Кулибин

— А где Бригонций? — спросил он у слуги.

— В саду, строит сельский домик и огнедышащую гору.

— Позвать его сюда.

Пришел Бригонций, высокомерный и самонадеянный итальянец, избалованный знатью. Нарышкин шутки ради принялся в изысканных выражениях умолять Бригонция еще раз попробовать собрать автомат.

— Никто его собрать не может, — ответил Бригонций, — отрубите мне голову, если я говорю неправду.

— Рубите ему голову! — вдруг раздался голос автомата.

Бригонций побледнел. Автомат показывал на него рукой (там стоял Кулибин и управлял им). Итальянец бросился бежать, забыв свою шляпу.

— Бригонций, вы забыли вашу голову! — закричал ему вдогонку Нарышкин, держа в руках шляпу и помирая со смеху.

Но театральный механик так и убежал без шляпы. Кулибину пришлось кончать постройку сельского домика и огнедышащей горы. Рассказом об этом Нарышкин потом потешал гостей целый вечер.

В другой раз остановились английские часы с павлином, которые подарил царице Потемкин. Мастер-немец просил за починку этих сложнейших часов пять тысяч рублей. Петербургские часовщики от такого трудного дела просто отказались. Потемкин послал за Кулибиным. «Я не знаю, как к этому приступиться», сказал Кулибин. «Стыдно тебе говорить это», ответил Потемкин. Кулибин взял часы и три недели бился над тем, чтобы проникнуть в нутро павлина, разгадать устройство механизма. Наконец, он увидел перышко, несколько отличное от других. Он нажал на него, и оно отвинтилось. Кулибин вычистил механизм, переменил некоторые части и принес часы совершенно исправленными.

Сама царица, обнаруживая порою «любовь к наукам», отнимала у Кулибина немало времени. Так, получив в 1795 году из Англии телескоп, она пристрастилась к наблюдению небесных светил. Кулибин должен был ей сопутствовать, устанавливать телескоп и следить за его целостью и невредимостью. Сохранилась заметка Кулибина:

«Июня 27 дня 1795 года поставил я и показывал телескоп в Царском Селе, во дворце, в который изволило смотреть ее величество на лунное тело. Июня 29 в тот же телескоп смотреть изволила в том же дворце на луну. Июля второго в третий раз смотреть изволила на лунное тело в телескоп. Июля 4 паки изволила смотреть в телескоп на луну. Июля 5 еще изволила смотреть в телескоп на луну. Июля 7 в шестой раз изволило ее величество смотреть в телескоп на лунное тело»[66].

Таким образом, Кулибин, будучи иллюминатором пиршеств, механиком при царских покоях, развлекателем великих князей, спутником царицы во время ее забав астрономией и даже участником балов, втянут был в атмосферу придворной жизни. Он должен был, как все придворные, отдавать визиты фавориту Потемкину и терять время в приемной царицы среди сановных вельмож и льстивых царедворцев. Сохранился рассказ, как во время одного из таких посещений Суворов отметил Кулибина почетным приветствием:

«Однажды в большой праздник пришел Кулибин к Потемкину и встретил там Суворова. Как только завидел Суворов Кулибина из другого конца зала, быстро подошел к нему, остановился в нескольких шагах, отвесил низкий поклон и сказал:

— Вашей милости.

Потом, подступив к Кулибину еще на шаг, поклонился еще ниже и сказал!:

— Вашей чести.

Наконец, подойдя совсем близко к Кулибину, поклонился в пояс и прибавил:

— Вашей премудрости мое почтение.

Затем, взяв Кулибина за руку, он спросил его о здоровье и, обратясь ко всему собранию, проговорил:

— Помилуй бог, много ума! Он изобретет нам ковер-самолет»[67].

Великий русский полководец по достоинству оценил крупнейшего русского изобретателя.

Больше всего поручений по устройству иллюминаций и декораций получал Кулибин от Потемкина.

Однажды, пируя в Яссах, Потемкин услышал об успехах нового фаворита — Платона Зубова. Шестнадцать лет Потемкин первенствовал в России, шестнадцать лет безраздельно властвовал над придворными льстецами и запуганным народом. Утерять первенство было для него подобно смерти. Желая вернуть прежнее внимание, он писал царице слезные письма: «Неужели вы не знаете меру моей привязанности, которая особая ото всех… Лишась сна и пищи, я хуже младенца. Все видят мое изнурение…»

В 1791 году императрица позволила ему приехать в Петербург. Потемкин был по-прежнему обласкан ею. Получил в подарок дворец, названный Таврическим, платье, украшенное алмазами и дорогими каменьями (оно оценивалось в 200 тысяч рублей). Но роль его была уже не той. Он тосковал, жаловался приближенным на больной «зуб», говоря: «Выеду из Петербурга тогда только, когда вырву оный».

Зубов держался крепко. Потемкин, снедаемый завистью и чувством оскорбленного самолюбия, всячески пытался привлечь внимание властительницы и искал забвения. Вот тогда он и устроил праздник, о безумной роскоши которого с изумлением рассказывали при королевских дворах Европы.

Для нас описание этого праздника любопытно тем, что украшал и иллюминировал его Кулибин. Он же изобрел для зрелищ всякого рода хитрые диковины.

Заслуживали внимания две залы, разъединенные восемнадцатью колоннами. В одной происходили танцы. Колоссальные колонны двумя рядами окружали танцующих. Между столбами размещались ложи, изнутри обитые богатой штофной материей, а снаружи убранные гирляндами цветов. Вместо люстр висели огромные шары. Блеск их отражался в бесчисленных зеркалах. Вазы из каррарского мрамора и печи из «лазуревого камня» (ляпис-лазури) украшали зал.

Другой зал был превращен в зимний сад. Лавровые, померанцевые и миртовые деревья, извилистые песчаные дорожки, зеленые холмы, прозрачные водоемы, в которых резвились золотые и серебристые рыбки, аромат растений создавали иллюзию лета. Воздух оглашался пением птиц. В саду был устроен грот, убранный зеркалами, с мраморной купальнею внутри; на ступенях возвышался сквозной алтарь с восемью колоннами. Алтарь был украшен яшмовыми часами, лампадами, венками и гирляндами цветов. Среди колонн алтаря, на порфировом подножье стояла мраморная статуя царицы. На зеленом лугу, в глубине этого фантастического сада высилась пирамида, вызолоченная Кулибиным. Она была украшена гранеными венцами и цепочками из разных прозрачных каменьев, составлявших имя царицы. В этом саду дано было сочетание разных климатов и времен года.

Рядом с первым залом для танцующих стоял сделанный Кулибиным слон-автомат, украшенный жемчужной бахромой, алмазами, изумрудами и рубинами. Он ворочал хоботом, а сидевший на нем великолепно одетый персиянин, тоже автомат, ударял в колокол.

Сто тысяч лампад освещали дом Потемкина. Карнизы, окна, простенки усыпаны были кристальными шарами. Огромные люстры и кулибинские фонари умножали блеск. Казалось, все пылало в огне. Всюду сверкали яркие звезды или удивительные радуги из рубинов, изумрудов, яхонтов и топазов, а отражение их в бесчисленных зеркалах и хрустальных пирамидах делали это зрелище поистине волшебным. С хоров, уставленных драгоценными китайскими сосудами, раздался под пушечные выстрелы гимн, сочиненный Державиным:

В парке, переполненном посторонней публикой, были зажжены «увеселительные» огни. Пруды покрылись судами, прекрасно иллюминированными. Рощи и аллеи были залиты светом кулибинских фонарей. Голоса песельников и звуки рогов оглашали ночь. По данному Потемкиным знаку картина изменилась, и появились сотни накрытых столов.

Подобные — хотя и менее пышные — празднества составляли привычное времяпрепровождение вельмож и двора. «Вся политика Екатерины, — замечает Ключевский, — была системой нарядных фасадов с неопрятными задворками»[68].

И действительно, «блестящий» двор Екатерины был полон самых грязных интриг и казался величественным только для постороннего наблюдателя. Сам Державин, воспевший «Фелицу» в многочисленных одах, с горечью отмечал в «Записках», что «издалека те предметы, которые ему казались божественными и приводили дух его в воспламенение, явились ему, при приближении ко двору, весьма человеческими и даже низкими»[69].

66

И. П. Мельников, Иван Петрович Кулибин. («Нижегородские губернские ведомости», № 26, 1845 г.)

67

Анекдоты князя Италийского, графа Александра Васильевича Суворова-Рымникского. Собрал из разных повременных изданий Н. Зейдель. С.-Петербург, 1865 г.

68

В. Ключевский, Очерки и речи, стр. 35, 1918 г.

69

Г. Р. Державин, Собр. соч. под ред. Грота. Записки из известных всем происшествиев и подлинных дел, заключающие в себе жизнь Гаврилы Романовича Державина, стр. 654. Изд. Академии наук. СПБ, 1864–1883 гг.