Страница 135 из 140
Как свидетельствует Н. В. Михайловская, при изыскании Самаро-Златоустовской железной дороги Гариным был разработан вариант, по которому предусматривалась прокладка тоннеля в одном из труднопроходимых участков постройки, что намного сокращало ранее намеченную изыскателями линию железной дороги и давало огромную экономию.
«Начальником работ Самаро-Златоустовской ж. д., — рассказывает она, — был однофамилец Николая Георгиевича, Константин Яковлевич Михайловский. К идее экономии, вдохновлявшей Николая Георгиевича, он относился не только равнодушно, но даже враждебно, так как между подрядчиками, строившими Уфа-Златоустовскую ж. д., были его прежние сослуживцы и товарищи, поэтому Николаю Георгиевичу пришлось выдержать борьбу с начальником дороги за то, чтобы этот вариант, несмотря на всю очевидность его выгоды, был принят. Только благодаря настойчивости Николая Георгиевича, поставившего вопрос о своей отставке, в случае если проект будет отвергнут, он в этой борьбе остался победителем» (Н. В. Михайловская, Мои воспоминания о Н. Г. Гарине-Михайловском. ИРЛИ).
Об этом факте рассказывается и в статье «Несколько слов о Сибирской железной дороге» («Русское богатство», 1892, № 3, подпись «Инженер-практик»), несомненно принадлежащей Гарину.
История борьбы Гарина за осуществление его варианта с начальством дороги и заправилами-дельцами из Главного управления и послужила основой для произведения. Однако работа над ним была прервана автором. По свидетельству жены писателя, Гарину рассказ не понравился, и он разорвал рукопись. Михайловская, склеив разорванные листы, сохранила их и уже после смерти Гарина передала в редакцию «Русского богатства», где рассказ и был напечатан.
Как в «Русском богатстве», так и во всех последующих публикациях (повторяющих журнальный текст) рассказ заканчивается словом «Флюгера!» (стр. 186). Однако в автографе дальше следует текст на пятнадцати страницах рукописи, из которых первые две (начиная от слов «Во Временном управлении Кольцов узнал…» — стр. 186, и кончая словами «такая ошибка» — стр. 187) зачеркнуты автором, чем, очевидно, и объясняется то, что редакция «Русского богатства» не воспроизвела заключительную часть рассказа. Однако и с этими последними страницами рассказ, оставшийся незавершенным, по сути дела не имеет конца.
Незавершенность произведения сказалась и в большом количестве недописанных слов, в стилистически невыправленных фразах (например: «— Конечно, — поспешил согласиться Бжезовский, видимо недовольный, что его пылкий помощник выболтал видимо обсуждавшиеся…» — стр. 158) и в том, что одна и та же характеристика относится к двум лицам (фраза «Моя хата с краю» дается как характеристика и Залесского — стр. 169, и Стороженко — стр. 182), и, наконец, в существовании разнобоя в именах и фамилиях действующих лиц: так, Мария Павловна вначале была названа Зинаидой Александровной, и в двух случаях это имя и отчество остались неисправленными; Бжезовский несколько раз назван Грибовским (на стр. 162, 164, 166): Елецкий — Езерским (стр. 170).
Но все же, несмотря на явную незавершенность, «Вариант» является значительным произведением, в котором ярко проявились те стороны таланта Гарина, которые явились определяющими для всего его творчества, — искренность, простота и правдивость изложения, сочетание публицистических элементов с художественными, поэтичность, умение увлекательно говорить о будничных делах, пафос покорения природы, пафос труда и строительства.
Рукопись «Варианта» дает представление о процессе работы автора над произведением. В ней много вычеркнутых и недописанных слов и фраз, перестановки текста. Так, монолог Кольцова, который вначале следовал за словами: «Он рассказал ей… когда уже было два часа» (стр. 166) — был зачеркнут Гариным, и большая часть его перенесена в конец. В сцене прощания Кольцова с женой после слов: «Да хранит тебя господь! — с глубоким чувством проговорил он» (стр. 179) — в автографе шел текст, оборванный на полуслове и зачеркнутый писателем.
«Жена его на дорогу надела на него свой образок. Он поборол в себе неловкое чувство, перекрестился и поцеловал образ, потом горячо поцеловал жену. „Никто как бог“, — вспомнил он слова одного мужика из своей деревни, который на вопрос Кольцова, как он не боится в местности, наполненной волками, в святки, в разгар опасности ходить один с тоненькой палочкой за десятки верст на богомолье, когда кругом столько случаев, ответил Кольцову:
— А бог? — И, помолчав, прибавил: — Никто как бог. — Было сказано мало, но так выразительно, так бесконечно сильно, что Кольцову навсегда запали его слова в душу, и не раз с завистью вспоминал он эту твердую несокрушимую веру, этот оплот, о который все разобьется, как о скалу, думая, что с такой силой действительно ничего не страшно.
У Кольцова силу эту заменяло служение правде, служение своей родине, исполнение своего долга. Он чувствовал в себе, может быть, не менее стойкий и надежный оплот, какой был у мужика. Разница между ними была как между теми двумя часовыми, из которых один гибнет…»
В период работы над рассказом у писателя, очевидно, зарождалась мысль показать жизнь своего героя, начиная с детских лет, а затем возвратиться к описанию его инженерной деятельности; основание для такого предположения дает рукопись «Варианта», где после нескольких чистых страниц, следующих за словами «Умненько придумано», шли две страницы, содержащие рассказ о том, как, очутившись в родных местах, Кольцов вспоминает несколько эпизодов из своего детства.
«И вот он снова между знакомых покосившихся памятников с массой протоптанных дорожек… Какая масса воспоминаний связана с этим старым городским кладбищем. Вот стена, за которой был некогда принадлежавший им дом. Кольцов не сдержался и взлез на эту серую, поросшую мхом стену. Какая она теперь низенькая, покосившаяся и какой высокой, неприступной казалась ему в детстве. А там за стеной как все переменилось. Но дом, сад, каретник, даже беседка, уже старая, развалившаяся, но все та же беседка — все по-прежнему… Кольцов спрыгнул в сад и пошел к беседке. Он вошел в нее. Полусгнившая скамейка с следами зеленой краски, обрубок ствола, служивший когда-то ножкой для стола, дыра в крыше беседки…
Чувство тоски, одиночества, сожаленья вдруг охватило Кольцова. Где все эти милые, некогда дорогие сердцу лица… где эта кипучая, некогда сильная жизнь».
Интересно, что этот набросок воспоминаний Кольцова, связанных с его детством, некоторыми деталями совпадает с «Детством Темы» и «Инженерами» (см. том 1, стр. 90; том 2, стр. 501, 502, 504).
Порвав рукопись рассказа, писатель не расстался со своим героем. «Дело идет, и я в своей сфере… — писал он жене из Сибири 22 июня 1891 года, — попробую писать как бы о Кольцове, описывая действительную жизнь: не выйдет, ты не будешь в убытке, так как будешь знать про меня. Итак… Кольцов был снова в своей сфере… Снова пахнуло на него свежестью полей, лесов, земли и неба. Снова природа обхватила его в свои объятия, как молодая соскучившаяся жена обнимает своего долго отсутствующего мужа, и Кольцов сразу почувствовал в этих объятиях всю силу своей любви и всю ту бесконечную связь, установившуюся между ними» (ИРЛИ).
В этом же письме Гарин приводит отрывок из продолжаемых им записей о Кольцове. Действие происходит в Сибири, на изысканиях. Работа успокаивающе влияет на Кольцова, дает ему уверенность в своих силах. Во время изысканий он из своего заработка предлагает рабочим заплатить по 5 коп. за каждую пройденную ими лишнюю версту. Позднее эти наброски в какой-то мере будут использованы в «Инженерах». Однако в те годы замысел написать произведение, основанное на впечатлениях от инженерной работы, так и остался нереализованным.
Ряд текстуальных совпадений с «Вариантом» содержится и в статьях Гарина 1888–1889 годов, например: «Несколько полезных предложений по удешевлению сооружения железных дорог», за подписью «Практик» (журнал «Железнодорожное дело», 1888, № 44); «Несколько слов об удешевлении постройки железных дорог в России» (там же, 1889, № 22).