Галатея

Он пошел на неоправданный риск. Конечно, если бы я был там, я, наверное, сделал бы то же самое, но, тем не менее… Он рисковал жизнью трех человек. Мы не можем так поступать. Мы не войсковое подразделение, все-таки…

Когда создавалась «Полночь», Тарас и в страшном сне предположить не мог, что столкнется с подобными ситуациями. Вначале все было, как он и планировал: тихо, размеренно, неторопливо. А потом началась круговерть. В нашей стране очень ревностно относятся к чужим успехам…

Вепрь, когда уже стал начальником отдела как-то сказал Петровскому:

— А на что, вы, собственно рассчитывали, Тарас Васильевич? На то, что вас встретят с распростертыми объятиями? Да вы, как-нибудь, около метро пройдитесь, знаете, там бабульки сигаретами приторговывают… Видели бы вы, как они с конкурентами отношения выясняют… Гладиаторский бой прямо… Люди — звери… И так, к несчастью, будет всегда…

— Я всегда мечтал быть гуманистом, — ответил тогда Тарас.

— Иллюзия, — пожал плечами Вепрь. — Ты помогаешь одному и, непроизвольно, вредишь другому. Кто может взять на себя право решать и делить на правых и виновных?

— Я, — сказал Петровский.

— От этой прерогативы даже господь бог отказывается, — усмехнулся Вепрь.

— Может быть, поэтому, на земле так много дерьма? Как полагаете, Вепрь?

— Никак. Это очень тяжелая задача — делить, Тарас Васильевич.

Да…

Для того ли я создавал «Полночь», чтобы сейчас сидеть и ждать их возвращения? Охранное агентство — да, однозначно, оно появилось практически сразу после первого столкновения с Тензором. А все остальное? Огромный коллектив людей, уникальное, разложенное по полочкам знание… Для чего это все? И почему такие, как Тензор, толкают меня делать что-то совсем неверное?

Я ведь не убийца, подумал он. Полжизни мне приходилось им быть, но я не хочу. Я никого не желаю убивать. Я хочу покоя, счастья и мира… Почему же меня никак не оставят в покое?!..

Наверное, это крест, подумал он. Крест, который обязан нести человек, взявший на себя право делить. Ведь даже бог частенько отказывается от этого права…

Но что же делать? Защищать себя, «Полночь» и всех остальных или подставлять другую щеку? Как провести грань между террором и самообороной? И как потом научиться спокойно спать па ночам?…

Он вспомнил, как в лаборатории анализа беседовал с духом Александра Македонского. Духи обычно транслируют образы. Человек внезапно оказывается совершенно в другом мире, созданном памятью и воображением.

Тарас спросил его о доброте.

Что это такое, на взгляд величайшего воина прошлого?

Вначале дух не прореагировал, очевидно, размышляя, а потом, вдруг, завыли лабораторные сирены перегрузки, озабоченные сотрудники кинулись к приборам, а Тарас оказался в огромной котловине.

Вставало солнце, разбрасывая осторожные дрожащие отблески сквозь гарь и дым, стоявшие над землей. Впрочем, земли, практически, не существовало. Перед Петровским расстилался кошмарный пейзаж, словно срисованный с очередного полотна Иеронима Босха.

Вся котловина, насколько хватал глаз, была усеяна изуродованными трупами, кровь, казалось, текла мимо его ног, как стремительная река. В ужасе Тарас поднял руку. Золотого панциря было не видно под слоем спекшейся, не его крови. Другой рукой он опирался на меч.

— Доброта, — шепнул ему словно внутренний голос. — Это и есть доброта… Если бы мы не остановили их сейчас, через несколько дней они бы сожгли наши дома, распяли детей, изнасиловали женщин… Это и есть высшая и самая тяжелая на свете доброта…

Очнулся Петровский через секунду, в том же самом кресле, под пристальными взглядами своих сотрудников.

Доброта, подумал он, поднимаясь и глядя на Нечто, бесплотное, переливающееся, как радуга в искрящихся полях блокирующих ловушек. Высшая доброта… И ему показалось, что на его дорогом костюме все так же чернеет запекшаяся кровь поверженного врага…

Сергей Ивлев

Все дальнейшее, в представлении Сергея, слилось в один сплошной непрерывный кошмар.

Вначале он разодрал себе пальцы, торопливо перебирая ими по скользкому холодному металлу ограды, потом, с трудом выбравшись на другой край, чуть не свалился в ров, и, напоследок, подгоняемый командами Гарина, побежал за Геннадием на крики, вой, скрежет, доносящиеся из тумана. Спина мага маячила впереди, под ногами возникали то клочья травы, то грязь, а то и поваленная ограда. Где-то сбоку орал Гарин, пот заливал глаза, а ранец водомета больно и размеренно бил в спину. Туман оказался плотнее, чем Сергей мог себе предположить. На расстоянии вытянутой руки уже ничего не было видно, и он постоянно ловил себя на мысли, что хочет вцепиться в исчезающего все время куда-то Гарина и не выпускать его до конца.

— Где они? — задыхаясь, прокричал Сергей. — Куда все делись?

Из тумана доносился рев, кто-то кричал, что-то трещало.

— Туда, — указал пальцем вдруг оказавшийся рядом Виктор.

По мнению Сергея, звуки доносились совсем с другой стороны.

К черту, — остервенело подумал он на бегу. — Как жарко… Проклятый Гарин и проклятые костюмы…

— Ходу, ходу! — заорал возникший вновь, взмыленный, Гарин.

— Мы уже, по-моему, пол кладбища пробежали, — задыхаясь, сказал Сергей.

— Вперед!

Сергей даже обрадовался, когда спина Геннадия впереди внезапно исчезла.

Внезапно маг провалился куда-то вниз.

Не успев затормозить, Сергей с разбегу врезался в могильную ограду, снес ее и еле удержал равновесие, чтобы не упасть в огромную, возникшую из тумана под ногами, черную дыру. Секунду он балансировал на ее крае, но, каким-то чудом, сумел остановиться.

Оттуда из ямы, доносился вой Геннадия. Не плач, не стон, именно — вой.

Из тумана вынырнул Гарин, от его спины валил пар.

— Что у вас?

— Генка в яму сиганул.

— Зачем? — дыша, как паровой молот, спросил Виктор. Он рухнул на колено рядом с Сергеем.

— А я почем знаю. Видать, бегать устал.

— Я тоже, — произнес Гарин, вытирая пот. — Глянь, как он там, а?

— Дай отдышаться…

Из ямы донесся стон.

Сергей, подобравшись к краю ямы, заглянул вниз.

Ему сейчас же стало плохо. Тошнотворная вонь разлагающегося тела ударила в ноздри.

— Что там? — хрипел сзади Гарин.

— Ща, — сдерживая дыхание, ответил Сергей и, скинув водомет с плеча, включил фонарик.

Вначале луч света выхватил из темноты неровно стесанные края и свисающие комья земли, какие-то корни, сучки и траву, — все мокрое, скользкое, мерзкое. Клубы вонючих испарений вздымались вверх.

Еще одна ловушка?

Он повел лучом ниже, и все понял.

Это была не яма и не очередная ловушка.

Это была совсем недавно разрытая могила.

На самом дне виднелся полузасыпанный грязью гроб, с разломанной, словно взорванной изнутри крышкой. Дождь колотил по ней, и ручьи грязной воды стекали в огромную дыру, через которую, в желтом свете фонарика, белела подушка.

Новый стон…

Гена, боже…

Луч фонаря выхватил из темноты серое лицо Геннадия, с перекошенным от боли ртом. Он, задрав голову вверх, сидел на оставшейся невредимой части крышки, а правая нога его, странно искривившись, уходила туда, вниз, в пролом..

— Вытащите меня, — прохрипел Гена. — Ради бога, я сейчас сдохну…

— Что с ногой? — сглотнув, спросил Сергей.

— Очень… больно… Но… запах тут… Серега, я тебя умоляю… И не свети ты мне в рожу, слепой что ли?

— Чего с ним? — спросил Гарин сзади.

— Сейчас, старик, — сказал Сергей вниз. — Сейчас, держись… Вытащим…

Он перевернулся на спину, переводя дыхание.

Перелом, — подумал Сергей, чувствуя, как дождь смывает с лица остатки пота и, словно налипшей, могильной вони. Наверняка — перелом. Свалиться с такой высоты и угодить в дыру… Н-да… И глубина — метра два… Как же его вытащить, а? Накаркал, ты, Виктор со своей травматологией, которая нам, якобы, не нужна…