Страница 44 из 70
К той избушке, где я жил с Булькой, попал только в конце февраля. Избушка еще глубже ушла в снег, у порога намело сугроб метровой толщины. Чтобы открыть дверь, пришлось отгребать его валенком в сторону. Копнул раз-другой, и вдруг нога уперлась во что-то твердое. Копнул — Булька! Лежит, пристроив голову на лапки, словно спит. А голова ее повернута в сторону моей лыжни…
Избушку в Березниковом строил какой-то чудик. Мало-мальски искушенный в таежной жизни человек ставит зимовье так, чтобы и вода была рядом, и сухостоя на дрова хватало. Да и место выбирает поуютней. Этот же, наверное, пришел в тайгу отдохнуть от колготной городской жизни. Помню, что-то подобное я читал у поэта Завадского:
Вот он и облюбовал возвышающийся над кочковатым болотом бугор. То ли этот бугор был из какой-то необычной почвы, то ли под ним бежала какая-то особая вода — не знаю, но лиственницы на бугре вымахали метров за тридцать. И не так, чтобы очень уж толстые, а высоченные — шапка валится.
Избушку чудак решил втиснуть между стоящих на отшибе четырех лиственниц. Подровнял вздутую у корней землю, вывел между стволов бревенчатые стены и прорубил три окна.
Не скажу, долго ли, коротко ли жил он в таежной глуши, но к концу лета его здесь уже не было. Осталась только надпись над дверью: «Человече, береги сей уютный вигвам. Он строен для отдыха души и измученного тела. Домовладелец Вася».
За Васей на бугор явились рыбаки. Они расширили нары, заколотили два окна толстой фанерой и принялись заготавливать рыбу. С ледоставом исчезли и они, оставив после себя десятка два пустых бочек и щетинящиеся гвоздями вешала для рыбы.
Меня избушка встретила полураскрытой дверью множеством звериных следов. Кто здесь только не гулял! Соболь, заяц, лиса, горностай и, конечно же, росомаха. А полевок так и не сосчитать. Уезжая, рыбаки вылили на мох рыбный рассол. Вот звери и кинулись на солонину.
Лиса с соболем, эти еще как-то осторожничали, а заяц и горностай наследили прямо у порога. Может, даже заглядывали в избушку. У самого окна две свежие ямы-копанки. Не так давно здесь гостили олени.
Хотелось повнимательней осмотреть все следы, но нет времени. Уже вечереет, а еще нужно натаскать с болота сушняку, сварить ужин и вообще приготовиться к ночи.
Когда принялся растапливать печку, неожиданно заметил у самого поддувала след от бараньего копытца. Махонький и до того свежий, словно только лишь отпечатанный. Гляжу на этот следок и радуюсь. А чему, собственно радоваться? Баран в гости заходил!
И кто бы мог подумать, что этот толсторог окажется легким на руку. Вернее, на копыто. Поужинав макаронами с «Завтраком туриста», я убрал посуду и лег спать. Спасибо, кроме бочек рыбаки оставили в Васином домовладении штук пять двухспальных матрацев и кучу всякой одежды.
Сплю тихо-мирно — и вдруг как загремит! Вообразите только, висевшая под потолком кастрюля вместе с мисками-ложками ни с того ни с сего свалилась на пол.
Мечусь в темноте и никак не могу нащупать фонарик. Ага, вот спички. Рядом с ними и фонарик. Лежали под рукой, а я шарил кто его знает где. Обегаю лучом фонарика избушку. Нигде никого. Здесь топор, там одежда на колышках сохнет, чуть в стороне валенки. На полу валяется котелок, мыло, кастрюля со всем содержимым и глухариное крыло, которым я сегодня подметал стол. Виновника, что устроил переполох, нигде не видно.
Подобрал я все, поставил подальше от края и снова закопался под матрацы. Лежу, прислушиваясь к каждому шороху. Тихо-тихо. Даже слышно, как стучит собственное сердце. Вдруг снова что-то на пол шмяк! Я фонариком щелк! Вот оно что! На полу, прямо рукой подать, лежит глухариное крыло, а на нем горностай. Белый, аж отсвечивается. Мордочка узенькая. Самочка, наверное. Уставилась на меня, ждет, когда я уберу свет.
— А, чтоб тебя! — выругал я полуночницу.
Горностайка фыркнула, потом сердито так: «Круц-круц!» — и потянула крыло под нары.
Мне часто рассказывали, что вот такой зверек может загрызть даже взрослого оленя. Уцепится рогачу в шею и висит, пока не перехватит сонную артерию. А сколько написано разных историй о горностаях, что летают на глухарях, тетеревах и куропатках, — не сосчитать. И тот наблюдал, и этот. Все смакуют его кровожадность. Словно это настоящий вампир.
Лично я этим басням ничуть не верю. Три года тому назад в моей избушке поселился горностай. К тому же крупный, не чета этой малышке. Ночью он часто влезал на нары, однажды я спросонья немного его придавил, но он ни разу не пытался меня укусить. Правда, он прогрыз в новехонькой заячьей шапке две большие дырки, но кому в тайге нужна моя красота? Тем более, он часто спал в этой шапке и, конечно же, считал ее своей собственностью. Вот и перекроил на свой вкус.
С этими мыслями я уснул снова. И даже спалось мне веселей. Что ни говори, а хорошо, когда рядом есть живая душа.
Не помню, долго ли я спал и что мне снилось. Наверное, что-то дорожно-транспортное. Потому что, когда в темноте открыл глаза и почувствовал, что куда-то еду, не испугался ни капельки. Ну еду и ладно. Туда еду, сюда еду. И только, когда на голову стали падать кусочки коры, я окончательно пришел в себя. Васино домовладение куда-то двигалось. Я хорошо слышал, как шевелятся бревна, поскрипывает печная труба, позвякивает посуда.
Первая мысль о медведе. Однажды этот зверь вот таким же образом своротил на сторону промысловую избушку и чуть не придавил самого охотника. Но у того был карабин, а у меня лишь нож.
Все равно ждать нечего. Еще немного нажмет — и потолок обрушится на голову. Не зажигая фонарика, нащупываю лежащий у изголовья большой охотничий нож и, выставив его острием вперед, как был в трусах и майке, бросаюсь к двери. Она легко распахивается. Прыгаю через порог и пробегаю метров тридцать. Дальше не пускает глубокий сугроб. Все так же держа нож наготове, оборачиваюсь назад. Ветер бросает в лицо колючие снежинки, но мне не до этого. Все внимание к избушке. Она стоит передо мною, облитая призрачным лунным светом, придавленная до земли снежной шапкой. Медведя или другого зверя не видно. Так кто же тогда чуть не своротил мое жилье? Поднимаю глаза вверх, и сразу все становится понятным. Разгулявшийся к ночи ветер раскачал высоченные лиственницы, а вместе с ними и мою избушку. Еще хорошо, что Вася связал бревна скобами и толстыми гвоздями. А то давно бы посыпались на голову.
Ругая незадачливого строителя, возвращаюсь в избушку и пробую уснуть. Но какой после такого переполоха сон? Интересно, куда девался горностай? Может, убежал, как крыса с тонущего корабля. И крыло с собою прихватил. Свесившись с постели, присвечиваю под нары. В углу валяется крыло. Истрепанное, пообгрызенное. Нет, кажется, я поспешил с выводами. Обычно горностай своей добычи не бросает.
Устроившись поудобнее, лежу и слушаю тайгу. Она грозно шумит, напоминая разыгравшийся морской прибой. Многие думают, в такие ночи в тайге очень страшно. На самом деле избушка сейчас уютная, как никогда.
К восьми утра за окном посветлело. В углу избушки обозначились печная труба и угол стола. Еще с полчаса поваляюсь — и подъем. Нужно засветло быть в Лиственничном. В тамошней избушке тепло держится до утра, а здесь бр-р-р. Из-под матраца выглянуть страшно. Нет. Вставать так вставать! Как перед нырком, набираю побольше воздуха, на мгновенье замираю и… слышу за окном: хрум-хрум-хрум.
Снова, как и среди ночи, без всяких там психологических подготовок выстреливаю из постели к окну.
У избушки олени. Три. Нет, четыре. Три больших и маленький. Один стоит совсем рядом. Рожки маленькие, но ветвистые. Раз, два, три… шестиконцовые. Передние отростки надломлены, а на кончиках нижних — разветвление, чем-то напоминающее змеиное жало. Сам олень, крупный, светло-серый. Кажется, это оленуха. Да, точно, важенка. Стоит и обнюхивает газету. Забрала в рот, пожевала, затем отодвинулась в сторону. И такая в ее позе торжественность, словно выполняет ужасно важную и ответственную работу.