Страница 118 из 126
Некто. Напрасно утруждаете себя объяснениями: здесь вам не ваши ученики. Вот воздвигнем памятник Пушкину, тогда и любуйтесь, сколько хотите, тогда ваша воля.
Еремкин. Но…
Гавриил Гавриилович. Нет, вы вот что нам скажите, господин Исполинов: почему Пушкину? Ну, я понимаю, как этого не понять, ну, город и вообще культура, и нельзя же, чтобы одни собаки и калачи, — но почему именно Пушкину? Мало ли других великих людей? А то все Пушкин, Пушкин, ведь это может и надоесть!
Еремкин. Но с точки зрения…
Гавриил Гавриилович. Вас не спрашивают. А вот вы, господин Исполинов, как представитель столичной печати, не удостоите ли нам объяснить?
Исполинов. Виноват, я в вашем городе только гость и…
Барон. Как известно, Пушкин наш величайший поэт, и задачи культуры — как же можно, иначе нельзя. Где же тогда культура?
Гавриил Гавриилович. Нет уж, барон, извините, — конечно, я не противоречу, — но кому это известно, а мне нет, неизвестно. А вам, Пал Карпыч, известно?
Голова (вздыхая). Мне ничего не известно. Вы меня, Гаврил Гаврилыч, не приводите, я здесь не в пример.
Гавриил Гавриилович (хохочет). Вот оно-с! Не любит Пушкина наш почтеннейший городской голова, не одобряет! Но, виноват, вы желаете сказать, господин Исполинов?
Исполинов. Как гость я, право, затрудняюсь ответить, почему вы решили ставить именно Пушкину. Это даже странно.
Гавриил Гавриилович. А я что говорю?! Но ваше отношение к памятнику?
Исполинов. Мое отношение? А что касается моего отношения к памятнику, то оно двоякое: одно — пока памятник еще не поставлен, и другое — когда он уже стоит. В первом случае я имею материал… ну, положим, и не так много… ну, когда десять, а когда и сотню строк; а во втором случае… Ну, и что мне от памятника, когда он уже стоит, сами посудите? Скажу просто: от всех памятников, какие стоят в Петербурге и Москве, я не имею даже рубля! Да и никто не имеет, это же не требует доказательств!
Голова (вздыхая). Да, под квартиру не отдашь.
Еремкин. Но с точки зрения исторической…
Гавриил Гавриилович. Пошла история с географией: вот уж чего не люблю, так не люблю. И почему, господин Еремкин, вы не можете слова сказать без но?
Еремкин. Но…
Некто. Вот так они всегда: но! Не могут, по-видимости, иначе, не могут. И сколько раз я имел удовольствие их слушать, и каждый раз на этом месте удивлялся: но.
Еремкин (пугаясь и оглядываясь). Но как же мне быть, если так начинается: но? Я совсем ничего не думаю сказать лишнего, и вообще я, но…
Гавриил Гавриилович (хохочет). И опять! Не может!
Некто. Очень жаль, если не можете. Позвольте вам внушить следующее: но — есть знак гордости человеческой, а что такое гордость? Но — есть отвращение ума не токмо от законов человеческих, но даже и божеских, — а что такое ум? Но — есть знак высокой непочтительности, своеволия, так сказать, и даже дерзости. Нехорошо-с, молодой человек, нехорошо-с! обидно!
Еремкин (в отчаянии). Но…
Голова. Цыц! сама.
Входит Ее Превосходительство, поддерживаемая Иваном Ивановичем; ее почтительно приветствуют.
Ее Превосходительство. Уже? здравствуйте, уже? Я так счастлива, наконец, видеть и вообще, наконец, приблизиться — не так ли, господа? Моя мечта — садитесь, господа, — или, лучше сказать, моя идэя наконец близка… Не хотите ли чаю? впрочем, чай потом, а сперва нужно что-то другое… что? Надеюсь, господа, вы простите слабую женщину, которая, это правда, так богата идэямя, но совершенно беспомощна в вопросах — как это называется?
Мухоморов (подсказывая). Прозаической действительности, Ваше Превосходительство.
Ее Превосходительство. Мерси. Вот видите, какая у меня голова, ах, я такая бедная. Раз это не идэя, то я уже ничего не понимаю, я бессильна, как дитя, — нет, нет, не спорьте. Я даже удивляюсь иногда: зачем у меня тело? Ну, У других, я понимаю, ну, там на что-нибудь нужно; а зачем мне?
Мухоморов. Вы, Ваше Превосходительство, по моему скромному мнению, — я заранее извиняюсь, если что-нибудь не соответствует в моих словах, — вы просто дух, Ваше Превосходительство.
Ее Превосходительство. Вы так думаете? Ах, как это необыкновенно. Но я очень счастлива… Господа, позвольте вам представить нашего достоуважаемого сочлена, господина, господина…
Голова. Кто его не знает, знаем.
Мухоморов (подсказывая). Мухоморов, Анатолий Наполеонович…
Ее Превосходительство. Мерси. Вот видите, какая у меня голова! Я, право, не знаю, зачем у меня самой есть имя? Это так ненужно, когда вся душа: не так ли, достоуважаемый Павел Егорович?
Голова. Карпович, Карпов сын. (Потея.) Не могу знать, Ваше Превосходительство. Стало быть, нужно, коли дают.
Гавриил Гавриилович (хохочет). А для вывески-то? «Павел Карпович Маслобойников-сыновья, мука и бакалея».
Ее Превосходительство. Ну вот, вы все что-то понимаете и даже смеетесь, а я — как это необыкновенно — но к делу, к делу, как говорит монмари. Господа, я пригласила господина Мухоморова в нашу дорогую Пушкинскую комиссию…
Голоса. Просим, просим!
Мухоморов и его жена вставят и кланяются.
Ее Превосходительство. Ах, как это трогательно! Господин Мухоморов, как вам, надеюсь, известно, самый умный человек в нашем городе; его открыл нам наш дорогой барон…
Барон. Это такой русский ум!
Голоса. Известно, известно!
— Просим!
— Садись, Мухоморов.
Мухоморов (кланяясь, рукою как бы отстраняя честь). Польщен! высоко польщен! Но как глас народа, то — молчу и покоряюсь. Однако не сокрою… Анна, выступи! Моя супруга и равным образом моя муза.
Ее Превосходительство. Ах, как романтично! Садитесь, пожалуйста, или что? Но — уже, это прекрасно. Скажите, ведь у нашего Пушкина также была муза?
Мухоморов. Как же-с. Была.
Ее Превосходительство. Ах, господа, когда я подумаю, что тень великого Пушкина присутствует между нами, то мне становится страшно, я плачу. Не удивляйтесь, господа, я слабая женщина. Правда, когда мне пришла идэя поставить в нашем Коклюшине памятник великому Пушкину, я — вы понимаете? Но теперь, когда — вы понимаете? Но почему же мы не заседаем? Или мы уже? Прошу вас, господа, заседайте, заседайте! Я умоляю!
Гавриил Гавриилович. Что же, можно. Пал Карпыч, вы, как градский голова, бессменный наш председатель — открывайте.
Голова. Открывать-то открывать… (Вздыхает.) А то вы бы, барон, а?
Барон. Нет, нет, просим.
Голова. Наше дело простое, торговое, и как по примеру прочих, так куда уж: с суконным рылом да в калачный ряд. Главное, не могу я за себя поручиться: такого могу наговорить, что и до завтраго не прочихаешься… А тут еще тень, говорите. Эх! Стало быть, открывается. Звоночек бы мне…
Ее Превосходительство. Я даже боюсь вас! Иван Иванович, дайте председателю звоночек — но как, уже?
Голова. Спасибо, милый. Кому желательно?
Мгновение некоторой нерешительности.
Некто (Исполинову, тихо). Вы уж ко мне поближе. Блокнотик вынули? Записывайте, записывайте, освещайте!
Еремкин. Позвольте мне, я быстро. Нет, нет, я без но. Просто надо, чтобы Павел Карпович, в ознаменование и, так сказать, в присутствии столь почтенных лиц, выяснил нам значение, если смею так выразиться, высказал свой просвещенный взгляд на творения и личность усопшего поэта. Я уже, кончил!
Гавриил Гавриилович. Да, не мешало бы выяснить, а то я что-то не понимаю. Нуте-ка, Пал Карпыч, понатужьтесь! (Хохочет.)
Голова. Что? шутите вы, что ли? Да как же я выясню? Нет уж, господа, ей-Богу, увольте: что касается остального, так я на все согласен, ей-Богу, а уж выяснить ничего не могу. Учены мы на медные деньги, я и счета правильно-то написать не умею, а вы говорите: выяснить. Ну, Пушкин и Пушкин — что ж тут неясного?