Страница 23 из 42
— Пьяная шлюха, — рычит старик.
— Твоя сестрица, не моя, — отвечает отец, а потом говорит: — Давай-ка, сынок, поднимайся, — и коротко кивает ему.
Тонким, пронзительным голосом мальчик пытается объяснить ему, почему он не может вернуться:
— Я заново родился!
— Прекрасно, — говорит отец, — прекрасно.
Он шагает к мальчику, берет за руку и рывком поднимает его.
— Спасибо, что слегка его образумил, Мейсон. Я думаю, лишнее купание поганцу никак не повредит.
У мальчика никак не получалось заглянуть дяде в лицо. Отец уже вовсю пер по вспаханному полю, таща ребенка за собой, и только тут у них над головами просвистела дробь. Плечи у Рейбера резко дернулись. Он встряхнул головой, чтобы прийти в себя.
— Десять лет я проповедовала в Китае, — говорила женщина, — пять лет я проповедовала в Африке, и год я проповедовала в Риме, где умы и души людские по-прежнему скованы папистской тьмой; но последние шесть лет мы с мужем путешествуем по свету вместе с дочкой. Это были годы мучительных испытаний, годы, полные страданий и невзгод.
На женщине был длинный театральный плащ, одну полу которого она перекинула через плечо, чтобы видна была красная подкладка.
Лицо отца оказалось вдруг очень близко к его собственному лицу.
— Ну что, обратно в реальный мир, а, пацан? — говорил отец. — Обратно в реальный мир. И это я, так ведь? Я. А не он. Я есть, а его — нет.
И Рейбер услышал свой собственный вопль:
— Он есть! Есть! Он важнее! Я родился заново, и ты ничего уже с этим не сделаешь!
— Вот, господи, мать твою, — сказал отец. — Хочешь верить во всю эту чушь — верь себе на здоровье. Кому какое дело? Скоро сам все поймешь.
Голос у женщины изменился. Зазвеневшая в нем новая нотка вновь привлекла внимание Рейбера.
— Это время не было простым для нас. Мы — едины, когда работаем не покладая рук во имя Христа. Люди не всегда были великодушны по отношению к нам. Только здесь люди великодушны по-настоящему. Я сама из Техаса, а мой муж из Теннесси, но мы объехали весь мир. Мы знаем, — сказала она голосом, ставшим вдруг глубоким и теплым, — где живут по-настоящему великодушные люди.
Рейбер слушал, забыв обо всем. Ему стало намного легче, когда он осознал, что этой женщине нужны только деньги. Он услышал, как в тарелке зазвенели монеты.
— Наша дочка начала проповедовать, когда ей было шесть лет. Мы поняли, что ей ниспослана миссия Божья, что она избрана. Мы поняли, что не имеем права скрывать ее от мира, поэтому мы терпели лишения и невзгоды, чтобы мир услышал ее, чтобы сегодня привести ее к вам. В наших глазах, — сказала она, — вы не ниже величайших правителей мира сего! — Она подняла полу плаща, вытянула руку перед собой и отвесила низкий поклон, как фокусник, который закончил свой номер. Через мгновение она подняла голову и стала смотреть вдаль, словно перед ней открылся великолепный вид, а затем вдруг исчезла. На сцену, хромая, вышла девочка.
Рейбера передернуло. Едва взглянув на нее, он понял, что она совершенно искренна, что ее просто используют. Это была девочка лет одиннадцати или двенадцати, с маленьким нежным личиком и густыми черными волосами, которые казались слишком тяжелыми для такого хрупкого ребенка. С одной стороны пола ее плаща, так же как у матери, была перекинута через плечо. Под плащом на девочке была юбка, достаточно короткая для того, чтобы видны были тонкие, искривленные от колен ноги. Она на секунду подняла руки над головой, а затем заговорила громким, высоким детским голосом:
— Я хочу рассказать вам, люди, историю мира. Я хочу рассказать вам, зачем пришел в этот мир Иисус и что случилось с Ним. Я хочу рассказать вам, как Он придет снова. Я хочу сказать вам: готовьтесь. Больше всего на свете я хочу сказать вам: готовьтесь, дабы, когда приидет день Судный, вознеслись вы на небо во славу Божию.
В Рейбере кипела ярость, готовая излиться на родителей девочки, на проповедника, на всех тех идиотов, которые сидят перед ней в зале и которых он не мог отсюда видеть — на всех тех, кто участвовал в растлении этого ребенка. Она верит всему этому и не может освободиться, она скована по рукам и ногам так же, как был связан когда-то он сам, так, как может быть скован только ребенок. И опять он почувствовал на языке горький, как хинин, вкус собственного детства.
— Знаете ли вы, кто есть Иисус? — заходилась на сцене девочка. — Иисус есть слово Божье, и Иисус есть любовь. Слово Божье есть любовь, но знаете ли вы, люди, что такое любовь? Если вам не ведомо, что такое любовь, вы не узнаете Иисуса, когда приидет Он. Вы не будете готовы. Я хочу рассказать вам, люди, историю мира, не узнавшего любовь, когда она пришла в мир, так, чтобы в тот день, когда она придет снова, вы были готовы.
Она ходила по сцене взад и вперед и хмурилась, словно пыталась разглядеть людей сквозь окружавшее ее ослепительное кольцо света.
— Слушайте меня, люди, — сказала она. — Бог разгневался, ибо в этом мире человек никогда не доволен тем, что имеет. Человек восхотел всего того, что есть у Бога. Он не знал, что есть у Бога, но хотел этого, и большего, чем это. Он хотел дыхания Божьего, он хотел слова Божьего, и Господь сказал: «Я воплощу слово Свое в Иисусе, Я дам им слово Свое, и да будет оно им — царь; Я отдам им дыхание Свое, и будет оно — как их собственное». Слушайте, люди, — сказала она и раскинула руки. — Бог сказал миру, что пошлет ему царя, и мир ждал. Люди думали, золотое руно будет служить Ему постелью, а пояс Его будет соткан из золота, серебра и павлиньих перьев, из тысячи солнц, что сияют в павлиньем хвосте. Они думали, что матерь Его прискачет на белом звере о четырех рогах, и закутана будет она в закат, словно в плащ, который шлейфом будет стлаться за ней по земле, и мир сможет порвать этот плащ на куски, по кусочку на всякий вечер.
Рейберу она казалась похожей на тех птиц, которым выкалывают глаза, чтобы они слаще пели. Ее голос звенел, как хрустальный колокольчик. Его охватила жалость ко всем детям, по отношению к которым люди творят несправедливость, — к самому себе в детстве, к Таруотеру, которого одурачил старик, к этой девочке, которую дурачат родители, к Пресвитеру, одураченному самой жизнью.
— И люди спросили: «Сколько же нам ждать, Господи?» И Господь сказал им: «Приидет слово Мое, приидет слово Мое из дома Давидова, из дома царей…»
Она замолчала и отвернулась от ослепительного света. Се темные глаза заскользили по присутствующим и наконец остановились на торчащей в окне голове Рейбера. На мгновение она задержала на нем взгляд. Его словно током ударило. Он был уверен, что девочка заглянула в самое его сердце и увидела там жалость. Он почувствовал, что между ними установилась какая-то таинственная связь.
— «Приидет слово Мое, — сказала она, опять повернувшись к свету. — Приидет слово Мое из дома Давидова».
Теперь она запричитала, как на панихиде:
— Иисус рожден был в холодном хлеву, и дыхание вола согрело его. «Кто это? — спросили люди. — Кто сей посиневший от холода младенец, кто эта женщина, скромная, как земля зимой? Этот посиневший младенец и есть слово Божие? Эта скромная женщина и есть воля Его?» Слушайте, люди! — кричала она.— Мир сердцем чувствовал то, что чувствуете сердцем вы, что чувствую сердцем я. Люди сказали: «Любовь обжигает, как ледяной ветер, и воля Божья скромна, как зима. Где же тепло воли Господней? Где лето? Где щедрость и изобилие Его?» Им пришлось бежать в Египет, — сказала она тихо и снова обернулась.
Теперь ее глаза обратились прямо к Рейберу, и он понял, что это не случайность. Под ее взглядом он почувствовал себя как в ловушке, и ему показалось, что сейчас она вынесет ему приговор.
— И я знаю, и вы тоже знаете, — сказала она, опять отвернувшись, — на что надеялись люди. Люди надеялись, что старый царь Ирод умертвит одного-единственного младенца. Люди надеялись, что другим младенцам Ирод не причинит вреда. Но они ошиблись. Ирод избил всех младенцев, и только один младенец избег злой участи. Иисус вырос и воскресил мертвых.