Страница 6 из 22
Три бравых лягушонка решили строить порт.
Прямо так и решили: мы наш, мы новый порт построим, не отходя от болота, чтоб было ближе причаливать и отчаливать.
Идея, конечно, замечательная. Один кричит: «Я буду докер!» Другой кричит: «Я буду квакер!» А третий говорит: «Тогда я буду спикер. Потому что нельзя оставлять квакера без спикера».
И закипела работа. День кипит, два кипит. А болото, между прочим, спокойное, ни рябинки, ни морщинки. И нигде не проступают очертания порта, хотя работа вокруг кипит.
Тут все стали друг друга винить:
— Как ты квакаешь?
— Как ты докаешь?
— Как я спикаю, это не вашего ума дело. Присядьте пока на свои места.
А работа еще больше кипит. Так кипит, что уже почти вся и выкипела. Но это не смутило бравых лягушат: они все так же квакают, докают и спикают.
— А кто у вас брокает? — вынырнул из болота четвертый. — Неужели никто не брокает?
— Выражайтесь ясней, — сказал спикер. — Если не будете выражаться ясней, я вас вообще лишу слова.
Четвертый лягушонок даже растерялся.
— Вы не знаете, как брокают? Тогда посмотрите на часы. — Он снял с руки часы. — Вы видите тут внутри шестеренки? Чтобы две шестеренки соединить, между ними нужна еще одна шестеренка. Иначе зубчики не дотянутся и механизм не будет работать.
— И эта шестеренка брокает? — спросили квакер и докер.
— Ну вы как маленькие! — поморщился спикер. — Брокера они не видали! Ну-ка потеснитесь, освободите брокерские места!
И завертелись шестеренки. Вот эта, правая, квакает, а та, левая, докает. А между ними средняя брокает, брокает… Сейчас уже появятся очертания порта.
Появятся? Или не появятся?
Вот интересно: если соединить кваканье и доканье, укрепить между ними броканье, а над ними поставить спиканье, получится ли из этого порт? Или нужны еще какие-то строительные материалы?
Есть в датских землях полуостров Мальборо, который на наших картах обнаружить не удалось, разве что на сигаретах (правда, тоже не наших) что-то такое встречается. И живут на полуострове мальборцы, народ толковый, смекалистый — глубокомысленный, одним словом. В народе тамошнем говорят, что глубокомыслие — это когда сидят тихо и только морщат лоб. Примерно так выглядели мальборские полуостровитяне.
И случилось так, что повадился к ним аист. Зачем прилетают аисты, это и малому ребенку известно. Что-то они прячут в капусте, чтоб людям было что находить. Но мальборцы стали опасаться, как бы аист не потоптал капусту. Собрались всем своим полуостровом, притихли, наморщили лбы. И стали опускаться глубоко-глубоко в пучину мысли…
Когда вынырнули оттуда, говорят: давайте пригласим из города пастуха, пусть ходит по огороду, отпугивает аиста.
Это было неплохо придумано, но у пастуха ноги оказались почище, чем у аиста, — не в смысле чистоты, конечно, а в смысле величины. Глянули полуостровитяне на капусту, вытоптанную пастухом, еще немного поморщили лбы и пришли вот к какому решению: выделить четырех дюжих парней, пусть они носят пастуха по огороду, а пастух будет отпугивать аиста.
Но y парней ноги оказались тоже почище не в смысле чистоты, и дело кончилось большой капустной катастрофой.
— А ты бы как поступил? — спросили мальборцы, поведав мне эту историю.
Ну, я-то знаю, как поступить, я ведь из страны
с огромным опытом получения и хранения урожая. Я бы выделил десяток парней, чтобы они носили тех четверых, которые будут носить пастуха, который будет отпугивать аиста.
Полуостровитяне усмехнулись: ведь десять парней вытопчут еще больше, чем четверо!
— Ничего страшного, — сказал я, твердо веря, что
количество в конце концов перейдет в качество. — Мы возьмем двадцать парней, пусть они носят десятерых, которые будут носить четверых, которые будут носить пастуха, который будет отпугивать аиста.
Тут полуостровитяне заметили, что двадцать парней вытопчут еще больше, чем десять.
До чего дошлые, до чего смекалистые! Не зря они тут морщили лбы, пока мы учили весь мир собирать высокие урожаи.
Я предложил им взять сорок парней, пятьдесят парней, шестьдесят парней, но они в ответ только вздохнули: откуда они возьмут столько парней? У них вообще мало парней…
Да, конечно… Если аисты вытоптали капусту, пастухи распугали аистов… Сами посудите: откуда у них парни возьмутся?
Вчерашние мысли
Иных овец я бы назвал баранами…
Не то беда, что правда горькая, а то, что ложь сладкая.
Слово «победа» происходит от слова «беда». Не потому ли у нас без беды не бывает победы?
В будущем мы живем хорошо. Нам бы еще научиться жить в настоящем.
Всенародный палач Валюта Шкуратов.
В цивилизованном государстве антисемитизм — нижнее белье, в нецивилизованном — верхняя одежда.
Жизнь учится у смерти на все закрывать глаза.
Рано или поздно мы будем жить хорошо. Но если рано, то это будет рано, а если поздно — будет поздно.
СЕГОДНЯШНИЕ СКАЗКИ
(Строительство земли обетованной)
Сегодняшние сказки — это сказки, которые сильно переделала быль. Мы ведь были рождены, чтоб сказку сделать былью. Вот и сделали. И теперь наша сказка — самая настоящая быль, потому что над ней поработала жизнь, или, как мы ее называем, наша действительность. Мы привыкли называть жизнь действительностью, потому что жизнью ее назвать было трудно.
Так выглядят сегодняшние сказки. Они почти не похожи на сказки, совсем не похожи на жизнь, но зато похожи на нашу действительность.
Ишакович
Когда мы с Григорием виделись последний раз, этих людей вообще не было в природе. Где они были — извечная загадка для всех, но в природе их не было.
Ничего удивительного: мы с Григорием не виделись тридцать лет. Разве мог я предположить, что он станет директором школы?
То ли от солидной этой должности, то ли оттого, что прошло столько лет, Григорий и сам посолиднел, покрупнел и раздался вширь, как его имя. Раньше он назывался узенько: Гриша, а теперь — широко: Григорий Исаакович. За тридцать лет каждый станет Григорием Исааковичем, если он, конечно, Гриша и отец его был Исаак.
Григорий Исаакович движется по коридору, как Эльбрус, и внимательно следит за тем, что происходит у его подножья. С такой высоты эти люди кажутся маленькими, но они действительно маленькие, потому что только начинают расти.
— Что тут происходит? — задает директор традиционный вопрос, возвышаясь над местом наиболее драматических событий. — Почему деретесь?
— Он обзывается.
Обзывался вот этот, самый маленький. Из первого «И». И обзывал не кого-нибудь, а самого директора школы.
— Как же ты обзывался?
— Я говорил… я говорил… Григорий Ишакович…
Так директора еще никогда не обижали. Конечно, на этой работе станешь не только Ишаковичем, тут работы на десять Ишаковичей…
Григорий Исаакович приводит оскорбителя в кабинет, устанавливает на таком расстоянии, чтоб его было хорошо видно, а сам садится на директорский стул и долго смотрит на этого человека, которого еще и в природе не было, когда он уже сидел на директорском стуле.
— Ты посмотри на меня, — устало говорит директор
Григорий Исаакович, — я такой большой, я директор школы… Я так много работаю… Но это еще не повод называть меня Ишаковичем.
Сам он не уверен, что это не повод. Может, только так его и следует по справедливости называть. Но если всех называть по справедливости… Справедливость — жестокая вещь.
По щекам оскорбителя текут слезы. Он стоит, опустив повинную голову, так, что видны все его три макушки — верный знак, что природа еще с ним наплачется.