Страница 36 из 141
XVIII А по зимам она давала Большие балы… Господа! Хотите вы картиной бала Заняться? Отвечаю: да, За вас. Во времена былые, Когда среди родных полей Я цвел — и нравились моей Душе красавицы степные, Я, каюсь, — я скитался сам По вечерам да по балам, Завитый, в радужном жилете, И барышень «имел в предмете». И память верная моя Рядком проводит предо мною Те дни, когда, бывало, я Сиял уездною звездою… XIX Ах! этому — давно, давно… Я был тогда влюблен и молод, Теперь же… впрочем, всё равно! Приятен жар — полезен холод. Итак, на бале мы. Паркет Отлично вылощен. Рядами Теснятся свечи за свечами, Но мутен их дрожащий свет. Вдоль желтых стен, довольно темных, Недвижно — в чепчиках огромных — Уселись маменьки. Одна Любезной важности полна, Другая молча дует губы… Невыносимо душен жар; Смычки визжат, и воют трубы — И пляшет двадцать восемь пар. XX Какое пестрое собранье Помещичьих одежд и лиц! Но я намерен описанье Начать — как следует — с девиц. Вот — чисто русская красотка, Одета плохо, тяжела И неловка, но весела, Добра, болтлива, как трещотка, И пляшет, пляшет от души. За ней — «созревшая в тиши Деревни» — длинная, худая Стоит Коринна молодая…* Ее печально-страстный взор То вдруг погаснет, то заблещет… Она вздыхает, скажет вздор И вся «глубоко» затрепещет. XXI Не заговаривал никто С Коринной… сам ее родитель Боялся дочки… Но зато Чудак застенчивый, учитель Уездный, бледный человек, Ее преследовал стихами И предлагал ей со слезами «Всего себя… на целый век…» Клялся, что любит беспорочно, Но пел и плакал он заочно, И говорил ей сей Парис В посланьях: «ты» — на деле «вы-с». О жалкий, слабый род! О время Полупорывов, долгих дум И робких дел! О век! о племя Без веры в собственный свой ум! XXII О!!!.. Но — богиня песнопений, О муза! — публика моя Терпеть не может рассуждений… К рассказу возвращаюсь я. Отдельно каждую девицу Вам описать — не моему Дано перу… а потому Вообразите вереницу Широких лиц, больших носов, Улыбок томных, башмаков Козлиных, лент и платьев белых, Турбанов, перьев, плеч дебелых, Зеленых, серых, карих глаз, Румяных губ и… и так дале — Заставьте барынь кушать квас — И знайте: вы на русском бале. XXIII Но вот — среди толпы густой Мелькает быстро перед вами ребенок робкий и немой С большими грустными глазами. Ребенок… Ей пятнадцать лет. Но за собой она невольно Влечет вас… за нее вам больно И страшно… Бледный, томный цвет Лица — печальный след сомнений Тревожных, ранних размышлений, Тоски, неопытных страстей, И взгляд внимательный — всё в ней Вам говорит о самовластной Душе… Ребенок бедный мой! Ты будешь женщиной несчастной… Но я не плачу над тобой… XXIV О нет! пускай твои желанья, Твои стыдливые мечты В суровом холоде страданья Погибнут… не погибнешь ты. Без одобренья, без участья, Среди невежд осуждена Ты долго жить…но ты сильна, А сильному не нужно счастья. О нем не думай… но судьбе Не покоряйся; знай: в борьбе С людьми таится наслажденье Неистощимое — презренье. Как яд целительный, оно И жжет и заживляет рану Души… Но мне пора давно Вернуться к моему «роману». XXV Вот перед вами в вырезном Зеленом фраке — шут нахальный, Болтун и некогда «бель-ом»[9], Стоит законодатель бальный. Он ездит только в «высший свет». А вот — неистово развязный, Довольно злой, довольно грязный Остряк; вот парень средних лет, В венгерке, в галстуке широком, Глаза навыкат, ходит боком, Хрипит и красен, как пион. Вот этот черненький — шпион И шулер — впрочем, малый знатный, Угодник дамский, балагур… А вот помещик благодатный Из непосредственных натур. XXVI Вот старичок благообразный, Известный взяточник, а вот Светило мира, барин праздный, Оратор, агроном и мот, Чудак для собственной потехи Лечивший собственных людей… Ну, словом — множество гостей. Варенье, чернослив, орехи, Изюм, конфекты, крендельки На блюдцах носят казачки… И, несмотря на пот обильный, Все гости тянут чай фамильный. Крик, хохот, топот, говор, звон Стаканов, рюмок, шпор и чашек… А сверху, с хор, из-за колонн Глазеют кучи замарашек. вернутьсявернуться
9
«красавец-мужчина» (франц.).