Заклятые пирамиды

Гастарбаи, косящие под туристов, тоже зашли в кафе. Тут подавали мороженое в литых шоколадных вазочках, кофе глясе и фруктовые коктейли в фужерах с соломинками. А пива не было: забегаловка оказалась позорно безалкогольная.

– Ты ешь и пей, – попросила Мар своего приятеля. – А мне будто бы тоже все можно, только не хочется.

Они уселись в углу маленького зала. Сквозь льдистоголубое окно, перетекающее со стены на потолок, на их столик падали блики фальшиво морозного сияния.

– Вот поправишься, и тогда мы с тобой настоящий набег сюда устроим.

– Эд, я никогда не поправлюсь, – в ее голосе даже грусти не было, только понимание того, что ничего не изменишь. – Мне об этом не говорили, сама догадалась. Все лечение – для того, чтобы я жила дальше, а понастоящему вылечить не могут.

Рухлян потягивал через пластмассовую, в блестках, трубочку холодный апельсиновый напиток и поглядывал то на Эдвина и Мар, то на Сабена, который сидел с такой миной, словно или живот у него прихватило, или пять минут назад его известили о скоропостижной кончине всей любимой родни, оставшейся на Беоре.

– Не могут сейчас – это еще не значит, что никогда не смогут.

– Эта отрава, которая во мне засела, ведет себя как живое существо, как вирус. Врачи в больнице говорили, что это прямо какаято мистика и ничего не понять, хоть к шаманам обращайся.

– Что ж, я бы обратился… Постой, зачем тебето с твоим отцом идти к какимто левым шаманам?

– Вот именно. Никто не может разобраться, что происходит. Ты ешь мороженое и пей эту штуку. Наверное, она вкусная. А мне сегодня чтото не хочется… Возьми себе мою порцию, ладно?

– Мар, я рано или поздно найду противоядие – такое, чтобы подействовало раз и навсегда. Спорим, найду? И тогда ты выздоровеешь, а твой отец перестанет смотреть на меня, как на обкуренного гастарбая, который ввалился с топором в супермаркет.

Рухлян, все это расслышавший, затаил в душе обиду: почему если гастарбай – так сразу обкуренный? Самто, щенок позорный, выкрасил патлы, как последняя шлюха, и чем занимается по вечерам в «цветочных кварталах», даже вслух сказать стыдно, а туда же, о людях судит… Погоди, гаденыш, скоро посчитаемся.

Сникший Сабен пропустил навет мимо ушей, ему до сих пор не полегчало.

– Ктото хочет тебя убить, – голос Мар стал тихим и тревожным.

– Не новость. Меня половина одноклассников хочет убить. А другая половина просто хочет.

– Эд, не дурачься, это серьезно. Если тебя начнут понастоящему убивать, постарайся вернуться к себе домой… В общем, туда, где твой дом был вначале, откуда ты пришел… У тебя должно получиться. Подругому объяснить не смогу, но тогда ты от них спасешься.

Рухлян вначале насторожился до внезапных колик – неужели чертова грымза кому попало растрепала о своих планах и уже все ее окружение в курсе?! – но примерно на середине начал расслабляться. Ясно, что Эдвин и Мар играют, у них какаято придуманная ерунда – ролевка или как оно там называется?

– Идем отсюда, – позвала девочка и после этого чтото прошептала, близко придвинувшись к своему пурпурноволосому кавалеру.

Эдвин, вновь надевший зеркальные очки, которые перед тем лежали на столике, покосился на Рухляна с Сабеном. Глаз не видно за сверкнувшей полоской – и все равно впечатление, что тебя смерили изучающим и слегка презрительным взглядом.

Вроде же ничем себя не выдали… Когда пацан вместе с рыжей девчонкой направился к выходу, Рухлян не рискнул продолжить слежку, тем более что Сабен попрежнему сидел смурной. То ли слопал утром тухлую сардельку, то ли вчера перед сном ужастиков насмотрелся, он по этой части впечатлительный.

Народу в кафе было немного. Толстяк с голографической рыбой на футболке, заказавший «Ландшафт», фирменное блюдо из мороженого с шоколадом в виде миниатюрного горного пейзажа, и две местные девахи – серенькие, остроухие, без бровей и ресниц, но на мордашки ничего, миловидные. Даже не видно, что на самом деле лысые, потому что на обеих были блестящие, как елочная мишура, парики – у одной зеленый, у другой розовый.

– Сабен, тебя с чего развезло? – тихонько поинтересовался Рухлян.

– У нее тень за спиной. У этой Мар. Пока шли по улице, я не заметил, а здесь в глаза кинулось, как будто мерещится…

– Ну, ты даешь! У всех тени за спиной. Ты чего?..

Товарищ молчал, по его бледной, как побелка, физиономии крупными каплями катился пот. Рухляна пробило на догадку.

– Ты, что ли, чирмень опять жевал? Или чихмень… Как эта ваша беорская дурь называется? Тото они отсюда чесанули, потому что приняли тебя за торчка и испугались.

– Чирхмень не дурь, – возразил Сабен деревянным голосом. – Он дает увидеть то, чего просто так не видно.

– Ага, глюки всякие, вроде видухи с ужастиками. Ты это брось, не время сейчас.

– Не глюки, а невидимое, которое есть на самом деле. У Мар за спиной ктото маячит. Темный, мертвый… С ним лучше не связываться.

– Так мы и не будем. Нам же не ее заказали, а грымзиного пацана. Давайка, дуем отсюда, а то вон люди на нас вылупились.

– Ты понял, как ее зовут? – снова завел Сабен уже на улице, утирая мокрое лицо. – Мар. Мара. Мора – днем ребенок, ночью вурдалак.

– Чего ты несешьто, сам хоть соображаешь? Это у тебя с видухи про зомбей, от жары и от вашего чирхменя ум не туда заходит. Двигаем до подземки, а то наш аэробус пропустим. Лучше б я один сходил!

Когда добрались до Хленаункоса, Бугор обругал Сабена и велел ему браться за скребок: мол, труд – лучшее лекарство. И потребовал, чтобы тот отдал ему на хранение свою заначку – жевательные плитки из сушеной беорской травы. Не хватало еще, чтобы ктонибудь из артели сейчас обжевался и спятил.

А Рухлян сбегал поздно вечером в круглосуточный информпавильон и, вернувшись, обрадовал:

– Сабен, можешь плюнуть на свои тени. Ее зовут не Мар, а Марсия.

– Кого? – промычал Бугор, выгребая ложкой остатки свиной тушенки из банки.

– Мелкую рыжую девку, с которой наш клиент сегодня гулял. – Рухляну нравилось слово «клиент», звучит солидно, словно киношные киллеры разговаривают. – Марсия Лагайм. Отец у нее коп, начинал в самой падловской службе – в иммиграционном контроле, который нашего брата отсюда гонит, а теперь он офицер Космопола. Все они за наш счет выслуживаются. Не психуй, Сабен, мы к ней на выстрел не подойдем, на кой она сдалась нам? За нее же денег не платят.

– Тихо, – шикнул Бугор. – Перебудим соседей – они настучат, что грымза у себя в коттедже нелегалов держит. Никакой больше гульбы по городу, будем завтра все вместе садовую скульптуру обшоркивать.

Мир Сонхи

Дирвен Кориц ненавидел три вещи: миндальное мороженое, дурацкие законы и Госпожу Развилок. Но насчет законов лучше помалкивать, чтобы не нажить новых неприятностей, это он в свои почти пятнадцать лет уже накрепко усвоил, а Госпожа в Рогатом Венце – и вовсе не вещь, а богиня, вот и оставалось срывать злость на мороженом. Тем более что с негото все и началось.

Каждому доводилось читать или слышать сказки о детях, которые плохо себя вели, изза чего попадали в плен к злым колдунам, демонам Хиалы или волшебному народцу, но потом выполняли три невыполнимых задания, а то и вовсе сбегали и в конце концов возвращались домой. Это мог быть хоть мальчик, хоть девочка, хоть близнецы. У иных историй развязка была плачевная: главного героя во чтонибудь превращали насовсем либо съедали. Но начиналось все одинаково – с мелкой вины, с капризов, с незнания, чем обернется твоя выходка. С ерунды вроде миндального мороженого.

После смерти мужа Сонтобия Кориц пробавлялась тем, что вязала перчатки на продажу. Овдаба – благословенная страна, где нет нищих и никто не умирает с голоду. Вдова получала из государственной казны пенсию, которой хватало на еду, на уголь и на регулярный взнос хозяйке доходного дома, а Дирвен учился в бесплатной школе для бедных. Живи да радуйся. Изготовление нитяных перчаток для грязной работы и шерстяных для холодной погоды позволяло Сонтобии накопить денег на чтонибудь нужное сверх необходимого, а порой и на приятное излишество вроде сахарного печенья, воротничка из дешевых кружев себе или нового мячика Дирвену.