Страница 101 из 127
Толстый монах (с удовольствием). Ну-ну, царь Ирод, здорово!
Царь Ирод. Для меня, парень, и солнце не восходит. Для других восходит, а для меня нет. Другие днем темноты не видят, а я вижу. Она промеж свету, как пыль. Сперва взглянешь, как будто и светло, а потом, глядь, Господи! — небеса черные, земля черная, и все, как сажа. Маячит что-то, а что — даже не разберешь: человек ли, куст ли. Тоска моя, тоска моя великая… (Задумывается.) Кричать стану — кто услышит? Выть начну — кто отзовется?
Толстый монах (седому тихо). Собаки на деревне отзовутся.
Царь Ирод (встряхнув головой). Эх, вы, люди! Вот смотрите вы на меня как на пугало. Волосы, да вериги, да сына убил, да царь Ирод, — а души моей вы не видите и тоски моей не знаете. Слепы вы все, как черви земляные. Вас оглоблей по затылку бить, так и то не поймете! Ты, толстопузый, что брюхо колыхаешь?
Савва. Однако, как он вас!
Толстый монах. (успокоительно). Это ничего. Не в этом суть дела. Он всех нас поносит.
Царь Ирод. И буду поносить! Тебе такому разве Богу служить? В кабаке тебе сидеть, дьявола тешить. С его пуза, парень, черти по ночам на салазках катаются.
Толстый монах. (благодушно). Ну, ну. Господь с тобой. Ты о деле лучше говори.
Царь Ирод (Савве). Видишь! Это он на моем горе нажить хочет. Наживайся, наживайся!
Седой монах. Экий ты ругатель, царь Ирод, откуда слова у тебя берутся? Это как-то он при отце игумене ляпнул: кабы Бог не бессмертен был, так они бы Его давно по кусочкам распродали. Но, однако же, терпим, так как для обители он человек не вредный.
Толстый монах. Народ собирает. Сюда для него многие приходят. А нам что: Господь видит нашу чистоту. Верно, царь Ирод?
Царь Ирод. Ну, ты там молчи, старый хрен. Ногами еле двигает, черт в таратайке переехал, а на селе трех баб содержит. Одной ему мало!
Монахи добродушно хохочут.
Царь Ирод. Видишь? Видишь? У-у, глаза ваши бесстыжие! Хоть ты им плюй!..
Савва. Зачем же сюда ходишь?
Царь Ирод. Не для них хожу. Слушай, молодец, горе у тебя есть?
Савва. Может, и есть. А что?
Царь Ирод. Ну, так послушай ты меня: будет у тебя горе, не ходи ты к людям. Будь друг, не ходи. Невмоготу станет — лучше к волкам в лес пойди. Сожрут сразу, и баста, а эти… Видел я, парень, много плохого, а хуже человека ничего не видал. Нет! Говорят тоже: по образу, по подобию созданы. Ах, сукины дети, сукины дети! Да разве есть у вас образ? Да будь образ самый махонький, так вы бы от стыда от одного на карачках поползли, сукины дети! Хоть ты им смейся, хоть ты им плачь, хоть ты им кричи, — ничего, облизываются.
Царь Ирод… Сукины дети!.. А когда царь Ирод, не я, а настоящий, в золотой короне, младенцев ваших избивал, вы где были, а?
Толстый монах. Нас тогда, миленький, и на свете не было.
Царь Ирод. Не вы были, так другие, такие же! Избил и избил — и больше ничего. Многих я, парень, расспрашивал: ну, как, что? — Да ничего, говорят, избил и избил. Хороши? За детей своих и за тех постоять не умеют, — хуже собак, анафемы!
Толстый монах. А ты-то что же бы сделал?
Царь Ирод. Я? Голову бы ему оторвал, со всей его золотой короной, мать его!..
Седой монах. В Писании сказано: Божие Богови, а кесарево кесарю.
Толстый монах. В чужое, значит, дело не мешайся. Понял?
Царь Ирод (с отчаянием Савве). Нет, ты послушай! Ты послушай, что они говорят!
Савва. Слыхал.
Царь Ирод. Ну погодите же, голубчики, погодите! Дождетесь скоро. Вот придет дьявол, он вам пропишет геенну огненную. Жир-то потечет — слышишь, монах, шпаленным пахнет?
Толстый монах. Это, милый, из трапезной.
Царь Ирод. Только пятки засверкают, да некуда: везде геенна, везде огонь! Ага, голубчики, голоса моего слушать не хотели, так теперь огонька послушаетесь! Ну и рад же я буду! Вериги сыму, ловить их буду и к дьяволу по одному предъявлять: вот он, бери! А он-то плачет, а он-то изгиляется: да не виноват же я! — Не виноват? А кто же виноват, а? Да в геенну его: гори, сукин сын, до второго пришествия!
Седой монах. А не время ли нам, отец Кирилл?
Толстый монах. Что же, тронемся, отец Виссарион. Стемнело, пора и на покой.
Царь Ирод. Ага! Правды-то не любите?
Толстый монах. (благодушно). И-и, миленький, брань на вороту не виснет. Ты поругаешься, а мы послушаем, а там Господь разберет, кого надо в геенну, а кого куда. Кроткие-то, голубчик, наследуют землю, сказано в Писании. До приятного свидания, молодые люди.
Седой монах (сердито). А все-таки я тебе, старик, посоветую: говори, да не заговаривайся. Не по чему другому, как только по убожеству твоему терпим тебя, да по глупости твоей. А в случае чего, разболтаешься очень, так можно и попридержать. Да!
Царь Ирод. Попробуй, попробуй, придержи!
Толстый монах. И охота вам, отец Виссарион! Пусть себе поговорит, вреда от этого никому нет. Послушайте, послушайте, молодые люди, — человечек любопытный. До свиданья!
Уходят; слышно, как толстый монах хохочет.
Царь Ирод (Савве). Хороши? Терпения моего с ними нету.
Савва. А ты мне, дядя, нравишься.
Царь Ирод. Ой ли? Тоже не любишь ихнего брата?
Савва. Не люблю.
Царь Ирод. Ну-ка, дай-кась, я присяду. Ноги отекли. Папироски у тебя нет?
Савва (дает). Куришь?
Царь Ирод. Когда как. Ты мне прости, что я тебя обругал давеча. Ты — парень ничего, душевный. Только зачем врешь, что понял: никто понять не может. А это кто с тобой?
Савва. Так. Пристал.
Царь Ирод. Что, парень, обмок, а? Не сладко на душе?
Сперанский. Да, грустно.
Царь Ирод. Ну молчи, молчи. Слушать не желаю. Есть горе — и молчи. Я тоже, брат, человек, не пойму да еще обижу. (Бросает папиросу и встает.) Нет, не могу. Пока стою или хожу, ничего, а как сел… У-ух ты… (Мается.) Просто, брат, продохнуть нельзя. Какая ведь вещь… Господи, видишь ли? А? Ну-ну, ничего, ничего… Обошлось. У-ах!
Небо заволокло облаками, сильно темнеет. Изредка безмолвно вспыхивают зарницы.
Савва (тихо). Горе, дядя, удушить надо. Сказать себе твердо: не хочу горя, и не будет горя. Человек ты, я вижу, хороший, сильный…
Царь Ирод. Нет, парень, моего горя и смерть не возьмет. Что смерть! Она маленькая, а горе мое большое, не кончит она моего горя. Вот Каин когда еще помер, а горе его как было, так и осталось.
Сперанский. У мертвых горя нет, они спокойны. Они правду знают.
Царь Ирод. Да никому не скажут… что толку от этой правды? Я вот живой, а правду знаю. Вот горе мое, видишь, какое, — на земле такого не бывает, а призови меня Бог и скажи: «На тебе, Еремей, все царства земные, а горе твое отдай Мне»… — не отдам. Не отдам, парень. Слаще оно мне меду липового, крепче оно браги хмельной… Правду я узнал через мое горе.
Савва. Бога?
Царь Ирод. Христа, вот кого. Он только один понять может, какое у меня горе. Смотрит и понимает: «Да, вижу Я, Еремей, какое у тебя страдание». И больше ничего. «Вижу». — А я Ему отвечаю: «Да, смотри, Господи, какая у меня тоска». Только и всего, и ничего больше не надо.
Савва. Тебе дорого, что Он за людей пострадал? Так, что ли?
Царь Ирод. Это что распинали-то Его? Нет, брат, это пустое страдание.
Распяли и распяли, только и всего, — а то, что тут Он сам правду узнал. Пока ходил Он по земле, был Он человек так себе, хороший, думал то да се, то да се. Вот человеки, вот поговорю, да вот научу, да устрою. Ну, а как эти самые человеки потащили его на крест, да кнутьями Его, тут он и прозрел: «Ага, говорит, так вот оно какое дело». И взмолился: «Не могу Я такого страдания вынести. Думал Я, что просто это будет распятие, а это что же такое»… А Отец Ему: «Ничего, ничего, потерпи, Сынок, узнай правду-то, какова она». Вот тут Он и затосковал, да… да до сих пор и тоскует.