Страница 17 из 124
— Зачем же вы деретесь, свирепые испанцы? Но, хотя он говорил шутя, глаза его были грустны, беспокойно мигали, холеная борода измята. Он очень старался развеселить Клима, читал тоненьким голосом стишки:
Мать улыбалась, глядя на него, но и ее глаза были печальны. Наконец, засунув руку под одеяло, Варавка стал щекотать пятки и подошвы Клима, заставил его рассмеяться и тотчас ушел вместе с матерью.
А на другой день вечером они устроили пышный праздник примирения — чай с пирожными, с конфектами, музыкой и танцами. Перед началом торжества они заставили Клима и Бориса поцеловаться, но Борис, целуя, крепко сжал зубы и закрыл глаза, а Клим почувствовал желание укусить его. Потом Климу предложили прочитать стихи Некрасова «Рубка леса», а хорошенькая подруга Лидии Алина Телепнева сама вызвалась читать, отошла к роялю и, восторженно закатив глаза, стала рассказывать вполголоса:
Лукаво улыбаясь, она проговорила следующие стихи еще тише:
Она была миленькая, точно картинка с коробки конфект. Ее круглое личико, осыпанное локонами волос шоколадного цвета, ярко разгорелось, синеватые глаза сияли не по-детски лукаво, и, когда она, кончив читать, изящно сделала реверанс и плавно подошла к столу, — все встретили ее удивленным молчанием, потом Варавка сказал:
— Бесподобно, а? Вера Петровна, — каково? Приподнял ладонью бороду, закрыл ею лицо и, сквозь волосы, добавил:
— Вот как рано начинается женщина, а? Вера Петровна, грозя ему пальцем, зашипела:
— Шш…
И, прошептав ему несколько слов, заставивших Варавку виновато развести руками, она стала спрашивать:
— Где ты выучилась так читать? Девочка, покраснев от гордости, сказала, что в доме ее родителей живет старая актриса и учит ее. Лидия тотчас заявила:
— Пап, я тоже хочу учиться у актрисы. Клим сидел опечаленный, его забыли похвалить за чтение. Алину он считал глупенькой и, несмотря на красоту ее, такой же ненужной, неинтересной, как Варя Сомова.
Все шло очень хорошо. Вера Петровна играла на рояле любимые пьесы Бориса и Лидии — «Музыкальную табакерку» Лядова, «Тройку» Чайковского и еще несколько таких же простеньких и милых вещей, затем к роялю села Таня Куликова и, вдохновенно подпрыгивая на табурете, начала барабанить вальс. Варавка с Верой Петровной танцовали вокруг стола; Клим впервые видел, как легко танцует этот широкий, тяжелый человек, как ловко он заставляет мать кружиться в воздухе, отрывая ее от пола. Все дети дружно и восторженно аплодировали танцорам, а Борис закричал:
— Папа, ты — удивительный!
Клим подметил, что враг его смягчен музыкой, танцами, стихами, он и сам чувствовал, себя необычно легко и растроганно общим настроением нешумной и светлой радости.
— Дети, — кадриль! — скомандовала мать, отирая виски кружевным платком.
Лидия, все еще сердясь на Клима, не глядя на него, послала брата за чем-то наверх, — Клим через минуту пошел за ним, подчиняясь внезапному толчку желания сказать Борису что-то хорошее, дружеское, может быть, извиниться пред ним за свою выходку.
Когда он взбежал до половины лестницы, Борис показался в начале ее, с туфлями в руке; остановясь, он так согнулся, точно хотел прыгнуть на Клима, но затем начал шагать со ступени на ступень медленно, и Клим услышал его всхрапывающий шопот:
— Не смей подходить ко мне, ты!
Клим испугался, увидев наклонившееся и точно падающее на него лицо с обостренными скулами и высунутым вперед, как у собаки, подбородком; схватясь рукою за перила, он тоже медленно стал спускаться вниз, ожидая, что Варавка бросится на него, но Борис прошел мимо, повторив громче, сквозь зубы:
— Не смей.
Похолодев от испуга, Клим стоял на лестнице, у него щекотало в горле, слезы выкатывались из глаз, ему захотелось убежать в сад, на двор, спрятаться; он подошел к двери крыльца, — ветер кропил дверь осенним дождем. Он постучал в дверь кулаком, поцарапал ее ногтем, ощущая, что в груди что-то сломилось, исчезло, опустошив его. Когда, пересилив себя, он вошел в столовую, там уже танцевали кадриль, он отказался танцевать, подставил к роялю стул и стал играть кадриль в четыре руки с Таней.
Трудные, тяжелые дни наступили для него; он жил в страхе пред Борисом н в ненависти к нему. Уклоняясь от игр, он угрюмо торчал в углах и, с жадным напряжением следя за Борисом, ждал, как великой радости, не упадет ли Борис, не ушибется ли? А Варавка, играя собою, бросал гибкое тело свое из стороны в сторону судорожно, как пьяный, но всегда так, точно каждое движение его, каждый прыжок были заранее безошибочно рассчитаны. Все восхищались его ловкостью, неутомимостью, его умением вносить в игру восторг и оживление. Клим слышал, как мать сказала вполголоса отцу Бориса:
— Какое талантливое тело!
В тот год зима запоздала, лишь во второй половине ноября сухой, свирепый ветер сковал реку сизым льдом и расцарапал не одетую снегом землю глубокими трещинами. В побледневшем, вымороженном небе белое солнце торопливо описывало короткую кривую, и казалось, что именно от этого обесцвеченного солнца на землю льется безжалостный холод.
В одно из воскресений Борис, Лидия, Клим и сестры Сомовы пошли на каток, только что расчищенный у городского берега реки. Большой овал сизоватого льда был обставлен елками, веревка, свитая из мочала, связывала их стволы. Зимнее солнце, краснея, опускалось за рекою в черный лес, лиловые отблески ложились на лед. Катающихся было много.
— Это мешок картофеля, а не каток, — капризно заявил Борис. — Кто со мной на реку? Варя?
— Да, — сказала тучная, бесцветная Сомова. Они подлезли под веревку, схватились за руки и быстро помчались поперек реки, к лугам. Вслед им медные трубы солдатского оркестра громогласно и нестройно выдували бравурный марш. Любу Сомову схватил и увлек ее знакомый, исключенный из гимназии Иноков, кавалер, неказисто и легко одетый в суконную рубаху, заправленную за пояс штанов, слишком широких для него, в лохматой, овчинной шапке набекрень. Посмотрев на реку, где Сомова и Борис стремительно и, как по воздуху, катились, покачиваясь, к разбухшему, красному солнцу, Лидия предложила Климу бежать за ними, но, когда они подлезли под веревку и не торопясь покатились, она крикнула:
— Ой, смотри…
Но Клим уже видел, что Борис и Сомова исчезли.
— Упали, — сказал он.
— Нет, — прошептала Лидия, толкнув Клима плечом так, что он припал на колено. — Смотри, — провалились…
И она быстро побежала вперед, где, почти у берега, на красном фоне заката судорожно подпрыгивали два черных шара.
— Скорей, — кричала Лидия, удаляясь. — Ремень! Брось им ремень! Кричи…
Клим быстро обогнал ее, катясь с такой быстротой, что глазам его, широко открытым, было больно.
Встречу непонятно, неестественно ползла, расширяясь, темная яма, наполненная взволнованной водой, он слышал холодный плеск воды и видел две очень красные руки; растопыривая пальцы, эти руки хватались за лед на краю, лед обламывался и хрустел. Руки мелькали, точно ощипанные крылья странной птицы, между ними подпрыгивала гладкая и блестящая голова с огромными глазами на окровавленном лице; подпрыгивала, исчезала, и снова над водою трепетали маленькие, красные руки. Клим слышал хриплый вой: