Страница 7 из 10
— В людях? — захохотал капитан. — Мне нравится ваше чувство юмора, сержант Симмонс. Голов тридцать нужно, причём срочно.
— Так мало?
— Не стоит жадничать. И не беспокойтесь, бумагу для казначейства на две сотни матросов получите сегодня же.
— Хорошо, милорд.
— Так что насчёт пополнения?
— Сколько у меня времени?
— Две недели, сержант. Да, чёрт возьми, сам знаю, что немного, но выход эскадры в Средиземное море зависит не от меня.
Толстой улыбнулся:
— Найду.
— Точно?
— Через десять дней на «Геркулесе» соберутся самые отчаянные головорезы, каких только выдел свет.
— Вы мне нравитесь, Симмонс.
— Спасибо, сэр! Служу Его Величеству!
Глава 3
Приятно устраивать людям праздники. Не те пышные торжества, на которые собирается половина столицы и четверть Европы, а уютный вечер для своих. Тем более в негласной «Табели о рангах» такие камерные приёмы стоят гораздо выше парадов в честь прибытия иностранных августейших особ. Ну их к чертям, я сам себе августейший!
— Ваше Императорское Величество! — Кулибин салютует бокалом. — Ваше здоровье!
Иван Петрович не пьёт. Вообще не пьёт. Разве что иногда, да и то по великим праздникам, сделает глоток-другой цимлянского. Сегодня же он изрядно навеселе — не каждый день в императорском дворце чествуют земляков и родственников. Александр Фёдорович Беляков, из-за приезда которого и собралось блистательное общество, как раз и есть земляк и родственник одновременно. Да к тому же министр золотодобывающей промышленности, не баран чихнул!
— Будь здоров, граф!
Совершенно верно, граф — это Кулибин. Получил титул за изобретение всего, что только возможно вообще, и казнозарядной винтовки своего имени в частности. Там много ещё чего набралось, и в моём времени вполне бы заслуживало Сталинской премии и ордена Ленина. Да, я не оговорился… в моём времени и именно Сталинской премии. Это время, в общем-то, тоже моё, но стало таковым не так уж давно. Чувствуете? Нет, не запах коньяка, а мысли? Моё, моё, моё… Тяжкий груз императорской власти накладывает определённый отпечаток на манеру изъясняться и общее поведение. А может и душу уродует, но не разобрался ещё.
Я — император. Если кто-то хочет подробностей, то вот они: император Всероссийский и прочая, и прочая, и прочая Павел Петрович Романов, более известный как Павел Первый. Совсем недавно, меньше полутора лет назад и почти полтора века вперёд, мне и в голову не приходило, что такое возможно. Но вот… да, чёрт побери, вот оно! Радует? Как-то не очень…
Итак, всё началось тринадцатого сентября тысяча девятьсот сорок третьего года, когда в землянку, где кроме меня находился Мишка Варзин, попал снаряд немецкой гаубицы. Или не попал… Или ещё что-то случилось, но вот оказался здесь. Каким образом? Не знаю, и знать не хочу! И что оставалось делать? Только работать… вот и работал по мере сил, которых оказалось неожиданно много. Сначала хватался за всё подряд, но постепенно жизнь наладилась, и теперь за мной лишь общее руководство. А то в прошлом году дело дошло до того, что чуть не лично командовал егерями, выбивающими незаконно добытое золото из бандитствующих сектантов на Макарьевской ярмарке. Ладно ещё англичане нападением на Петербург подсказали — не царское это дело, разбойников потрошить.
Незаметно и тихо подошедшая императрица отвлекает от мыслей о государственных проблемах, чтобы тут же озаботить новыми:
— Павел, тебе нельзя быть таким серьёзным. Хотя бы сегодня.
— Это почему же?
— Улыбка монарха является таким же орудием политики, как армия или флот.
— Ты преувеличиваешь, душа моя.
— Нисколько! — Мария Фёдоровна смеётся, но в глазах веселья нет. — Посмотри вокруг, ну?
— И что я здесь не видел?
Но на всякий случай следую совету. Нет, вроде ничего необычного. Вот в уголке о чём-то спорят два генерала с одной и той же фамилией — министр государственной безопасности Александр Христофорович Бенкендорф даже руками размахивает, объясняя что-то генерал-лейтенанту Христофору Ивановичу Бенкендорфу. Наверняка отбивается от попыток отца оженить сделавшего блистательную карьеру сына. Молодец, не сдаётся и не поддаётся на провокации. Бывший командир Особой Павловской гвардейской дивизии у нас вообще большой оригинал — жениться желает непременно по любви, и любые разумные доводы, противоречащие оному желанию, отвергает категорически.
А вот ещё один министр. Его должность именуется «министр по делам инородных национальностей, реформирования и расширения казачества, внутренних и, частично, внешних дел». Зато теперь ни одна сволочь не упрекнёт генерал-майора Платова в самоуправстве, когда тот в очередной раз подвинет кавказскую границу вёрст на сто. Подобное случилось в начале зимы — раздосадованный прерванным Индийским походом Матвей Иванович, ни у кого не спросясь, по дороге на родной Дон немного пошалил, результатом чего стала небольшая победоносная война с некоторыми территориальными приобретениями. Проказник, про что и говорю.
Мария Фёдоровна внимательно наблюдает за мной:
— Ну и как, дорогой?
— Душа моя, люди прекрасно обходятся без моих улыбок, им и так есть чем заняться.
— Даже ему? — короткий жест в сторону виновника сегодняшнего торжества, стоящего в полном одиночестве и некоторой растерянности.
Вот проклятье, совсем упустил из виду, что у Александра Фёдоровича здесь нет знакомых, исключая меня, Машу, и Кулибина. Но Иван Петрович скачет по зале молодым козликом. А к нам Беляков подойти стесняется и опасается. Всё-таки одно дело, пить водку с императором в скромном жилище купца третьей гильдии, и совсем другое — увидеть его в почти музейных интерьерах Михайловского замка, на скользком паркете, в окружении блистающих орденами генералов и блистательно прекрасных дам. Я бы тоже на его месте чувствовал себя не в своей тарелке.
— Фёдорыч! — оклик звучит негромко, но для тренированного уха опытных царедворцев кажется громом небесным.
Вот чему удивляюсь до сих пор, так это тому, что внешним проявлениям монаршего расположения придаётся слишком большое значение. Среди собравшихся это заметно в гораздо меньшей степени, но обычные лизоблюды гордятся даже званием мудака, если оно дано высочайшим мнением.
— Да, государь? — откликается Беляков, и делает несколько шагов навстречу.
— Александр Фёдорович, а не выпить ли нам водочки, как в старые добрые времена?
— Под подновские огурчики? — далее министр вынужден протискиваться ко мне сквозь толпу, мгновенно образовавшуюся вокруг нового императорского любимца. Все знают, что я не пью водку, и столь решительное предложение показывает высочайшую степень предрасположенности. — Совершенно случайно захватил с собой пару бочек, государь! Как вы и любите, солёные в тебеках.
Тебеки, это тыквы в подновском произношении. По странному совпадению, или прихоти высших сил, я сам когда-то родился в Подновской слободе Нижегородской губернии больше ста лет тому вперёд. Тебека — родное слово.
Отгоняю от Белякова внезапно образовавшихся друзей, делаю несколько шагов вперёд, и беру министра под локоть:
— Присоединимся к Бенкендорфам?
Александр Фёдорович с опаской бросил взгляд на генералов:
— Разве с немцами можно пить водку?
Ещё одна больная тема… После того, как перестал воспринимать вселение в тело и сознание императора Павла Петровича как необычный сон, желание удавить всех подданных немецкого происхождения было просто невыносимым. Какой тут в задницу интернационализм? Первым исключением, потянувшим за собой все остальные, и стали Бенкендорфы. Сначала сын, а потом и отец.
— Они русские, Александр Фёдорович. А происхождение… какое нам до него дело?
Христофор Иванович встретил нас приветливой улыбкой и вопросом:
— Ваше Императорское Величество, почему человек столь высоких заслуг перед государством до сих пор не имеет титула?