Заклятые пирамиды

На стене дома, одетого в плющ и лепнину, чернела выведенная углем надпись:

«Ктарма знает, чего хотят боги! Все будут жить, как мы, или все умрут».

– Ктарма – это вначале было тайное общество, но теперь про них уже везде наслышаны. Они хотят, чтобы повсюду приняли их учение, а всех несогласных, считают, надо поубивать, потому что все, кроме них, – воры, пьяницы, развратники и вообще негодяи. Якобы только они одни в своих общинах и живут так, как угодно богам, а все остальные якобы прихвостни демонов. Ну, ты понял, так они твердят в своих проповедях. Они то и дело засылают к нам ужасателей, чтобы нагадить, где можно, и запугать побольше народа. Их финансируют суринаньские князьки, кто побогаче, и еще ваша Овдаба… Ладно, ладно, не твоя, ты же теперь наш, но у Ларвезы с Овдабой торговые и колониальные интересы пересекаются, вот они и устраивают нам пакости чужими руками. Не обижайся, я, честно, тебя не имел в виду.

Дирвен еще немного пообижался, он никому и ничего просто так не прощал, но все же решил, что Понсойм и правда лично его оскорбить не хотел. Тем более речь шла о власть имущих Овдабы, придумавших Закон о Детском Счастье, изза которого Дирвена разлучили с мамой. Некоторое время гордо помолчав, он начал отвечать на реплики собеседника, вначале односложно, потом как раньше. Понсойм был парнем добродушным, так что вскоре они помирились.

– Вон там, смотри, живут крухутаки. Видишь, один летает? Их гоняют из города, но выгнать насовсем никак не могут. Нипочем не соглашайся играть с ними в загадки. Ну, да ты же не вчерашний, сам понимаешь.

Дирвен благосклонно принял эту нехитрую попытку подольститься и поддержал разговор:

– Неужели ктото соглашается с ними играть?

– Ну, не без дураков же на белом свете! У крухутака всегда одно и то же условие: отгадаешь три загадки – он тебе на любой вопрос ответит, не отгадаешь – долбанет клювом по темени и выпьет мозги, это для них самое лакомое. Разные у людей вопросы: кто деньги украл, куда любимая запропастилась, от кого ребенок, то да се… Бывает, и маги, если припечет, у крухутаков спрашивают, но онито знатные отгадчики. Обычно игроков находят потом с расколотой башкой, пустой, как выеденное яйцо.

Дирвен поглядел, щурясь от бьющего в глаза солнца, на высокие угловатые здания в грязных потеках – даже издали видно, что сильно обветшалые и, наверное, заброшенные, – на парящий над ними тощий крестообразный силуэт с клювастой головкой и отвернулся. Уж онто точно проживет своим умом, не связываясь с летучими людоедами. Хорошо еще, что те ограничены нерушимым Условием: есть можно только тех, кто согласился на игру и не отгадал загадок. Если б не испокон веков положенные запреты, волшебный народец давно бы уже всех людей бы в Сонхи сожрал.

– А идем сюда, что еще покажу, – с энтузиазмом посулил Понсойм.

Они повернули за угол. Впереди над каналом выгибался аркой пешеходный мостик с проржавевшими железными перильцами. Что примечательно, на нем не было ни одного рыболова с удочкой, хотя вдоль ограды набережной тех пристроилось хоть отбавляй.

– Мост Убийцы. Не вздумай там остановиться, а лучше вообще по нему не ходи. Ветерубийца толкнет тебя в спину, и отправишься на обед к водяному народцу. Это какойто отбившийся ветер, никто не знает, кому из четверки великих псов он подвластен.

– Чего ж тогда мост не снесут, если это такое дурное место? – удивился Дирвен. – Все равно он старый, новый бы взамен построили…

Хотел добавить, что в Овдабе давно бы так и сделали, но решил, что не стоит лишний раз про Овдабу.

– Если его снести, неизвестно, куда переселится ветерубийца, чтобы на новом месте приняться за то же самое. Сейчас по крайней мере все знают, где ходить не надо, а если он облюбует взамен какойнибудь другой мост, или балкон, или башню?

– А экзорцизм провести не пробовали? – осведомился Дирвен компетентным тоном, желая показать, что он тоже кое в чем разбирается.

И его тотчас ткнули носом в лужу, беззлобно и неумолимо.

– Ветер не изгонишь, это тебе не нечисть. Тут надо самих Псов Бурь просить о помощи, а те до разговоров с людьми не снисходят. И проблема слишком мелкая, чтоб изза нее суетиться. На этот мостик несчастные влюбленные приходят – ну, если сами не решаются…

– Их туда пускают?

В Овдабе наверняка бы не пустили. Поставили бы загородку с табличкой: «Ходить воспрещается!»

– Если полиция кого заметит – гоняют, вестимо. Но специально не сторожат, это тебе не Лилейный омут.

– А что за Лилейный омут?

– Одно странное место… – Понсойм понизил голос, добавив таинственных ноток. – Это за городом, к югу от Аленды. Есть поверье, что, если искупаешься в Лилейном омуте, исполнится твое заветное желание: разбогатеешь, или станешь писаным красавцем, или женишься на любимой, или продвинешься по службе – смотря чего тебе надо.

– И это правда? – поинтересовался Дирвен нарочито небрежным тоном. У него были коекакие заветные желания.

– Брехня народная. Но некоторые верят, а вода там ледяная, даже если стоит жара, и прямо от берега – обрыв на бездонную глубину. Этих доверчивых раз в месяц тралом поднимают, туда специально для этого трал спущен. Для нас это учебная практика, мы должны выслеживать, если какая бестолочь к омуту подбирается, хватать за руки, отговаривать и не пускать. Даже амулеты выдают, предназначенные, чтобы человека обездвижить. Еще сам увидишь, туда всех по очереди посылают дежурить. Там вообщето скукотища, но никак не отвертишься.

Пока Понсойм делился впечатлениями о Лилейном омуте, они обогнули еще один рынок, галдящий, грязный и пестрый, словно зоосад с экзотическими птицами, и как будто очутились в другом городе. И люди одеты иначе, и кожа у них смуглее, и речь вокруг звучит не ларвезийская. Балконы старых домов убраны цветастым тряпьем – линялые, но в то же время театрально пышные драпировки поражают взгляд мешаниной красного, лилового, зеленого, розового с вытертым золотым галуном.

– Сурийские кварталы. Сюда тоже не ходи, ни один, ни с нашими, если какаянибудь дурная голова позовет прошвырнуться. В лучшем случае тебя найдут гденибудь возле помойки избитого, в худшем не найдут вовсе. У тебя смазливая физиономия и светлые волосы, в этом смысле неважнецкая фактура, потому что они таких любят, это увеличивает риск – огребешь тут приключений в буквальном смысле на свою задницу, понял?

Дирвен понял, хотя и не сразу, и, зардевшись, буркнул:

– Я амулетчик не слабого десятка – так сказал учитель Орвехт. Пусть только сунутся…

– Среди сурийцев тоже есть амулетчики и маги. Пойдем, на нас уже косятся. Понаехали, сволота…

– Что они делают у вас в Аленде?

– Живут. И не только в Аленде, в других городах тоже. Их сюда пустили, как дешевых поденщиков.

– Ларвеза ведь воевала с Суринанью, – припомнил Дирвен уроки истории. – За ту территорию, где сейчас ларвезийские южные провинции. Помоему, триста или триста пятьдесят лет назад… Вы тогда победили.

– А теперь потомки побежденных берут ползучий реванш, перебираясь сюда с пожитками, семейными выводками и своими вонючими традициями, – с острой неприязнью процедил Понсойм, сейчас он нисколько не был похож на добродушного деревенского увальня. – По мне, так лучше бы северян сюда переманивали – ну, то есть просвещенных белых людей, которые как мы. Против тебя я ничего не имею, хоть ты и овдеец, а этих черномазых на дух не переношу. Вот увидишь, Овдаба еще пожалеет о своей дурной политике и объединится с Ларвезой против южной заразы.

У Дирвена сложилось впечатление, что его новый приятель повторяет сейчас чужие слова, приправленные опять же чужими эмоциями. Интонация изменилась, как будто он пересказывал, точьвточь подражая, слышанные от когото речи. Отметив это про себя, Дирвен поинтересовался:

– А чего эти сурийцы едут к вам такими дикими толпами, вместо того чтобы жить у себя в Суринани?

– У них там голод. И не только… Еще всякие магические возмущения, связанные с волшебным народцем. Это постоянно гденибудь происходит. На лекциях все узнаешь, это идет циклами, и в нынешнем цикле север – спокойная территория, у нас тоже все в порядке, а к юговостоку от плоскогорья Руманди творится всякая дрянь, и тамошним жителям некуда деваться. Или в пустыню Олосохар, а какой дурак туда захочет, или к нам. Овдаба их на межгосударственных советах защищает, но к себе жить не зовет!