Подземные ручьи (сборник)

Гостья колебалась.

— Снимайте маску, повторяю. В противном случае, клянусь вам, что вы меня видите в последний раз.

Девушка, опустив голову и глаза, открыла свое пылающее лицо, и монна Перелла могла сколько ей угодно созерцать молодое, розовое лицо Гаетано Феруччи. Наконец он закрыл лицо руками и опустился на колени, словно ожидая казни. Сходство усиливалось еще от склоненной шеи, которая, словно предсмертно, белела между розовым воротником платья и темной линией подстриженных волос. Лавиния сказала почти без гнева:

— Вы сохраните до конца ваше инкогнито и пройдете до света домой в сопровождении моих слуг, потому что порядочной женщине неприлично одной ходить по улицам.

Едва ли спал эту ночь молодой влюбленный: во всяком случае, на следующее утро он снова явился в дом вдовы Переллы и долго ждал ее, вымеривая шагами гостиную. Лавиния никогда не была еще так прекрасна, и никогда костюм не делал ее красоту такою победительною, такою блистательною. Словно ослепленный, юноша поклонился и снова, как и вчера, чувство близкого умирания, какого-то сладкого обморока, расслабило все его члены. Как сквозь дремоту, или из другой комнаты, слышал он голос возлюбленной вдовы, опять не гневный, ласковый и спокойный:

— Сядьте, Гаетано. Я знаю, что вас привело сегодня ко мне, так же, как мне известно, чем вызван был ваш вчерашний странный и необдуманный поступок. Не думайте, что только он открыл мне глаза на ваши чувства. Самые добродетельные сердца имеют, увы, уши любви. Вероятно, вы слышали о моей недоступности и жестокости, но вот я готова вас слушать, или, лучше сказать, попросить вас выслушать меня. Вы меня любите, Гаетано? Я принимаю вашу любовь!

Феруччи хотел было броситься к ногам Лавинии, но та удержала его жестом.

— Да, я принимаю вашу любовь, но не торопитесь, синьор Гаетано. Раз вы согласны быть моим рыцарем (я думаю, это не непонятно вам), то вы должны исполнять все мои желанья беспрекословно и точно. Не думайте, что это только уловка, желанье освободиться от докучного искателя. Я говорю совершенно откровенно и нисколько не лукавлю. Притом я не отнимаю у вас надежды, что ваша любовь достигнет и других результатов.

Феруччи снова бросился к ногам Лавинии. Синьора Перелла, улыбаясь, но хмуря лоб, наконец продолжала с подавленным вздохом и смотря поверх счастливого и смущенного Гаетано:

— Кто не хочет страдать от жестокости других, сам не должен быть жестоким. Кто знает страданья любви, тот сам постарается не причинять другим таковых же. А между тем я знаю, что, сами мучаясь от жестокостей страсти, вы — причина терзаний, которые едва не свели в могилу прекрасную и достойную даму. Вот мой первый приказ (голос Лавинии звучал странно и, казалось, слегка дрожал). Научитесь быть милосердным.

— Но, синьора, я же вас… — начал было Гаетано, но синьора Перелла, овладев собою, прервала его:

— Я знаю, что меня вы любите, и вовсе не хочу, чтобы ваше чувство исчезло, но, как рыцарь, вы исполните мое желание, не допытываясь ни цели его, ни причины.

С этими словами Лавиния взяла Гаетано за руку и подвела к двери, завешенной ковром. Отдернув завесу, она протянула руку, словно приглашая юношу обратить внимание на открывавшееся зрелище.

Прямо против двери на низеньком стуле сидела красавица с золотыми волосами, перевитыми жемчугом. Ее зеленое платье пышными волнами покрывало пол, в руках она держала большую теорбу на розовой ленте, но не играла; белая рука просто покоилась на струнах, не извлекая звуков. Влажный рот ее был полуоткрыт, большие светлые глаза устремлены прямо вперед; она сидела так неподвижно, что можно было принять ее за восковую куклу. Наконец на глазах ее навернулись слезы. Дама протянула руки вперед, и Лавиния, втолкнув гостя к златокудрой красавице, замкнула дверь и долго стояла, то хмурясь, то беззвучно и весело смеясь.

Гаетано не особенно охотно принялся исполнять желание своей дамы; досада и неприязнь к монне Эрнестине, с которой ему поневоле приходилось проводить дни и вечера, мешали ему беспечно предаваться развлечениям. Кроме того, разумеется, всякому влюбленному, да еще так, как был влюблен Гаетано Феруччи, тем труднее оказывать всяческие любезности и внимание не той, которою полно его сердце. Но Гаетано как бы раздвоился душою: увлекшись в конце концов, словно и не на шутку, г-жой Эрнестиной, он тем не менее думал и страдал об одной Лавинии. Как это ни странно, история с Эрнестиной также его заняла, и он, не переставая любить монну Перелла, испытывал все перипетии тревожной и изменчивой любви. Все шло по предписанному от века порядку. Сначала ухаживанье, серенады, ценные подарки, записки, мимолетные свиданья. Хотя нужно отдать справедливость даме Эрнестине — она не томила своего «вздыхателя поневоле» долгими ожиданиями, но зато дала ему возможность вдоволь насладиться муками ревности. Будучи от природы не суровой, Эрнестина скоро стала оказывать свое внимание то одному, то другому, уверяя в то же время Гаетано, что его одного она любит по-настоящему.

Феруччи ревновал, сердился, плакал, умолял, был ранен на дуэли, но делу все это мало помогало, и его дама даже наружно не меняла своего поведения. Наконец молодой человек махнул рукой, все чаще вспоминая о монне Лавинии.

Последнюю он встречал время от времени; она была с ним ласкова, но ни одним словом не показывала, что между ними есть какой-либо уговор или что она знает что-нибудь о чувствах молодого человека. Но он ей верил и не терял надежды, тем более что раз или два, когда г-жа Перелла не думала, что на нее смотрят, она внимательно следила за ним и Эрнестиной.

Однажды Феруччи пришлось сидеть за ужином как раз против той, которая была ему дороже жизни. Гаетано несколько опоздал и пришел, когда уже все гости и Лавиния сидели на местах. Монна Перелла брала золотой апельсин из большой вазы, как вдруг раздавшиеся вокруг возгласы — «А! вот и Гаетано! наконец-то!» — заставили ее поднять глаза на бледное и сделавшееся теперь еще более прекрасным лицо пришедшего. От неожиданности ли, или, наоборот, от слишком долгого ожидания Лавиния выронила из руки апельсин и тихонько вскрикнула. Она сейчас же овладела собою, но влюбленному было достаточно и этой короткой секунды, чтобы все надежды снова расцвели пышным цветом, а испытываемые им горести показались недостойными малейшего внимания. Он внимательно посмотрел на вдову и больше ничем не дал понять, что ее волнение не осталось незамеченным.

Вскоре Эрнестина и совсем покинула Сиенну, даже не известив Гаетано Феруччи, куда она уехала. В городе, однако, знали, что она отбыла в Венецию вслед за одним молодым человеком. Для Гаетано это было не только сердечной обидой, но и сильным ударом самолюбия.

Феруччи почти не выходил из дому, отчасти боясь насмешек своих приятелей, отчасти оттого, что после отъезда Эрнестины он впал в глубокое равнодушие и печаль.

Он грустно сидел у окна и смотрел, как ласточки чертили небо около колоколен, с каким-то болезненным удовольствием вспоминая последние дни, когда, как ему теперь казалось, он был одурачен, унижен и оскорблен. И разве виною всех этих жалких и смешных происшествий не была Лавиния, которая уверяла, что любит его? Разве так любят? Так можно только мстить! Может быть, она хотела злой шуткой отучить его от неуместной любви? А он ее любит все по-прежнему и до сих пор не забыл того дня, когда она ласково толкнула его к монне Эрнестине. Чего она хотела достичь этим? Странная женщина!

Гаетано от мечтаний пробудил слуга, вручивший ему письмо. Лавиния сообщала кратко, что желала бы его видеть и ждет его завтра. Феруччи долго смотрел на бумагу, словно не понимая смысла или желая прочесть большее, но кроме того, что было написано, ничего не мог вычитать.

Г-жа Перелла была в очевидном и несвойственном ей волнении, когда на следующий день к ней пришел исхудалый и бледный Гаетано. Даже голос ее дрожал, когда она спросила: