Страница 36 из 42
Он стоял, пытаясь вспомнить что-то очень важное, пока не ушел от окна. Наконец он ухватил эту мысль, такую неясную и далекую, словно все это уже произошло, причем давно, очень давно. Завтра нужно будет прочесать озеро, чтобы найти Пресвитера.
Он стоял и ждал, когда невыносимая боль, нестерпимая мука, которые он должен был ощутить, охватят его, чтобы можно было не обращать на них внимания, но так ничего и не почувствовал. Он так и стоял у окна, с чувством удивительной легкости во всем теле, пока не понял, что не будет никакой боли, которую нужно было бы преодолевать.
ЧАСТЬ III
ГЛАВА 10
В свете фар у обочины дороги появился мальчик. Слегка подобравшись, он повернулся и выжидательно смотрел на машину. В его глазах на секунду зажегся красный огонек, совсем как у кроликов и оленей, которые ночью стрелой проносятся перед мчащими по шоссе автомобилями. Штаны у него были мокрые до колен, как будто он пробирался через болото. Шофер выскочившего из темноты грузовика выглядел в громоздкой стеклянной кабине совсем карликом, он резко ударил по тормозам и, пустив мотор работать на холостых оборотах, потянулся через соседнее сиденье и открыл дверцу. Мальчик забрался в кабину.
Это был дальнобойный грузовик, огромный и похожий на скелет доисторического ящера, и в кузове он вез четыре автомобиля, подогнанных тесно один к другому, как патроны в магазине. Шофер, жилистый мужчина с резко загнутым книзу носом и тяжелыми веками, подозрительно оглядел попутчика, потом нажал на сцепление, и грузовик, отчаянно взревев, тронулся с места.
— Если ты, приятель, хочешь, чтобы я тебя подбросил, не давай мне спать, — сказал он. — Я тебя не для того подобрал, чтоб тебе одолжение сделать.
По голосу было понятно, что он из какой-то другой части страны. Концы его фраз, как хвосты, неизменно загибались вверх.
Таруотер открыл рот, словно надеясь, что слова появятся сами собой, но ничего подобного не произошло. Так он и сидел, уставившись на шофера, с полуоткрытым ртом. Лицо его было бледным.
— Парень, я не шучу, — сказал шофер.
Мальчик крепко прижимал локти к бокам, чтобы его не трясло.
— Мне только доехать, где это шоссе выходит на пятьдесят шестое,— сказал он наконец. Его голос как-то странно скакал вверх-вниз, как будто он впервые открыл рот после какой-то страшной неудачи. Казалось, он постоянно слушает сам себя, пытаясь сквозь это дрожание различить некую твердую звуковую основу.
— Давай рассказывай что-нибудь, — сказал шофер. Мальчик облизал губы. Через секунду он сказал высоким, совершенно не слушающимся голосом:
— Я никогда на разговоры времени не тратил. Я всегда дела делал.
— И что же такого ты сделал в последнее время? — спросил шофер. — Почему у тебя штанины мокрые?
Мальчик опустил глаза и стал смотреть на свои мокрые штаны. Казалось, они полностью отвлекли его от всех тех слов, которые он только что собирался произнести вслух, целиком завладев его вниманием.
— Очнись, парень, — сказал шофер. — Я спрашиваю, почему у тебя штанины мокрые?
— Потому что я их не снял, когда делал это, — сказал он. — Я ботинки снял, а штаны снимать не стал.
— А что такого ты делал?
— Мне домой надо, — сказал он. — Я там, на пятьдесят шестом, вылезу, а потом по просеке пойду. До утра, видать, как раз и доберусь.
— Почему у тебя штанины мокрые? — не отставал шофер.
— Я мальчика утопил, — сказал Таруотер.
— Одного-единственного, и только-то? — спросил шофер.
— Да.
Он потянулся и вцепился шоферу в рукав. Несколько секунд его губы шевелились. Потом они замерли и зашевелились снова, как будто он не находил слов, чтобы выразить свою мысль. Он закрыл рот, потом снова попытался что-то сказать и снова не издал не звука. Потом фраза наконец сорвалась с губ и пропала:
— Я окрестил его.
— Да ну? — сказал шофер.
— Случайно. Я не хотел, — еле слышно сказал мальчик. Потом, уже спокойнее, он произнес: — Слова сами вырвались, но это ведь ничего не значит. Заново не рождаются.
— Верно, — сказал шофер.
— Я хотел только утопить его, и все,— сказал мальчик. — Рождаются-то всего один раз. А это просто слова, они сами у меня с языка сорвались и ушли в воду. — Он сильно встряхнул головой, как будто хотел разогнать ненужные мысли. — А куда я еду, там только сарай, больше ничего, — начал он снова,— потому что дом сгорел. Но это так и надо. Я не хочу, чтобы от него что-нибудь осталось. Там теперь все мое.
— От кого, «от него»? — пробормотал шофер.
— От деда моего, — сказал мальчик. — Я назад еду. И оттуда больше уже никуда. Я теперь там хозяин. Никто и пикнуть не посмеет. Не надо мне было уезжать, да только я ведь должен был доказать, что никакой я не пророк. Ну, и доказал. — Он помолчал немного, а потом дернул шофера за рукав. — Доказал тем, что утопил его. Даже если я его и окрестил, это ведь случайно получилось. А теперь я должен только заниматься своим делом, пока не умру. Ни крестить никого не должен, ни пророчествовать.
Шофер быстро взглянул на него, а потом опять стал смотреть на дорогу.
— Не будет никакого светопреставления, никакого пламени, — сказал мальчик. — Есть люди, которые могут действовать и которые не могут. Вот и все. Я могу действовать, и я не голодный. — Слова срывались с губ, как будто выталкивая друг друга. Потом он вдруг замолчал. Он, казалось, следил за темнотой, которую всегда на одно и то же расстояние гнали вперед фары. На обочине то и дело возникали и исчезали какие-нибудь дорожные знаки.
— Какую-то чушь ты несешь, — сказал шофер, — но все равно, давай неси дальше. Мне спать нельзя. Я тебя не за ради прогулки везу.
— Мне больше нечего сказать, — сказал Таруотер слабым голосом. Казалось, что мальчик надорвет его, если будет много говорить, что голос его ломается после каждого произнесенного звука. — Я хочу есть, — сказал он.
— Ты же только что сказал, что не голоден, — возразил шофер.
— Я не голоден до хлеба насущного,— сказал мальчик.— Но я бы съел что-нибудь. Обед я есть не стал, а ужина не было.
Шофер порылся в кармане и достал слегка помятый сандвич, завернутый в вощеную бумагу.
— Вот, возьми, — сказал он. — Я от него только один раз откусил. Невкусный он какой-то.
Таруотер взял сандвич и сжал его в руке, не разворачивая.
— Давай ешь! — раздраженно сказал шофер. — Что с тобой такое?
— Когда я уже совсем соберусь что-нибудь съесть, раз, и нет никакого голода, — сказал Таруотер. — Как будто у меня в животе пусто, и эта пустота ничего туда не пускает. Если я его съем, меня вырвет.
— Эй ты, — сказал шофер, — смотри не наблюй мне тут. А если у тебя зараза какая, так вообще выметайся отсюда.
— Меня не тошнит, — сказал мальчик. — Меня сроду никогда не тошнило, только если съем слишком много. А то, что я его окрестил, так это ж просто слова. Я домой еду,— сказал он. — Я там теперь хозяин. Пока придется в сарае спать, пока не придумаю, где бы себе дом построить. Было бы у меня дури поменьше, я б его вытащил и на улице сжег. Не надо было дом сжигать вместе с ним.
— Век живи — век учись, — сказал шофер.
— У меня дядя все на свете знает, — сказал мальчик, — а только все равно дурак. Ничего сделать не может. Он только и делает, что думает. У него голова такая, с проводом, а к уху электрический шнур подключается. Он умеет мысли читать. Он знает, что заново не родишься. А я все то же знаю, что и он, только я еще и действовать могу. Я это доказал, — добавил он.
— Может, сменишь пластинку? — поинтересовался шофер. — Сколько у тебя сестричек дома?
— Я родился на поле скорбей, — сказал мальчик.
Он снял шляпу и почесал голову. Волосы у него были жидкие и тусклые, темные на фоне белого лба. Он положил шляпу на колени, как чашу, и заглянул в нее. Достал оттуда коробок спичек и белую карточку.
— Я это все себе в шляпу положил, когда топил его, —сказал он. — Боялся, что в карманах намокнет. — Он поднес карточку к глазам и вслух прочитал: — «Т. Фосетт Микс. Завод скобяных изделий. Мобил, Бирмингем, Атланта».— Он засунул карточку за ленту и надел шляпу обратно на голову. Спички он сунул в карман.