Тяжесть сияния

Огромным усилием воли он подавил этот панический приступ.

— Что ж, Федор, — сказал Николай Сергеевич хмуро. — Рассказывай по порядку.

Когда Федор очнулся окровавленный Ирис молча стоял над ним, зажимая фонтанирующую кровью шею. Поэтому Федор немедленно решил, что освободившаяся от наручников Тень прикончила и его, а голем просто оказался в ад последним в очереди.

Он осторожно осмотрелся по сторонам.

Преддверие ада сильно смахивало на полянку, которую он только что оставил. Даже нейтролизатор стоял точно так же. Может, жив, предположил Федор.

Ирис молча протянул ему руку и помог подняться.

Федора волновало два основных вопроса: что с Шершнем и где Тень.

В такой последовательности он их и задал.

Ирис в ответ только пробулькал что-то разрезанным горлом. Но по выражению каменного лица Федор понял — пронесло. Тень каким-то образом сумела удрать.

Из-за меня, с ненавистью к самому себе подумал Федор. Я не выстрелил, я испугался. Из-за меня удрала Тень, из-за меня обливается кровью Ирис, из-за меня погиб Никита.

Но потом же ты сделал как надо! Разве преодоление собственного страха не есть подвиг?

Ирис молча следил за его переживаниями.

— Здорово она тебя, — нисколько не удивился живучести голема Федор. Сегодня его способность чему-либо удивляться себя уже исчерпала.

Ирис кивнул.

— Заживет само?

Голем кивнул снова.

— Тогда пошли, — мотнул головой Федор на просеку, прорубленную нейтролизатором.

Джип с пленницей исчез. Пропала и вторая женщина, размазанная по стене. Это Федор отметил, покосившись с внутренним ужасом на тротуар под большим кровавым пятном на штукатурке. Своих не бросаем, значит, подумал он. Мы тоже, милочка.

А потом все прочие мысли вылетели у него из головы.

Потому что он увидел неподвижного Шершня на черном от крови асфальте.

— Ясно, — подвел черту Николай Сергеевич. — Значит, вы их упустили.

— Я же говорю, одну — точно.

— Это же Тени, Федя, — устало ответил Николай Сергеевич. — Проявления высшей формы некроматерии. Знал бы ты, насколько живучи эти мрази. Но есть, конечно, и плюс. День-два у нас есть, пока они раны зализывают.

— Там было еще кое-что, — произнес после паузы Федор в явном сомнении. — Не знаю, почудилось мне или нет. Но по протоколу я же обязан….

— Продолжай, — насторожился Николай Сергеевич.

— Когда первую Тень завалили, над джипом возникло сияние такое фиолетовое. Не знаете, что такое, часом? Я подумал, это так Тени в лучший мир отправляются.

У Николая Сергеевича засосало под ложечкой. Желание махнуть двести грамм вернулось с новой остротой.

— Фиолетовое говоришь?

Он нащупал рукой табуретку и присел. Мысли его заметались.

— Да, Николай Сергеевич, — подтвердил Федор. — Повисело несколько секунд и исчезло. Когда та, вторая, из подъезда выбралась. Ирис, ну, голем, ничего пока сказать не может, а Шершень сами знаете где.

— Не знаю, Федь, — ляпнул Николай Сергеевич первое, что пришло в голову. Ему было необходимо подумать. Срочно. А потом выпить честно заработанные ночной нервотрепкой двести грамм. — Оставайся пока с Шершнем.

— А, — начал было Федор, но Николай Сергеевич уже сбросил звонок.

Он положил телефон на стол и обхватил голову руками.

Николай Сергеевич прекрасно знал причины странного сияния. Обычно оно предвещало скорое появление Наблюдателей. А это значило только одно: любимая Милена обвела его вокруг пальца, предала. Ее люди были там, у дома Тени. Они наблюдали за развитием событий, а когда убедились в том, что Тени ничего не грозит, оставили Шершня ей на растерзание.

Зачем?

Николай Сергеевич видел только объяснение.

Дрессировщица бенгальских тигров не желала расставаться со своим зоопарком.

Цена рабства

Оформление растянулось на полдня. То документы были еще не готовы, то инспектор ушел на обед, а потом как оказалось, уехал домой, то машины, взбунтовавшись, совершенно не желали заводиться. Олег переходил от надежды к злости, от решимости к жгучей ненависти, он умолял, бегал, кричал, а одному из водителей, самому неповоротливому и неторопливому, не удержавшись, заехал в ухо. В итоге, к вечеру, он окончательно измотался.

Машины ушли в семь часов вечера.

Олег смотрел, как они с урчанием выезжают за складские ворота на, казалось бы, всего час назад недоступную свободу, и испытывал ни с чем, ни сравнимое облегчение. Полное, отупляющее удовлетворение. Больше его не держало здесь ничего. Один день, думал он с восторгом. Я уложился в один маленький день! Сейчас приедет Толян с деньгами — и прощай дорогая моя столица!

Олег пока слабо представлял себе, чем займется на святой земле, но почему-то верил, что они с Толей что-нибудь придумают. Совершенно точно не пропадут. В конце-концов, мы совсем неплохо рисовали в детстве. В крайнем случае, иконы пойдем расписывать.

Он представил иконописца Толяна в рясе, и чуть было не рассмеялся. Впрочем, ничего смешного во всей ситуации не было. Скорее, это был отголосок начавшейся у него с утра легкой истерики.

Ирина, отказавшаяся ехать в Лавру одна, до сих пор сидела дома на собранных чемоданах. Нервничала, звонила. А ситуация уже приближалась к окончательному завершению.

Костя, старший терминальных брокеров, сосредоточенно курил рядом. На терминале Костя работал много лет и давно воспринимал свое дело, как обычную и сильно надоевшую работу.

Был он полный, упитанный дородный парень, который мог с упоением слопать в один присест полторта, а потом долго сетовать по поводу очередной, сведенной этим тортом на «нет», диеты.

Первый раз увидев Костю, Олег поразился. Такого остроумного, веселого и жизнерадостного человека он встречал всего раз-два в жизни.

Но сегодня Костя совсем не блистал. Он явно устал и клевал весь день уныло носом.

— Когда деньги-то будут? — поинтересовался он без особого интереса.

— Сейчас Толян привезет, — безмятежно ответил Олег, подняв голову к безоблачному небу.

— Когда у вас следующая? — спросил Костя.

— Знаешь, мы, наверное, сделаем перерыв, — ответил Олег. — Думаю, недельки три нас не будет.

— В отпуск собрались?

— Почти…

— Я тоже что-то замотался совсем, — признался Костя, щелчком отбрасывая бычок в сторону. Сегодня ему явно было не до красот природы и лета. — А Дембель, тот вообще, достал совсем.

— Что так?

— Да, сволочь он редкостная, просто. Боксер, с наглухо отбитой головой.

Дембелем звали высокого накачанного парня, коллегу Кости по терминальным будням. Самовлюбленный, наглый, считающий себя эталоном настоящей мужской красоты, он постоянно лез не в свое дело, уверенный, очевидно, что мир, на самом деле, крутится вокруг него, а не Солнца.

Черный «Ягуар» Дембеля, шурша резиной и опередив закрывающиеся складские ворота, скользнул на территорию.

— О, Боже, — простонал Костя, закатывая глаза. — Он же уже уехал. Что ж за день-то такой, хреновый?

Олег пожал плечами, внутренне напрягаясь. Дембель, как животное, за версту чувствовал слабину.

«Ягуар», конечно же, остановился рядом с Олеговой «Шкодой». Черное тонированное стекло мягко скользнуло вниз, выпуская из салона клубы характерно вонючего дыма. Дембель с травкой не расставался никогда.

— Олежек, — подчеркнуто радостно донеслось из машины, — какие люди!

— И тебе здорово, — буркнул Олег.

— Где так машину отрихтовал?

— Да, было дело…

— Страховщики что говорят?

— Выплачивать будут.

— А, поживаешь как?

— Ничего. Ты?

— Да вот, классную машинку себе замутил новую. Как тебе?

Олег не успел ответить, что уже видел ее раза два.

— У нее подвеска вся болтается и заводится она только с толкача, — произнес Костя сзади. — А сверху, в нагрузку, паленые документы. Ворованная она где-то в Прибалтике. И это ты называешь новой классной машиной?