Страница 7 из 42
И знаете ли вы, что слышал он, этот человек в золоченом рубище? Звуки бала, звон бокалов, шум оргии раздавались над его головой!
Он умер вскоре, бедный безумец! Его зарыли, но не было при этом ни почестей, ни речей, ни слез, ни пышности, ни фанфар.
Ничего.
А ведь это был король Карл VI.[34]
Позже был другой человек, испытавший несчастье еще более страшное и жестокое. Кто мог сказать в светлые дни его молодости, что прекрасная голова этого юноши упадет до срока, и упадет от удара палача? Настал день, и в Тампле отчаянно и безутешно семья оплакивала обреченного на смерть родного человека.
То был глава семьи, он обнимал детей и жену. И когда они так рыдали, оглашая тюрьму криками безнадежности, дверь распахнулась, вошел тюремщик, за ним — палач, единым ударом ножа гильотины обезглавивший старую монархию. А вокруг окровавленного эшафота вопил от радости народ, обратив на голову одного человека месть за все свои прошлые страдания. Тем человеком был Людовик XVI.
А вскоре пал еще один владыка. Но то был колосс, и его падение сотрясло землю.
Несчастный великан, погибший от булавочных уколов, словно лев от укуса насекомого. Каким прекрасным и величественным был он даже на коленях! Как велик был этот гигант на смертном ложе! Каким великим он остался после смерти! Каким великим был он на троне и великодушным к народу!
И что же такое смертное ложе, могила, трон, народ? То, над чем хохочет Сатана. Ничто, ничто! Вечное Небытие! И все же то был Наполеон — несчастнейший из императоров, величайший из людей.
Что ж, это так! Каждому свое — нищета народу, несчастье королям.
Несчастье! Вот слово, которое правит человеком, как рок столетиями и революции цивилизацией.
Что такое революция? Порыв ветра. Он возмущает поверхность океана и улетает, взволновав море.
Что такое век? Минута в ночи.
Что такое несчастье? Жизнь.
Что такое слово? Ничто. Как и Бытие, всего лишь простая длительность.
Что такое человек? О, что есть человек? Что я об этом знаю? Спросите призрака, что он такое, и он ответит, если только ответит: я тень такого-то. Что ж, человек — образ Бога. Какого? Того, кто властвует над ним. Сын ли это Добра, Зла или Небытия? Берите всех троих — и получите Троицу.
И было время, время юности и неведения, когда я мечтал о Боге, любви, счастье, думал о будущем, о родине. Сердце мое чаще билось тогда при слове «свобода»! Тогда — о, Творец должен быть проклят своими твореньями! Тогда явился мне Сатана и сказал:[35] идем, идем же! Есть у тебя гордость в сердце и поэзия в душе, идем, я покажу тебе мой мир, мои владения.
И он увлек меня с собою, и я вознесся, подобно орлу, парящему в облаках.
И вот мы достигли Европы.
Здесь показал он мне ученых, писателей, женщин, фатов, палачей, королей, священников и ученых. Эти последние были безумнее всех.
И видел я, как брат убивал брата, мать продавала дочь, писатели лгали людям, священники предавали верующих, чума пожирала народы, и война снимала свою жатву.
Там интриган, змеею пластаясь в грязи, подползал к ногам великих и жалил их. Те падали, а он трясся от злобной радости, видя, что и благородные головы запятнаны грязью.
Там король тешился грязным развратом на фамильном ложе, где сыновья наследовали пороки отцов.
Странное название, не так ли? И, взглянув на эти строки незначительные и банальные, никто не усомнится в том, что в них нет серьезных мыслей.
— Агонии! Я думаю, это какой-то отвратительный и мрачный роман?
— Вы ошибаетесь, это история внутренней жизни, куда более отвратительной и мрачной.
Это нечто смутное, неопределенное, навеянное кошмарами, презрительным смехом, слезами и бесконечными грезами поэта.
Поэт? Могу ли я дать это имя тому, кто холодно с жестоким сарказмом и иронией все клянет и смеется, говоря о душе. Нет, это не поэзия, но проза, не проза, но крики. А в них — безумие, пронзительность, тайна, много правды и мало благозвучия. Это книга причудливая и неопределенная, как жуткие гротескные маски.
Скоро исполнится год, как автор написал первую страницу, и с тех пор несколько раз то оставлял этот печальный труд, то вновь принимался за него. Он писал эти страницы в дни сомнений, в минуты тоски, одни сочинял в ночной лихорадке, другие в разгаре бала, под лаврами в саду или на скалах у моря.
Всякий раз, когда смерть касалась его души, когда падал он с высоты, когда, словно карточный замок, разбивались и рушились иллюзии, всякий раз, наконец, когда нечто тягостное и волнующее вторгалось в его жизнь, внешне безмятежную и тихую, — тогда вырывались у него крики и лились слезы. Он писал, не заботясь о стиле, не желая славы, писал так, как другие непритворно плачут и искренне страдают.
Никогда не думал он печатать эти заметки — в них слишком много правды и убежденной веры в Небытие, чтобы открыть это людям. Он написал это для одного или двух друзей,[36] для тех, кто, поймет и не скажет, пожимая руку, «это хорошо», но скажет «это правда».
Наконец, если кто-то несчастный случайно потянется листать эти страницы — пусть остановится! Они жгут и сушат руку, прикоснувшуюся к ним, лишают зрения глаза их читающего, убивают душу того, кто понимает их.
Нет! Если кто-нибудь найдет эти листы — пусть остережется читать, а если это на беду случится — пусть не говорит, что это сочинение сумасшедшего, безумца, но пусть скажет: он страдал с невозмутимым лицом, с улыбкой на губах и счастьем во взоре. Пусть этот кто-то будет благодарен автору за то, что он многое скрыл, за то, что не покончил с собой прежде, чем написать все это, за то, что вместил в эти несколько страниц бездонную пропасть скептицизма и безнадежности.
Пятница, 20 апреля, 1838
Вновь я принимаюсь за труд, начатый два года назад, труд печальный и долгий. Долгая печаль — символ самой жизни.
Почему я надолго оставил этот труд, почему он внушал мне отвращение? Откуда мне знать это?
Отчего все тяготит меня на этой земле? Отчего утро, вечер, дождь и ясный день кажутся мне унылыми сумерками, когда закатное солнце уходит за бескрайний океан?
Мысль — другой бесконечный океан! Это поток Овидия,[37] «море безбрежное», а буря — смысл его бытия.
Я часто спрашивал себя, для чего я жил, зачем пришел в этот мир, но лишь бездна открывалась передо мною, бездна позади, вверху и внизу — всюду тьма.
Жизнь человеческая — проклятие, вырвавшееся из груди гиганта, рухнувшего со скалы, он умирает, и судороги его сотрясают воздух.
Люди часто говорят о Провидении и небесной благодати. У меня нет ни малейшей причины верить в это. Бог развлекается, мучая людей, чтобы узнать, до какого предела можно довести страдания. Разве не похож он на ребенка, знающего, что майский жук умрет, и с тупой жестокостью обрывающего у него сначала крылья, затем лапки и, наконец, голову?
По-моему, в основе всех человеческих поступков лежит тщеславие. Когда я говорю, действую, что бы то ни было делаю, а затем анализирую свои слова и поступки, я всегда нахожу этот старый порок, угнездившийся в сердце или уме. Многие люди подобны мне в этом, но мало кто так откровенен.
Последнее написанное мною, пожалуй, истинно — из тщеславия я написал эти строки. Но мне не хочется казаться тщеславным — что само по себе есть тщеславие, — и потому я, может быть, зачеркну их.
34
Карл VI — король Франции Карл VI Безумный (официальное прозвище Возлюбленный), правивший в 1380–1422 годах.
35
Далее следует несколько измененный фрагмент из видения «Путешествие в Ад». Смысл его остался прежним, а изменения коснулись только стиля.
36
Первый друг, конечно, Альфред Ле Пуатвен, вторым же был, вероятно, Эрнест Шевалье (1820–1887), друг детства Флобера.
37
аллюзия на 285–292 стихи первой книги Овидия «Метаморфозы»:
И по широким полям, разливаясь, несутся потоки; Вместе с хлебами несут деревья, людей и животных, Тащат дома и все, что в домах, со святынями вместе. Ежель остался дом, устоял пред такою бедою Неповрежденный, то все ж он затоплен водою высокой, И уже скрыты от глаз погруженные доверху башни. Суша и море слились, и различья меж ними не стало, Все было — море одно, и не было брега у моря.
Перевод С. Шервинского.