Специалист по нежити

— Ну а ты, Валь? — поинтересовался тогда я.

— Стану писателем, — серьезно ответил Дубинин. — Буду сидеть в большом кабинете (такой был у Валькиного отца), ходить в махровом халате с трубкой и бородой и буду писать, писать, писать…

— О чем, Валя?

— О нас с вами, — ответил он серьезно. — О любви. О дружбе…

— Ладно, Кашевар, — махнул рукой Витька. — Хватит трындеть.

Кашеваром Вальку прозвали классе в седьмом, когда он вызвался, оттеснив от кастрюли девчонок, сварить в походе кашу. Голодными оказались все шесть человек, и только смекалка Вика, раздобывшего картошки на колхозном поле, помогла вернуться домой целыми и невредимыми. Как тогда мы ели эту картошку! Почти сырую, черную… И это была, наверное, самая прекрасная картошка на свете… Потом, после злополучного похода, мы заставили Вальку вслух три раза прочитать «Мишкину кашу», однако, варить, по-моему, он так и не научился, а прозвище осталось.

— Остался ты, Тара, — сказал Валька. — Что задумал ты?

И я тогда сказал простую, обыкновенную вещь.

Банальную, наверно, с точки зрения прожитых лет.

Я сказал:

— Хочу дожить до 2001-го года.

Конечно, все начали смеяться, а потом, когда Димка, наш друг и приятель, глупо, чертовски обидно погиб, Валька подошел ко мне и сказал:

— Ты знаешь, я, наверное, хочу дожить тоже…

И вот он.

Дожил.

Даже пережил уже.

Каждый добился чего-то, но, наверное, не все — что хотели.

Громов — стал воротилой, Вик машины гоняет на продажу, а Валька… Как же ты поживаешь, Кашевар? Где тебя черти носят? Дожил ли ты?

— Приехали, Тарас Васильевич, — сказал через плечо Рома, водитель.

Машина потихоньку въезжала в знакомый двор.

Детство… Юность… Все — здесь…

Мама, отец… Дома…

Майя, сидевшая рядом, осторожно взяла его за руку.

— Чему улыбаешься?

— Да так, — ответил Петровский, застигнутый врасплох, — детство вспомнил.

И ощутил на губах вкус той пригоревшей, пропитанной костром и юностью, самой прекрасной в мире картошки.

— Знаешь, Майя, — собравшись с духом, произнес он. — У нас охрана будет около дома какое-то время…

— Знаю, — легко кивнула она. — Мне уже Антон сказал.

— И ты?

— А что я? Согласилась, конечно.

Агамемнон Рождественский

Матвей Мохов что-то подчеркнул в новом листе.

— Все, — сказал он, откладывая его в сторону, к остальным. — Свободны.

Агамемнону, пребывающему в состоянии, тоже уже близком к коме, показалось, что он ослышался.

— Чего? — пробормотал он.

— Свободны, — объявил Матвей. — Собирайте свои манатки и валите отсюда.

Агамемнон распихал сонного Гришу.

— Нас отпустили, — сообщил он.

Палий посмотрел на него пустыми глазами.

— Золото проклятое, — напомнил он.

— Я помню, — согласился Агамемнон. — Поднимайся, пошли.

С Гришей в дверях он остановился и посмотрел на Мохова.

— Мы будем жаловаться, — сказал он.

— Куда? — осведомился Матвей.

— В суд.

— Давай-ка я рассею твой энтузиазм, — усмехнулся Мохов. — Участковый поселка, где мы вас взяли, так же горит желанием пообщаться с вами обоими. Статью за вандализм и осквернение памятников никто не отменял, уважаемый. А это, — Матвей кивнул на стопку листов в углу стола, — практически готовое дело. Понял?

Агамемнон гулко сглотнул.

— И что вы собираетесь со всем этим делать?

— Ничего, — пожал Мохов плечами. — Пока ничего. Но если, вдруг в наш адрес придет повестка из суда или, ни с того, ни с сего заявится следователь с дурацкими вопросами, вы, мальчики, немедленно окажетесь за решеткой. Я доступно объясняю?

— Вполне, — согласился Агамемнон.

— Вот и словно, — снова усмехнулся Матвей. — Тогда успехов.

Компаньоны переглянулись.

— Спасибо, — почему-то сказал Агамемнон и плотно закрыл за собой дверь.

Погода была умеренно отвратительной и совершенно не радовала взгляд. Однако, друзья в полной мере ощутили пьянящее ощущение свободы.

— Что будем делать? — посмотрел на коллегу Агамемнон.

— Надо ехать за машиной, — ответил Гриша. — Но нет денег.

Они сидели в каком-то кафе, первом встретившимся по дороге до метро и уплетали за обе щеки горячий харчо. На последние остатки средств, оставшихся от экспедиции, они заказали себе настоящую гору еды.

— Деньги — не главное, — задумчиво произнес Агамемнон.

— А что — главное? — поднял Гриша голову от тарелки.

— Главное — это дух! — объявил Агамемнон. — Надеюсь, твой дух не сломлен, товарищ? Кстати, все хотел спросить, чем это всю дорогу от тебя пахло?

Гриша настороженно поглядел по сторонам.

— Конфуз вышел, — признался он, покраснев. — Только между нами. Когда волки нас обступили, каюсь, с перепуга штаны подмочил малость.

Агамемнон открыл рот.

— В самом начале? — осведомился он после паузы.

— Да, — судорожно кивнул Гриша.

— Ну, ты и мужик! — восхитился Агамемнон. — Настоящий кладоискатель! Надо же, какое самообладание! И ты все равно остался со мной, не бросил?

Гриша не стал уточнять, что в добавок к конфузу, у него еще и ноги отнялись.

— Да, — потупив взор, скромно ответил он.

— За это стоит выпить, — решил Агамемнон. — Официант!

Разлив водку, он поднял стопку.

— За настоящих мужчин! — провозгласил тост руководитель.

Грише было одновременно стыдно и приятно. Настолько, что захотелось вскочить, обнять и облобызать старого друга, прижав его к сердцу, как родного.

— За них, — коротко подтвердил он, еле справившись со своим порывом.

Агамемнон выпил и аппетитно захрустел капустой.

— Движение начинаем через час, — сообщил он Грише. — Как думаешь, лопаты там остались?

— Можем новые прихватить, — пожал Григорий плечами. — И фонарики тоже, на всякий случай. Вот только деньги…, — замялся он.

Агамемнон что-то быстро достал из кармана. Разжал ладонь. На ней лежал тот самый дорогущий червонец восемьсот второго года.

— Ну, ты даешь! — восхитился Гриша. — Разве они у тебя его не забрали?

— В трусы спрятал, — признался Агамемнон. — Туда, где отцовские часы в «Криминальном чтиве» держали. Как думаешь, получится быстро реализовать?

Гришина рука дрогнула, когда он принялся разливать водку.

— Тогда выдвигаемся через два часа, — твердо сказал он. — Надо будет еще к одному знакомому заехать, показать.

— У меня другое предложение, — не согласился Агамемнон. — Давай сейчас пока за машиной съездим. Если лопаты остались — прекрасно, проверим наш клад. Нет, так вернемся в Москву и прямиком к твоему знакомому. У нас же там, в машине, целая коллекция. А на электричку денег хватит, не переживай.

Гриша подумал мгновение и поднял стопку.

— Решено, — сказал он.

Машина стояла там же где они ее и оставили: кривовато уткнувшейся почти в ворота кладбища. Какие-то идиоты прямо на серебристом боку краской из баллончика нарисовали череп с костями.

— Вот сволочи! — разозлился Гриша. Он, подскочив к машине принялся судорожно оттирать краску.

— Оставь! — прикрикнул Агамемнон. — Только испортишь. В Москве отмоем.

— Поймал бы — убил! — с ненавистью объявил Григорий.

— Да-а, — задумчиво протянул начальник экспедиции. — А говорили, что кладбище заброшенное.

— Проходной двор, — хмуро поддакнул Гриша.

Они облазили все вокруг, но лопат так не нашли. Фонариков тоже не оказалось.

— Сперли все, — сплюнул Агамемнон. — Наверное, те же, кто и череп нарисовал.

— Хорошо, что в багажник не залезли, — заметил Гриша, открывая машину. — Проверь-ка.

Бабушкин короб лежал там же, на месте. Начальник экспедиции поднял крышку.

— Все на месте, — довольно вздохнул он. — Пойдем на могилу?

Гриша посмотрел на знакомую арку с глупой надписью. Дежавю, подумал он, передернув плечами.