Когда Ницше плакал

Брейер вдруг заметил, сколько времени. Он должен был возвращаться к Матильде. «Фройлен, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вашему другу. Позвольте вручить вам мою визитную карточку. Я встречусь с вашим другом в Вене».

Она бросила быстрый взгляд на карточку, прежде чем убрать ее в кошелек.

«Доктор, боюсь, это будет не так-то просто. Ницше, скажем так, не будет склонным к сотрудничеству пациентом. На самом деле он даже не знает, что я говорю с вами. Это очень замкнутый и очень гордый человек. Он никогда не сможет признать, что ему требуется помощь».

«Но вы говорите, что он открыто заявляет о суициде».

«В каждом разговоре, в каждом письме. Но он не просит помощи. Если он узнает о нашем разговоре, он никогда мне этого не простит, и я уверена, что он откажется консультироваться с вами. Даже если мне каким-то образом удастся убедить его обратиться к вам за консультацией, он ограничится своим физическим нездоровьем. Никогда, ни за что на свете, он не позволит себе просить вас облегчить его отчаяние. У него сложились четкие представления о силе и слабости».

Разочарованный, Брейер начал ощущать нетерпение. «Итак, фройлен, драма становится все более запутанной. Вы хотите, чтобы я встретился с неким профессором Ницше, которого вы считаете одним из величайших философов нашего века, и убедил его в том, что жизнь – или, по крайней мере, его жизнь – стоит того, чтобы жить. И более того – все это я должен устроить таким образом, чтобы наш философ ни о чем не догадался».

Лу Саломе кивнула головой, глубоко вздохнула и откинулась на спинку стула.

«Но как это можно сделать? – продолжал он. – Даже достичь первой цели – вылечить отчаяние, медицинскими средствами не представляется возможным. Но это второе условие, чтобы я лечил пациента тайком, переводит наше предприятие в область фантастики. Может, есть и другие препятствия, которые вы не успели назвать? Может, профессор Ницше говорит только на санскрите? Или отказывается покидать свою келью в Тибете?»

Брейера забавляла нелепость ситуации, но он заметил задумчивый вид Лу Саломе и быстро взял себя в руки. «Серьезно, фройлен, как я могу сделать это?»

«Теперь вы видите, доктор Брейер! Теперь вы видите, почему я выбрала вас, а не кого-нибудь менее известного!»

Колокола Сан Сальваторе отзвонили новый час. Десять утра. Матильда будет волноваться. Ах, если бы не она… Брейер снова подозвал официанта. Пока они ждали счет, Лу Саломе выдвинула необычное предложение.

«Доктор Брейер, позвольте пригласить вас завтра на обед. Как я уже говорила, я несу определенную личную ответственность за отчаяние профессора Ницше. Мне еще столько нужно вам рассказать!»

«Я сожалею, но завтра это будет невозможно. Не каждый день прекрасная женщина приглашает меня на обед, фройлен, но я не могу принять ваше приглашение. Я здесь с женой, так что было бы нежелательно оставлять ее одну снова».

«Давайте я предложу другой план. Я пообещала брату, что приеду навестить его в этом месяце. На самом деле, до последнего времени я планировала отправиться туда с Ницше. Позвольте мне сообщить вам дополнительную информацию, когда я буду в Вене. Помимо этого, я постараюсь убедить Ницше обратиться к вам по поводу ухудшения его физического здоровья».

Они вместе вышли из кафе. Официанты убирали со столов, в кафе появилось всего несколько посетителей. Только Брейер собрался удалиться, как Лу Саломе взяла его за руку и пошла с ним рядом.

«Доктор Брейер, этот час прошел слишком быстро. Я жадная, и я хочу провести с вами больше времени. Можно мне дойти с вами до вашего отеля?»

Эта смелая фраза, мужская, поразила Брейера; но в устах этой женщины все казалось верным, искренним – именно так люди должны говорить и жить. Если женщине нравится общество мужчины, то почему бы ей не взять его за руку и не предложить прогуляться с ней? Но какая бы женщина из тех, кого он знал, смогла бы произнести эти слова? Это была женщина совершенно другого сорта. Эта женщина была свободна!

«Никогда не было мне настолько жаль отклонять приглашение, – сказал Брейер, чуть сильнее прижимая ее руку. – Но мне пора возвращаться, и вернуться мне лучше одному. Моя любящая, но обеспокоенная жена будет ждать меня у окна, и мой долг – уважать ее чувства».

«Разумеется, но, – она освободила свою руку, чтобы встать с ним лицом к лицу – замкнувшаяся в себе, по-мужски сильная, – но мне слово „должен“ кажется тяжелым и тягостным. Из всех своих обязанностей я оставила только одну – всегда оставаться свободной. Брак и весь этот антураж обладания и ревности порабощает дух. Я никогда не попаду под эту власть. Я надеюсь, доктор Брейер, что наступит время, когда мужчины и женщины не будут тиранизировать друг друга своими слабостями». Она развернулась с полной уверенностью в своем скором возвращении. «AufWiedersehen. До следующей встречи-в Вене».

ГЛАВА 2

ЧЕТЫРЕ НЕДЕЛИ спустя Брейер сидел за своим столом в офисе на Бекерштрассе, 7. Было четыре часа дня, и он с нетерпением ждал встречи с фройлен Лу Саломе.

Ему редко случалось сидеть без дела в течение рабочего дня, но ему так хотелось увидеть ее, что он очень быстро разобрался с тремя последними пациентами. Их болезни не представляли особой сложности и не требовали значительных усилий с его стороны.

Первые двое – мужчины после шестидесяти – обратились к нему с совершенно одинаковыми жалобами: сильно затрудненное дыхание, сухой резкий бронхиальный кашель. Брейер уже несколько лет боролся с их хронической эмфиземой, которая в холодном и влажном воздухе осложнялась острым бронхитом, приводя в результате к угрозе для легких. Обоим пациентам он выписал морфин от кашля (доверов порошок, пять гранул три раза в день), небольшие дозы отхаркивающего (ипекакуаны, рвотного корня), паровые ингаляции и горчичники на грудь. Хотя некоторые терапевты презрительно относились к горчичникам, Брейер считал их эффективными и часто назначал своим пациентам – особенно в этом году, когда чуть ли не половина населения Вены слегла с заболеваниями дыхательных путей. Солнце уже три недели не заглядывало в город, где хозяйничала безжалостная ледяная изморось.

Третий пациент, слуга кронпринца Рудольфа, был возбужденным рябым молодым человеком с больным горлом, причем настолько стеснительным, что Брейеру пришлось в приказном тоне предложить ему раздеться для осмотра. Диагноз – фолликулярная ангина. Брейер прекрасно расправлялся с миндалинами при помощи ножниц и щипцов, но этот случай, по его мнению, не требовал немедленного удаления миндалин. Вместо этого он прописал молодому человеку холодные компрессы на горло, полоскание бертолетовой солью и аэрозольные ингаляции карбонированной воды. Так как горло у пациента воспалялось уже третий раз, Брейер также посоветовал ему укреплять свою кожу и повышать сопротивляемость организма при помощи ежедневных холодных ванн.

Теперь же, в ожидании фройлен Саломе, он снова взял в руки ее письмо, полученное им три дня назад. Не менее дерзко, чем в первом письме, она сообщала ему, что сегодня в четыре приедет к нему в офис за консультацией. Ноздри Брейера затрепетали: «И это она сообщает мне, во сколько она приедет ко мне в офис. Она издает указ. Она оказывает мне честь…»

Но он немедленно оборвал себя: «Не принимай себя слишком серьезно, Йозеф. Какая разница? Даже если учесть, что фройлен Саломе не могла этого знать, вечер четверга оказался самым удобным временем для нашей встречи. Как бы то ни было, какая разница?»

«Она сообщает мне…» Брейер с осуждением вспоминал тон своего голоса: в нем звучало то гипертрофированное самомнение, которое так раздражало его в его коллегах-медиках вроде Бильрота и старшего Шницлера и во многих его знаменитых пациентах вроде Брамса и Витгенштейна. Что его больше всего привлекало в его хороших знакомых, большинство которых были и его пациентами, так это их скромность. Вот почему его тянуло к Антону Брукнеру. Может, Антону никогда не стать композитором такого же уровня, как Брамс, но он по крайней мере не превозносил себя до небес.