Страница 43 из 71
О том, что отца посадили, Ольга узнала много позже. И узнала об этом совершенно другая Ольга, потому что через два дня после ареста отца с ней, собственно, и произошло то событие, которое круто перевернуло всю ее дальнейшую жизнь.
Прождав два дня и поняв, что штрафом на сей раз отец не отделается, Ольга поняла — нужно ехать снимать сети. Отца взяли совсем рядом — на Сорочьем. Только потому и взяли, что рядом, иначе бы не нашли. А тут скорее всего еще и помог кто-то из местных. Характер у отца был не самый легкий, и недоброжелателей у него среди местных хватало. Пока составляли протокол и выясняли, сможет ли девочка прожить какое-то время без отца, отец успел шепнуть ей, что конфисковали только ближнюю сеть, с Сорочьего. Все дальние в целости и сохранности. Когда все уляжется — вынешь. И с голоду не помрешь, и на конфеты хватит.
Ольга оделась потеплее, взяла с собой на всякий случай на два дня хлеба, сала, пару соленых огурцов, села в лодку — у них тогда был не ершик, а длинная и вместительная плоскодонка, которая ходко шла и под веслами, и под шестом с кормы — и отправилась по заветным местам. Управиться она намеревалась примерно за сутки, но — кто знает. В половодье на Волге всякое случается.
И — как накаркала. Она успела выбрать две сетки — самые дальние, специально ушла подальше, чтобы на обратном пути не делать лишних концов. Рыбы было много. В «четверку» влетела целая станица ровной как на подбор густеры — килограммов сто двадцать. Этих завялить, и торгуй хоть до осени. С точки зрения выгоды больше можно было бы и не рыпаться — лодка и так была полна чуть не вкрай. Но рыбу в сетках оставлять было никак нельзя. Сгниет. И выбирать потом противно, и сетку подпортит, да и на душе будет гадко, что такое количество хорошей рыбы пропало зазря. Так что Ольга добралась до ближайшей отцовой времянки, раскопала припрятанные на зиму запасы соли и принялась обрабатывать рыбу. Засоленная, она хоть год тут пролежит, в песке, под спудом. Потом останется только переправить ее домой, вымочить немного, потом просушить — и в дело. Провозилась она до самой ночи. А ночью вода резко пошла вверх.
Ольга, умотавшись за день, ночью ничего не слышала — ни рева взбесившегося потока в ближайшем узком русле, ни плеска подобравшейся под самый порог воды. От холода она закуталась в тулуп с головой, а, следовательно, и с ушами, так что даже треск выворачиваемых с корнем прибрежных деревьев ее не потревожил — показалось спросонья, что просто разгулялся ветер и ломает на открытых местах сухостой.
Когда она проснулась, вода только что не заливала полати. Во времянке было по колено. Вода шла лесом, наваливаясь на стволы деревьев, выдирая из земли все, что недостаточно крепко вцепилось в нее корнями, нагромождала между деревьями завалы из принесенного с собою хлама и ревела, прорываясь сквозь них, проламывая себе дорогу. Русла бывших проток можно было угадать только по наитию, да еще по тому, что течение там было раза в три сильнее, чем в лесу, и вода волокла — на сумасшедшей скорости, комлем вперед — вывернутые деревья. О том, чтобы догрести по такой воде до дома на веслах, нечего было и думать. Даже если по случайности удастся избежать столкновения с идущим со скоростью торпеды бревном, вода все равно не даст пройти к берегу. А потом, когда кончатся силы, вынесет на коренную, под низовой, нагоняющий крутые «беляки» ветер. И там уже точно — перевернет и потопит.
Впрочем, как выяснилось буквально через пять минут, вариантов у Ольги все равно никаких не было. Потому что лодки в том месте, где она ее зачалила, не оказалось. Слишком сильное течение. Слишком короткая чалка. Сперва притопило, потом перевернуло, потом, под возросшим давлением воды, веревка не выдержала и — прощай, плоскодоночка. Лодка, конечно, ничего в данный конкретный момент не решала, но с ней было все-таки спокойней. А так… Так — почти верная смерть. Хватятся ее в деревне не скоро. А если даже хватятся — разве они ее отыщут, в таком лабиринте, да в такую погоду. Еды у нее еще на день. То есть можно, конечно, растянуть дня на три, но три дня она все равно не продержится. Потому что замерзнет. Времянку скоро зальет совсем — так что придется искать дерево попрочнее и забираться наверх. А там, на ветру, да мокрая по пояс — сколько она просидит? Сутки? Двое? Такие половодья бывают на Волге раз лет в десять — пятнадцать. Она такого половодья не помнила. Вот значит, заодно и познакомились.
Тем не менее сдаваться она не собиралась. Спички, соль и хлеб положила в полиэтиленовый мешочек и подвязала его повыше, под грудь. По карманам рассовала сало, нож, моток веревки. Под тулуп засунула все тряпье, которое только нашлось во времянке — старые мешки, кусок брезента, отцовские драные брюки. И взяла с собой крупного, килограмма на три, желто-зеленого налима, выпотрошив его сперва и отрезав голову. Если припрет, и сырая рыбка пойдет. А с солью — и вовсе деликатес. У налима мясо плотное, практически без костей. В самый раз.
Метрах в пятидесяти от времянки она разыскала довольно толстый и прочный на вид дуб с удобной развилкой метрах в трех от поверхности быстро прибывающей воды. Сучья на дубе тоже росли — удобнее не бывает, но с нее сошло семь потов, пока она в набухшем водой тулупе добралась, наконец, до развилки. Ничего, зато согрелась. Забравшись наверх, первым делом устроила себе некое подобие гнезда, подоткнувшись от ветра со всех сторон. А потом привязалась веревками к стволу, чтобы не упасть, и попыталась задремать — чем больше спишь, тем быстрее идет время, тем меньше мыслей лезет в голову и тем экономней расходуешь силы.
Ближе к вечеру она съела остатки сала, последний огурец и примерно половину хлеба. Хлеб она решила экономить, потому что переходить на рыбную диету вот так, с ходу, все-таки не хотелось. Вода вроде бы стабилизировалась на довольно высоком, но вполне приемлемом для здешнего леса уровне. Дерево стояло прочно. Что ж, больше чем на пару дней такая высокая вода не удержится. Потом, когда она пойдет на спад, можно будет подумать о том, как отсюда выбираться.
Времянку, конечно, снесло. Но можно было надеяться, что закопанная в песок рыба была вымыта не вся. Что там осталось хотя бы немного, застряло на дне ямы. Сгнить в холодной воде она за три дня не сгниет. Тогда будет и чем питаться. Воспаление легких ей, конечно, будет обеспечено, но до дома суток за трое можно будет попробовать добраться своим ходом. Главное — не попасть в тяжелом тулупе в слишком сильное течение. Или в водоворот. Тогда уже не выплывешь.
Холодно ей пока не было. Ствол удачно прикрывал ее от ветра. Тулуп, хоть и мокрый, грел. Всю ночь она то проваливалась в тягостный тяжелый полусон, то снова выныривала на поверхность. А под утро случилось самое страшное. Откуда-то пришла большая волна — очевидно, наверху, опасаясь за гидротехнические сооружения на Балаковской ГЭС, решили открыть все шлюзы. И разом. И саму волну ее дерево, наверное, выдержало бы с честью — хотя треск стоял по всему лесу и, собственно, этот приближающийся с северо-востока треск и разбудил в очередной раз Ольгу. Но волна много чего с собой несла. И на самом ее гребне шли большие тяжелые бревна. И одно такое бревно всей массой ударило в Ольгин дуб.
Ольге повезло хотя бы в том, что дерево упало не сразу. Она успела перерезать веревки и потом, когда ствол упал-таки в воду и ушел сразу к самому дну, оказалась не с нижней, а с верхней его стороны. Иначе ее просто придавило бы для начала всей массой огромного дерева. А потом — понятно, что потом. Но и так было ясно, что жить ей осталось от силы час. Дуб вынесло в протоку, развернуло поперек и с бешеной силой поволокло вперед, то и дело ударяя о другие деревья. Пытаться отцепиться от ствола не было никакого смысла — повсюду, сколько хватало глаз, из бурлящей воды выныривали, как будто живые, как будто продолговатые хищные головы доисторических водоплавающих ящеров, осклизлые черные комли и мчались напролом по течению. Пока она держалась за ствол, она хотя бы двигалась с более или менее общей скоростью, хотя, конечно, во время неожиданного затора вполне можно было получить один-единственный сокрушительный удар, которого вполне хватило бы, чтобы плыть потом себе и плыть до самого города Волгограда, где в отстойнике перед ГЭС, глядишь, кто-нибудь и заметит твое изменившееся тело.