень многое кончается в жизни. Один человек в Ливерпуле обнял свою невесту и выколол булавкой глаз свой, — это его не очень огорчило. «Меня хорошо кормит один глаз», — сказал он, потому что был часовщик. Но невеста нашла, что одним глазом он может оценить только одну половинку ее, и не согласилась венчаться. — Он еще раз вздохнул и щелкнул языком: — По-русски это — прилично, но, кажется, неинтересно…
Самгин дождался, когда пришел маленький, тощий, быстроглазый человек во фланелевом костюме, и они с Крэйтоном заговорили, улыбаясь друг другу, как старые знакомые. Простясь, Самгин пошел в буфет, с удовольствием позавтракал, выпил кофе и отправился гулять, думая, что за последнее время все события в его жизни разрешаются быстро и легко.
Явилась даже смелая мысль: интересно бы встретить Инокова еще раз, но, конечно, в его свободное от профессиональных занятий время.
«Я дважды спас его от виселицы, — как оценивает он это?.. А Крэйтон — весьма типичен. Человек аристократической расы. Уверенность в своем превосходстве над всеми людьми».
Город был какой-то низенький, он точно сидел, а не стоял на земле. Со степи широкой волною налетал ветер, вздымая на улицах прозрачные облака черноватой, теплой пыли. Среди церковных глав Самгин отличил два минарета, и только после этого стал замечать на улицах людей с монгольскими лицами. Река Белая оказалась мутножелтой, а Уфа — голубоватее и прозрачней. На грязных берегах лежало очень много сплавного леса и почти столько же закопченных солнцем башкир в лохмотьях. В общем было как-то непоколебимо, навсегда скучно, и явилась мысль, что Иноковы, Кутузовы и другие люди этого типа рискуют свободой и жизнью — бесполезно, не победить им, не разрушить эту теплую, пыльную скуку. Уныние не столько тяготило, как успокаивало. Вспомнилось стихотворение Шелли «Озимандия».
Пустыня мертвая и небеса над ней.
Через два дня, вечером, у него сидела Марина, в платье цвета оксидированного серебра. Крэйтон предугадал верно: она смеялась, слушая рассказ о нападении на поезд, о злоключениях и бешенстве англичанина.
— Нет, как хочешь, а — все-таки — молодцы! Это — ловко!
«Сказать ей про Инокова?» — спросил себя Самгин.
— Ах, Лионель, чудак! — смеялась она почти до слез и вдруг сказала серьезно, не скрывая удовольствия: — Так ему и надо! Пускай попробует, чем пахнет русская жизнь. Он ведь, знаешь, приехал разнюхивать, где что продается. Сам он, конечно, молчит об этом. Но я-то уж чувствую!
И, помолчав, облизнув губы, она продолжала, приподняв одну бровь, усмехаясь:
— Теперь — купец у власти, а капиталов у него — не велик запас, так он и начнет иностранцев звать: «Покупайте Россию!»
— Шутишь ты, все шутишь, — сказал Самгин, чтоб сказать что-нибудь; она ответила:
— Вижу — скучно тебе, вот и шучу. Да, и — что мне делать? Сыта, здорова…
Она замолчала, взяв со стола книгу, небрежно перелистывая ее и нахмурясь, как бы решая что-то. Самгин подождал ее речей и начал рассказывать об Инокове, о двух последних встречах с ним, — рассказывал и думал: как отнесется она? Положив книгу на колено себе, она выслушала молча, поглядывая в окно, за плечо Самгина, а когда он кончил, сказала вполголоса: