Страница 3 из 9
Это был такой роддом. Такой род дома, в котором необязательно даже рожать, а можно просто лежать для укрепления общего состояния. Но попасть в такой роддом – все равно, что попасть с дальнего расстояния в копеечную монету. Все зависит, из какого положения стреляешь.
Министр и маршал из своего положения попадут, но их надменные потомки (как зорко заметил из прошлого века поэт), почему они стреляют из этого положения?
Министр Иванов, теперь уже бывший министр, покосился на бывшего маршала, и оба скривили физиономии, готовые зареветь. Да и как тут не зареветь: не успели родиться на свет – и уже бывшие…
Неизвестный дядя
Папа в семье говорит, что он работает на дядю. Но приходит дядя и говорит, что он тоже работает на дядю. На какого-то другого, никому не известного.
Все вокруг говорят, что работают на дядю. Он та-кой бедный: в газетах пишут, что у него даже собственной машины нет. Приходится ездить на государственной. И дачи собственной нет. Приходится отдыхать на государственной. А вот в государственные магазины он никак не вырвется, приходится брать то, что привозят ему домой.
Этот дядя – государственный человек, поэтому он предпочитает государственную собственность. Государственная собственность – это когда можно пользоваться чужим, как своим. В отличие от частной, когда чужим не попользуешься.
Поэтому дядя против частной собственности. Государственной он пользуется, как своей, а частную придется покупать за свои кровные.
Еще дядя очень любит колхозную собственность. В колхоз пригнал машину, загрузил колхозным добром и пользуйся им в индивидуальном порядке. А в частное хозяйство не пригонишь, оттуда так загремишь, что не соберешь колес своей государственной машины.
Папа говорит: они это ловко придумали. Все, что население зарабатывает, складывается в один карман, а потом из этого кармана дядя распределяет: кому дать больше, кому меньше, кому повысить зарплату, а кому оставить так.
И откуда этот дядя взялся на нашу голову? Кого ни спроси, все работают на дядю. А дядя совсем не наш, посторонний, может быть, вообще не из нашего города. И зачем он нужен в нашем государстве?
Реактор
Позвонили из домоуправления:
– Будем ставить у вас в квартире реактор.
Какой реактор? Я же просил прислать водопроводчика.
Отвечают: реактор атомный, на подземных водах.
С ума посходили! Я живу на восьмом этаже, ко мне и надземные воды не поступают.
Тут выясняется, что с нижними соседями уже договорились. Они не возражают, чтобы подземные воды пропускали через них. Им даже удобно: снизу, из-под земли, холодная вода, а сверху, от реактора горячая.
– Но почему именно в моей квартире?
Оказывается, квартира не моя. То есть, вообще-то она моя, но принадлежит государству. Как заводы и фабрики, поля и леса. По идее у нас вся земля государственная – то ли общая, то ли ничья. Потому что никто из живущих на ней не хозяин.
Как я у себя в квартире. Как все мы в нашем городе.
В нашем – это только так говорится. Потому что город не наш, он тоже государственный. Вроде бы общий, а по сути ничей. Потому что те, кто им распоряжаются, живут от него за тысячи километров.
И они звонят оттуда в наш город и говорят:
– Будем строить у вас… – тут они называют такое, о чем страшно подумать, а не то, что рядом с ним жить.
Но они и не собираются рядом жить, они собираются жить за тысячи километров. Пользуются, что земля ничья, что она государственная, и строят от себя подальше, поближе к нам.
Мы, конечно, будем спорить, будем доказывать…
Но соседи снизу уже звонят: когда наконец им пустят горячую воду?
Внутренняя секреция
Наконец и до меня добрались: я стал стратегическим секретным объектом.
Внешне я остался такой, как был, каждый желающий может меня потрогать. Но внутренние мои органы засекречены, теперь они проходят по ведомству внутренних дел. Точнее, внутренние мои дела проходят по ведомству органов.
Ведомство – нехорошее слово. В основе его два значения – знать и управлять, и оно обычно предпочитает второе значение. Ведает в смысле управления, поэтому в смысле знаний не ведает, что творит.
И вот прихожу я к врачу. А врач глаза отводит.
«У вас, – говорит, – свинка. Или ветрянка». Раньше были засекречены только мои мозги. Что я думаю, например, о нашем развитом социализме и не считаю ли, что у нас не те люди стоят
у руля и не те сидят там, где сидеть положено. Я эти секреты если и выделял, то лишь в той мере, в какой каждый организм выделяет секреты (смотри об этом в медицинской энциклопедии). Теперь же мои мозги рассекретили, зато засекретили щитовидную железу, лейкоциты в крови и что-то в моче – что именно, это уже секреты моего организма.
Медицину тоже можно понять: она лечит не от себя, а от государства. А в тех условиях, когда государство не гарантирует гражданину личную безопасность, повышается роль государственной безопасности от каждого отдельно взятого гражданина.
И вот в интересах этой государственной безопасности достает мой доктор справочник, в котором точно записано, что от чего лечить: цистит от мастита, колит от радикулита. Скосил я глаза – у меня природное косоглазие – и вычитываю, вычитываю, чтобы как-то свести концы с концами и не отдать концы, которые мне еще в жизни понадобятся. Как говорит мой приятель, которому медведь на ухо наступил (у него медведь – сокращенно «медицинское ведомство»), с этим медведем нужно держать ухо востро, и не только ухо, а все остальные органы.
Вот так – повычитывал я, что от чего лечить, теперь мне не страшны никакие болезни. Кроме, конечно, косоглазия.
Жизнь такая: приходится смотреть вкось.
Технология осторожности
Всюду предупреждают: будьте осторожны! Поезд отправляется – будьте осторожны! Тучи собираются – будьте осторожны!
А кто у нас во дворе? Во дворе у нас злая собака.
А какие у нас скамейки? Скамейки у нас крашеные.
На скамейки можно не садиться, можно и постоять – подальше от будки с собакой, от мест возгорания, затопления и, конечно же, не под стрелой. «Не стой под стрелой!» – это еще одно серьезное предупреждение. Но что делать, когда ты не б этих опасных местах, что делать, когда ты у себя дома?
Ты садишься обедать, подносишь ложку ко рту и вдруг – словно кто-то схватил тебя за руку. Потому что в ложке такое, что это хуже, чем стоять под стрелой. В том числе и под стрелой Робин Гуда.
Ты выходишь во двор, чтобы глотнуть свежего воздуха, но этим воздухом лучше не дышать. А чем дышать, никто не объясняет. Некоторые дышат дымом. Говорят, дым в сильной концентрации убивает радиацию. Так же, как фенол в воде убивает нитраты в пище.
Так с чем же быть осторожным – с фенолом или с нитратами?
Возьмите море. В него нельзя далеко заплывать, но почему же рыба, достаточно опытная в этих делах, старается, наоборот, держаться подальше от берега? Здесь, у берега, все что угодно плавает, только не рыба. Здесь ТАКОЕ плавает!
И никто не предупреждает: «Будьте осторожны! Заплывайте подальше, ныряйте поглубже, дышите пореже и только не воздухом!»
Помните песенку.» «Солнце, воздух и вода…»? Вспомните ее – и будьте осторожны! На солнце – будьте осторожны! В воде – будьте осторожны! На воздухе – будьте осторожны!
Бегите от них подальше! Бегите, превышая скорость, перебегая улицы в неположенных местах, останавливаясь под стрелой и отдыхая на крашеных скамейках!
Мы уходим из восторга
Мы все реже приходим в восторг. И все реже приходим в восхищение…
Раньше мы, бывало, часто приходили.
Придешь в восторг – и одновременно приходишь в восхищение.
Придешь в восхищение – и одновременно приходишь в восторг.
Они всегда вместе – восхищение и восторг. Где восторг, там и восхищение, где торг, там и хищение… И не бывает торга без хищения…