Страница 150 из 155
Онуфрий (кричит). Костя, пойди выпей рюмочку, освежись! Да и вы, мытари!
Костик. Некогда… Дина хорошо шампанским торгует. Удачный вечер! У нас в Стародубове давно такого не было, гляди, как разошлись стародубовцы!
Блохин. Р…рождество!
Кочетов. Дина умеет. С какого-то фрака двадцать пять рублей содрала!.. Тут в этой кучке будет ровно двести пятьдесят рублей, запиши, Костя. Да кто марки покупал? Опять не хватило, каждый раз не хватает!
Блохин (роется во всех карманах, отовсюду тащит бумажки и мелочь). У Гриценко еще сколько, не знаю. Мы по три раза билеты продавали, а то и так пускали. Я одного гимназиста за двугривенный пустил… Постой, вот еще три целковых!
Кочетов. Зайцы были?
Блохин. Двух р-реалистов и одну гимназистку поймал. Говорят, что денег нет, танцевать хочется, я их пропустил.
Кочетов. Сто десять, сто пятнадцать…
Продолжают подсчитывать.
Гриневич. Ну-ка, налей еще рюмочку.
Онуфрий. Да тебе вредно! Скандалить не будешь?
Гриневич. Нет. Я сегодня, Онуша, счастлив.
Онуфрий. Ну выпей, счастливым всегда можно… Так вот, брат, поехал я, значит, к Глуховцеву в деревню… Ты его не знаешь, а ничего, хороший был человек, меня очень любил. — За твое здоровье, Гринюша! — Отчего, думаю, не поехать: отдохну в тишине, среди сельского пейзажа, под сенью кипариса…
Гриневич. Он в Крыму?
Онуфрий. Нет, в Курской губернии, у его жены свое имение. Ты не перебивай, это я про кипарисы для красоты повествования, у меня стиль такой возвышенный. Слушай! Ну и оказалось, что не надо было мне и ездить, только воображение я себе расстроил. Сижу это я утречком на террасе, как плантатор, чаек попиваю, а она, брат, как выскочит, да как начнет…
Гриневич. Кто она?
Онуфрий. Да жена же! Супруга и мать! И давай она, брат, вопить, кто бублики поел, их тут пять было! А пятый-то я съел — понимаешь?.. Так он у меня в животе колесом стал, на нем же я и до Москвы доехал. Вот они какие… а хороший был человек!
Гриневич. Ну не все, есть и там хорошие.
Онуфрий. Нету! Как он снял тужурку, так сейчас же и пропал, из глаз скрылся, как видение — дуреют они там отчего-то. Куда ты? Выпей рюмочку… Я на ихнюю жизнь, Гринюша, смотреть боюсь: у меня ум скептический и не выносит свинства!
Гриневич. Твое здоровье, Онуша… А у нас народ славный, возьми хоть Стамескина того же… Наши его не любят, а если посмотреть…
Онуфрий. И Стамескин золотой человек, хоть и подлец! А Лиля? Да есть ли на свете другая такая душа! Маленькая — а голос влиятельный, как у архиерея: кого похвалит, а кого, брат, и осудит, да! — А Блоха? — Сережа, пойди, выпей рюмочку, замаялся.
Блохин. Некогда, отстань.
Онуфрий. Видишь какой: не идет, казну считает! Нет, никуда я не уйду из университета, жил с товарищами, с ними и умру. Человек я одинокий, нет у меня ни отца, ни матери — и не надо мне их, ну их к черту! А позовут меня документы брать, лягу я в канцелярии животом на пол и умру, а бумаг не коснусь. Умру честной смертью, как храбрый солдат. Ишь как Козлик орет — тоже, дирижер! Вон он какой у меня — а какой красивый-то, а?
Гриневич. Ну, я пойду.
Онуфрий. Ну, пойди, пойди, повеселись. Это что за гимназисточка была с тобою? Ничего, хорошенькая. Потанцуй с ней, потанцуй, но только помни, Гринюша: любовь вредное чувство. Ну иди, иди!
Гриневич уходит, Онуфрий мечтательно пьет.
Кочетов. Шестьсот пятьдесят. Да в той кучке… да еще за шампанское…
Онуфрий. Эй, Блоха, да иди, выпей! Я умираю в корчах одиночества.
Блохин (подходит, деловито пьет). Не мешай, сейчас сосчитаем.
Онуфрий. Какой скупой рыцарь. Я шучу; считай, считай, Сережа, ты у меня умница, математик, Пифагор.
Влетает в мазурке с гимназисткой Козлов — возбужден, весел, на груди кроме бантика цветы. Делает два-три па и наскоро наливает рюмку коньяку.
Козлов. Блаженствуешь, Онуша?
Онуфрий. Блаженствую, Козлик.
Гимназистка. Отчего вы не танцуете, Онуфрий Николаевич?
Онуфрий. Не умею. И вообще философы не танцуют, им дай Бог и так с мыслями собраться.
Гимназистка. Ну, пойдемте туда, там весело! Александр Модестович, ведите его! Ну, кадриль.
Козлов. Не пойдет.
Онуфрий. Нет! По природе я натура созерцательная, а кадриль требует памяти и напряжения мышц. Мне отсюда, как астроному, все видно, я даже могу предсказывать. Хотите?
Гимназистка. Ну, предскажите, предскажите. Это интересно!
Онуфрий. Хорошо. В воскресенье вы назначите Козлову свидание на Болховской улице. Верно?
Гимназистка. Ну, ну! Идемте, Александр Модестович.
Танцуя, удаляются, в дверях чуть не столкнувшись со Старым Студентом. Он как будто помолодел, не то кажется таким в атмосфере бала. Очень печален. Останавливается у стола, где Онуфрий, молчит.
Онуфрий. А, это ты, дядя! Что ты так мрачен? Приободрись!
Ст. студент. Отчего не идешь в залу? Там танцуют.
Онуфрий. Я за делом. А ты отчего не идешь?
Ст. студент. На меня все смотрят, неприятно. Я и то почти все время на хорах сижу.
Онуфрий. Еще бы не смотреть, — этакий рыцарь печального образа! Ты не печалься, это портит цвет лица и насыщает воздух микробами. Воспрянь! Собери все силы твоего ума и пойми, что танцы — тоже факт!
Ст. студент. От этого я и печален, Онуфрий. Да, факт!
Его оттесняют от Онуфрия с шумом и смехом вошедшие студенты.
Петровский (громко, с притворным испугом). Онуфрий! Иди, тебя зовут!
Онуфрий (вставая). Кто?!
Петровский. Вице-губернаторша!.. Выпить с тобою хочет, по всей зале ищет.
Онуфрий (садясь). Пошел ты к черту! Вице-губернаторша! И как можно счастливому человеку говорить такие вещи. А разве еще не уехали?
Студент. Губернатор давно уехал, его Козлик с Петровским провожали. Говорит, что очень доволен вечером.
Студ. — техник. Благодарил! Дай-ка папироску.
Петровский. Братцы, нельзя так много народу пускать, ей-Богу! Танцевать невозможно, толкутся как мухи на солнце! Ей-Богу!
Студент. А тебе-то что? Ты не танцуешь, ты при властях состоишь.
Петровский. А здорово он за Диной ухаживал, ей-Богу!
Костик (подходя и расправляя плечи). Кто? Эх, опять, черт, со счету сбились. Блоха путает, все новые карманы открывает. Кто ухаживает? Дай-ка рюмочку, Онуша.
Петровский. Губернатор. Цветы ей поднес, ей-Богу! Тенор сияет, как медный таз на солнце.
Онуфрий. Выпей, выпей, Костя, заработал. Ну как: хорошо идет счет? Хорошо… Я так и думал, что хорошо. Блоха ли уж не поддержит, Блоха не выдаст, я ее знаю!
Костик (пьет). Путает твоя Блоха.
Онуфрий. А ты ее не обижай, Костя, грех тебе будет. Это, брат, за паука сорок грехов прощается, а за Блоху…
Костик (Старому Студенту). Эй, дядя, что не весел, головку повесил? Знаешь, сколько у нас чистого будет? Тысячу сто или тысячу двести — вот оно как!
Ст. студент. Да, много.
Костик. Много! Не то что много, а целый капитал!
Онуфрий. Ты его, Костя, не тревожь, он нездоров. Он фактами болен.
Костик (отходя). Мели, Емеля, твоя неделя. Не слушай его, старик.
Ст. студент (улыбаясь). Это что же за болезнь такая? Опасная?..
Онуфрий. Опасная. Вроде проказы. Человек покрывается фактами, зубы у него вылезают, и во сне он видит ихтиозавра.
Ст. студент. Так. А старость — факт или нет? Подумай, Онуфрий. (Хочет уходить.)
Онуфрий. Эх, и жаден же ты до жизни, старик!