Страница 3 из 12
Прокопиус падает лицом на неровные камни. Я смотрю на крест — многовековой символ мироздания, четыре стороны света — и благодарю всех своих богов.
И только потом, через некоторое время, Прокопиус поднимается, подходит и благодарно обнимает меня.
ЭТО НАЗЫВАЛОСЬ — ЮСТИНИАНА
То было не начало истории, а ее середина. Прекрасное место, спасшее нас с Прокопиусом, было нам обоим хорошо знакомо уже несколько дней — с момента приезда в этот край, с первого же вечера. Каким был этот первый вечер? Вот некто Андреас, тощий, с отросшей в пути рыжей щетиной на костистом подбородке, но не утративший обычного радостного пламени в глазах, подходит к нам, поднимая пыль сандалиями.
— Изумительно, странно, грустно, — говорит нам Андреас. — Здесь таится печаль, не боюсь этого слова. Но меня, как и нескольких других собратьев, посещает поистине прискорбная мысль. Мы забыли о чем-то важном.
— И что же это? — благосклонно наклонила к нему светлую голову Зои.
— Еда, — хищно воззрился на нас Андреас. — Согласитесь, что это не пустяк. Да, да, вот именно еда!
— Тир-р-рон, — горячо сказала Анна. — Сыр-р-р.
— И не только сыр-р-р, — повернулся к ней Андреас. — У всех что-то есть в сумках, конечно. Но пусть не сочтут меня нескромным, если я замечу, что путешествие наше завершено, и просто сыр — да нет же, он тут будет неуместен, если окажется одиноким. Я говорю о еде, напомню я вам. Настоящей еде.
За две с лишним недели путешествия я уже понял, как выглядит Зои, когда она смеется, но не хочет этого показывать. Она сжимает губы и наклоняет голову влево и вниз, как будто видит за плечом что-то милое, типа лошади, тыкающейся носом ей в спину.
— Что же такое настоящая еда, на твой взгляд, дорогой Андреас? — поинтересовалась она.
— Я бы сказал, что это — мясо, — скромно, но твердо выговорил Андреас, таким голосом, что нам всем стало стыдно. — Экзестон. Да, в общем, любая термина. Свинина с фригийской капустой, в горшке? Возможно. Настоящий монокифрон? Ну, это было бы слишком хорошо, хотя уместно. Скорее же какая- то козлятина, судя по тому, что пасется тут, на въезде в городок. Не знаю, какой сегодня день недели — но мы пока что еще путешественники, и пост нам очень вреден. Завтра — что угодно. Оспорьте меня, впрочем, если желаете.
Андреас замолчал и развел руками. Анна в ответ яростно потрясла головой. Она была согласна. Она не собиралась спорить. Она вдобавок чувствовала, что за эту еду — если она и вправду возникнет перед нашими глазами — платить будут из общей кассы, а не каждый за себя. Она тоже жаждала мяса, это было очевидно, при всей ее любви к сыру.
— Голод улучшает твой стиль, Андреас, — заметила Зои. Она поднялась с каменной скамьи и более чем обычно стала похожей на небольшую птицу с золотыми глазами. — Вот только солнце… Рынок уже в полдень, когда мы проезжали, выглядел маленьким и чахлым. А сейчас далеко не полдень. Что ж…
Зои двинулась туда, где пара местных жителей со стуком и скрипом устраивала нам конюшню — надо было всего-то сделать хорошие ворота. Бледно-бежевый шлейф накидки, извиваясь, подметал неровные каменные плиты.
Мой желудок деликатно сказал, что Андреас был прав. Пора было пробуждаться.
И, конечно, не только я ощутил себя здесь во сне, соскочив с коня. Куда мы попали?
Вот самые первые мгновения: плавно спускающиеся к югу холмы, поросшие старыми деревьями. И по холмам — выглядывающие из зелени розоватые и серые стены, колонны, пыльная черепица крыш среди ветвей. Но чаще — просто полуосыпавшиеся груды камней. Или дорога из темного булыжника, постепенно скрывающаяся среди травянистых бугорков, идущая в никуда. И полудикий виноград, везде этот виноград, его зеленые плети карабкаются вверх по старым колоннам, перепрыгивают на деревья, склонившиеся над бывшими крышами.
Город, которого больше нет.
А еще — неглубокая чаша из множества мраморных скамеек, веером расходящихся от каменного — да нет, уже травянистого, ставшего пастбищем для коз и овец — круга в середине. Здесь было то, что они называют словом «театр».
Зеленые холмы безлюдны на все стороны света, кроме северной. А вот на севере… Тут вверх взмывает довольно крутой холм, и на нем — город, который есть. Каменные стены — и не надо объяснять, откуда взялся камень, иногда даже обломки мрамора колонн: полуразрушенные дома перед нашими глазами рассказывают эту историю очень ясно. За стенами — крыши лепящихся друг к другу домов, свинец и черепица, и еще верхушки храмов, похожие на толстые крепостные башни. И зелень деревьев, пытающихся пробиться между крыш этих прижавшихся друг к другу строений.
Город, который есть, дрожал и плыл в золоте летней жары, он венчал холм над нашими головами, как корона ушедших царей Ирана. И было очень хорошо заметно, что разбегавшиеся отсюда, от увитых виноградом руин, дорожки и тропинки постепенно сливаются в одну довольно неплохую дорогу, которая вдруг поворачивает на холме влево. Так, чтобы последний ее участок человек проходил правым, незащищенным боком к этой стене, слепленной из множества старых и новых каменных клочков. А дальше была мощная башня над воротами.
— Это не полис, — сказал Аркадиус, строгий юноша с вьющимися темными волосами, стоявший на жаре, запрокинув голову.
— Да уж. Это кастра, — согласился с ним Прокопиус. — Или даже кастеллий.
Юноши — и Зои, и мы с Анной, и еще Даниэлида — разбредались по руинам, прикасаясь к ветвям винограда, стараясь скрыться от солнца. Зеленые ящерки убегали из-под наших ног. Кузнечики звенели среди подсыхавшей травы, замолкая, когда из-под крон деревьев звучали голоса:
— Эй, а где же был акрополь?
— Как это где, подними голову — там и был. И есть. Они там теперь живут.
— Посмотри, очаг сохранился, даже кремень возле печки так и лежит…
— А это что за штука с полукругом колонн? Так, а ведь тут неплохие купола, почти целые… Прокопиус, где ты? Скажи.
— Баня, — подтвердил Прокопиус. — Настоящая. С проточной водой. Вода шла вот здесь, и уходила в эти трубы… (Тут Прокопиус замолчал и двинулся шагом вдоль каких-то еле угадывавшихся каменных канавок.)
— Акведук давно разобрали, но в баню-то вода может приходить совсем другим путем… — послышалось издалека его бормотание.
— Омывались и праздновали, возлежали и веселились, — отчетливо выговорил еще не голодный в тот момент Андреас. Его друг, толстый и весьма насмешливый Никетас, одобрительно толкнул его локтем.
— Как это все называлось? Или называется? — послышался чей-то голос. — Зои ведь говорила…
— Это Кукуз, приехали, — раздалось среди руин, и ответом был дикий смех. Смеялась компания юношей помладше, они общались по большей части между собой — все одинаковые, со смазанными оливковым маслом волосами, живыми глазами, вечно голодные и, в целом, симпатичные: Феофанос, Эустафиос, Сергиос, Фотиус, даже Илиополит и прочие.
— К вашему сведению, подростки, — обратился к ним Никетас, сам немногим старше, — Кукуз, самый настоящий Кукуз, существует. Или — существовал. Но он сейчас у них. Как и Дамаск, Александрия, Антиохия… ну, вы знаете весь список. Но вот Кукуз — тот самый случай, когда мы должны им быть благодарны.
Юноши снова засмеялись, но не очень весело. Я подумал, что надо бы расспросить Анну насчет Кукуза — что это за место такое, назови его — и слышится общий смех.
— Это называлось — Юстиниана, — негромко сказал Аркадиус, рисовавший что-то веточкой на мраморной колонне. — И то, что на холме, так сейчас и называется. Мы в Юстиниане, друзья.
— Опять, — донесся голос из толпы подростков. И снова дикий смех. — Да сколько же их, проклятых?
— Штук двадцать было точно, — отвечал Никетас, который не ошибается в цифрах никогда. — Сейчас осталось ровно одиннадцать. И не надейтесь, Юстиниана Прима не здесь. Она как раз в противоположном направлении от Города. Она совсем не такая.
— А тут работали гончары, — прозвучал чей-то голос в отдалении. — Хороший был домик, и ведь мозаики…