Мастера вызывали?

Трудно передать, каким несчастным Николай Афанасьевич вылез из толпы. Выдержать такое сражение и остаться у разбитого корыта в данной ситуации было равносильно потере глубоко любимого человека. От пивной бочки он отходил, едва волоча ноги, пришибленный тяжёлой утратой, с украшением под глазом, с камнем на сердце и с пустым желудком. Лицо его выражало трагедию, которую по силам описать только гениальным художникам прошлых столетий, запечатлевших в своём творчестве величайшие трагедии человечества, начиная от «Страшного суда» и кончая «Последним днём Помпеи». Поэтому, не решаясь соперничать с ними, сделаем лёгкие наброски, сказав, что голова нашего героя опустилась ниже плеч, спина ссутулилась, как у одногорбого верблюда, морщины на лице по глубине стали соперничать с Марианской впадиной, свет вообще померк в его очах, потому что (откроем секрет) на улице стемнело, а фонари ещё не успели зажечь.

Когда сын увидел родного отца в таком виде и на расстоянии трёх шагов от себя, то есть в тончайших подробностях, не доступных нашему глазу, он испугался:

– Что случилось? Кто это так тебя?

Николай. Афанасьевич с расстройства не мог даже говорить.

– Завтра расскажу, – буркнул он.

Сергей оставил его в покое, видя что тот действительно не «в себе», но признаваться пришлось всё равно в этот же вечер.

На имя Торбеева пришел вызов на переговоры, и он помчался на почту. Вызывала сестра.

– Серёж, я выхожу замуж, – сразу же «обрадовала» она его. – Готовь мне сто рублей на платье и туфли.

– Да ты что, с ума сошла? – рассердился брат. – Тебе ещё два года учиться. Я что, вас обоих должен теперь содержать?

– Не шуми, – успокаивал голос в трубке. – Нам будут помогать его родители, так что наоборот – я тебя освобождаю от забот. На свадьбу только немного требуется, да не забывай ко дню рождения подарочки мне делать.

– Ты меня удивляешь. А учиться как?

– Учиться будем вместе, мы с одного курса. Легче будет. Да ты не переживай, а радуйся – такая обуза с плеч сваливается.

Вернувшись после переговоров домой, Сергей взялся пересчитать, сколько у него свободных денег и сколько придётся занять, но выходной пиджак, заменявший ему большой кошелек, в котором он обычно хранил редкие купюры, на этот раз не оправдал его надежд. Все карманы зияли чёрной пустотой, хотя он ясно помнил, что позавчера, доставая деньги, оставил во внутреннем кармане несколько красненьких. Сергей долго не мог поверить, что его «кошелек» пуст, и ещё больше не мог поверить в то, что деньги взял кто-то другой. Он снова и снова обшаривал карманы надеясь, что в них появилась дыра и бумажки завалились за подкладку, но по мере того, как рылся, память упорно фиксировала его внимание на необычном виде отца. Наконец он бросил пиджак, сел на кровать и молча уставился на Николая Афанасьевича.

Тот, переодетый уже в старую, непорванную рубаху, смирно сидел на раскладушке, уставившись одним глазом (второй окончательно заплыл) в любимую английскую книжку с картинками. Сергей ничего не говорил, только сидел и смотрел на отца.

Николай Афанасьевич поначалу изобразил необыкновенное усердие в изучении картинок: тщательно слюнил палец, перелистывая страницы, водил головой то вправо, то влево, сопел, кряхтел, но вскоре не выдержал и сдался – захлопнул книгу, насупился и сам первый признался.

– Ну, я это взял. Я. Пивца страсть как захотелось, а меня вон как отделали, и деньги потерялись. Ни грамма не выпил, такая оказия вышла. Ну хоть бы удовольствие получил, а то морду набили и с сухим горлом выпроводили.

– Да, хорош. Я ему на последние деньги рубаху покупаю, а он её – в клочья.

– Рубаху я зашью. Массажом вылечу руку и сам зашью, – заверил подобострастно отец.

– Да что там рубашка, – махнул рукой Сергей. – Дело в другом. Ты вот всю жизнь посвятил удовлетворению своих желаний, жил как хотел и как легче, с чужими потребностями и нуждами не Считался, их вообще для тебя не существовало. А то, что человек обязан заботиться о других – такого понятия для тебя вообще никогда не существовало. Но хоть под конец жизни ты можешь понять, что существует элементарная человеческая порядочность, что можно жить не для себя, а для кого-то? Сестра звонила, замуж собирается. Где я ей денег на свадьбу наскребу? Где?

Николай Афанасьевич сидел, понурив голову, и молчал.

– Будешь сидеть на хлебе и воде. А то, видишь ли – барин какой: я ему супы варю, ублажаю, а он от безделья мается. Всё, больше варить не буду, некогда мне. Посидишь на хлебе с водой, может, поумнеешь, а я начну сестре на приданое копить.

Глава 10

В ателье работа шла обычным, порядком. Мастера заимствовали детали из новых телевизоров, переставляли в старые или оставляли у себя для перепродажи на сторону по повышенным ценам. Таким образом осуществлялся кругооборот материалов и средств. Сроки выполнения заказов по-прежнему преднамеренно затягивались, с заказчика сдирали лишнюю плату. И Сергей, видя, что собственный пример добросовестной работы на закоренелых мастеров не оказывает ни малейшего влияния, а наоборот – только озлобляет их, попробовал изменить тактику борьбы и выйти непосредственно на начальника.

Он терпеливо дождался, когда примет его директор ателье, товарищ Отпетов, и войдя в уютный кабинет, где царила сонная атмосфера благодушия и попустительства, не присел на предложенный стул из опасения, что стоит присесть – и его собственная бдительность уснёт, как у прочих, и он забудет, зачем пришёл. Поэтому, встав рядом со стулом, молодой мастер решительно заявил:

– Я постою, так удобнее говорить о неприятных вещах. Дело касается работы ателье.

Директор мягко и вкрадчиво улыбнулся.

– А что, разве что-нибудь случилось, или мы план завалили?

– Нет, на первый взгляд, всё идет нормально: заказчика обсчитывают, сроки выполнения отдельных заказов с целью вымогательства затягиваются, детали подменяются.

– Ну что вы! Это всё пустяки, не надо придираться, – поморщился пренебрежительно Отпетов. Главное – план мы выполняем, заказчики на нас не жалуются.

– Это не пустяки, – возразил Сергей. – На таких вот пустяках Пичугин и Абреков дачи себе нажили, гаражи, машины, и не простые «Жигули», а у каждого по «Волге». Я, например, при честной работе на велосипед себе не могу заработать при той же оплате.

– В вас, молодой человек, говорит зависть, самая обычная житейская зависть, так что я не имею права принять ваш разговор к сведению. Вы черните коллектив. Стыдно в вашем возрасте заниматься склоками.

– Какими склоками!? – Сергей даже вскипел от негодования и чёрные глаза замерцали гневом обличения и жаждой справедливости. – У вас под носом творятся безобразия, а вы в упор не желаете их видеть. Вы потакаете хапугам, а честным работникам приходится увольняться. Почему уволились Фомин и Латышев? Они написали на вас жалобу в исполком.

Глаза его, как остриё пики, упёрлись в грудь директора, но за толстым слоем многолетнего благополучия и равнодушия тот оказался непробиваем.

– Фомин и Латышев – обычные «летуны», сегодня здесь, завтра – там, ищут где легче и выгодней. Зачем такие дешёвые примеры? А кляузничать каждый может, много ума не надо. И предупреждаю вас: если вы пойдёте по этому пути, вам тоже придётся покинуть нашу организацию.

– Нет, я пойду другим путем – предлагаю организовать контроль за работой мастеров, пусть проверяют телевизоры, где новые детали вставлены, где старые, почему заменены.

Отпетов смерил его пристальным взглядом и неожиданно быстро согласился:

– Хорошо, попробуем что-нибудь организовать. Идите, трудитесь.

Посылая мастера работать, директор телеателье даже не представлял, в каком круговороте дел вращался этот настырный правдоискатель. После звонка сестры забот у него прибавилось. Но так уж устроен человек – он постоянно должен о ком-то думать, корыстно или бескорыстно, о ком-то заботиться, лишены этого лишь жалкие единицы, пустоцветы общества. Так что у Сергея в этом плане было вполне всё нормально, и хотя заботы тяготили сознание, но они же делали его жизнь осмысленной, нужной другим.