Delirium/Делириум

Жду ещё немного, пока все эти звуки не смолкают, и снова вскакиваю на велосипед. В груди — непередаваемое ощущение ликования, счастья и свободы. Сама себе не верю, до чего легко было выскользнуть из дома. Вот уж никогда бы не подумала, что смогу так виртуозно врать тётушке, да что там! — никогда бы не подумала, что вообще умею врать. А при мысли о том, до чего быстро я отделалась от регуляторов, которые собрались было поджаривать меня на медленном огне чуть ли не целый час, готова вскинуть обе руки вверх и подпрыгнуть под самые облака. Сегодня вечером весь мир на моей стороне! И до Бэк Коув осталось всего несколько минут. Сердце начинает колотиться в ускоренном темпе, стоит мне только подумать о приятном и лёгком скольжении вниз по одетым травой склонам, об Алексе в сверкающей рамке последних солнечных лучей... и о том простом слове, которое он прошептал мне в ухо: «Серый»...

Лечу по Бакстер-бульвар, там, где его последнее закругление плавно спускается к Бэк Коув. И тут я резко останавливаюсь. Высокие здания остались позади, уступив место полуразвалившимся халупам, жмущимся по сторонам разбитой дороги. Позади них к бухте стекает узкая полоска высокой травы. Вода — как огромное зеркало, по которому скользят розовые и золотые блики — отражения плывущих в небе облаков. В этот момент солнце, выгнувшись над горизонтом пылающей аркой, посылает свои последние, тающие лучи, рассекает темноту вод, на исчезающе малую долю секунды топит всё вокруг в белом сиянии и... проваливается, тонет, натягивая за собой на небо розово-красно-пурпурный занавес; но все краски почти мгновенно меркнут, и мир погружается в темноту.

Алекс был прав — такого потрясающего заката я ещё никогда в своей жизни не видела.

Несколько минут я не могу двинуться, просто стою, глубоко дышу и впитываю в себя увиденное. Но постепенно меня охватывает тупое отчаяние. Я опоздала. Регуляторы, должно быть, ошиблись со временем, и сейчас уже далеко перевалило за полдевятого. Даже если Алекс и ждёт меня где-то на длинной полосе пляжа, у меня нет ни малейшего шанса найти его и успеть домой до начала комендантского часа.

Глаза жжёт, мир вокруг словно течёт, краски и формы смазываются... Сначала я думаю, что, наверно, ударилась в слёзы. От неожиданности пугаюсь и забываю обо всём: о своём отчаянии и разочаровании; об ожидающем где-то на берегу Алексе с его волосами, в которых пылают медью умирающие лучи солнца... Я не помню, когда плакала в последний раз. Наверно, много лет назад. Вытираю глаза тыльной стороной ладони, и зрение восстанавливается. Нет, это только пот, с облегчением понимаю я, пот залил мне глаза. И всё равно — ноющая тяжесть в душе не желает оттуда уходить.

Я стою так ещё несколько минут, не сходя с велосипеда и крепко сжимая рукоятки руля — пока не чувствую себя немного спокойнее. Что-то в моей душе нашёптывает: наплюй на всё, ударься в загул и лети вниз по склону к воде, и пусть ветер треплет твои волосы, и пошли подальше комендантский час, пошли ещё дальше регуляторов, и пусть всё и вся катится к чертям собачьим... Но я не могу... не могла... никогда не смогу... Выбора нет. Я должна вернуться домой.

Неуклюже разворачиваю велик и начинаю подъём обратно. Теперь, когда адреналин сгорел, а воодушевление испарилось, ноги, кажется, будто свинцом налиты, и я задыхаюсь, не преодолев ещё и четверти мили. На этот раз держу ушки на макушке, чтобы не прозевать регуляторов, полицию или ещё кого-нибудь в этом роде.

Всю дорогу домой я твержу себе, что, наверно, всё к лучшему. Должно быть, я помрачилась в уме, принявшись колесить по полутёмным улицам, чтобы встретиться на пляже с каким-то малознакомым парнем. К тому же всё объяснилось: он работает при лабораториях, наверняка завалил в помещение в момент моей аттестации чисто случайно или с какой-то невинной целью — может, ему в туалет понадобилось, или воды набрать, или ещё что...

А может, я вообще всё это только вообразила — закодированное сообщение, приглашение на встречу. Скорее всего, что он сидит где-то в своей квартирке, корпит над курсовой и совершенно позабыл о двух девчонках, на которых налетел у лабораторий. Просто выказал вежливость и любезно поболтал с ними без всякой задней мысли...

«Конечно, так лучше». Но сколько бы я ни повторяла это заклинание, странная пустота по-прежнему зияет в моей груди; и как бы это ни было нелепо, но у меня неотвязное, колющее чувство чего-то позабытого, чего-то упущенного, чего-то утраченного навсегда...

Глава 7

Из всех жизненных систем организма — нервной, психической, органов чувств и пр. — самой чувствительной и легко подверженной нарушениям является сердечно-сосудистая система. Роль общества состоит в том, чтобы оградить эти системы от инфекций и других разрушающих факторов. В противном случае будущее человеческой расы под вопросом. Как всеми средствами современной сельскохозяйственной науки мы охраняем урожай от вредителей, болезней и гнили, так мы должны охранять наши сердца.

Меня назвали в честь Марии Магдалины, едва не погибшей от любви: «Объятая deliria и поправшая законы общества, она любила мужчин, которым не могла принадлежать или которые не могли принадлежать ей». (Книга Плача, Мария, 13:1[9]). Обо всём этом мы узнали на уроках изучения Библии. Сначала был Иоанн, затем Матфей, затем Иеремия, Пётр и Иуда, а между ними — бессчётное множество других, имена которых не сохранились.

Её последняя любовь, как говорят, была самой сильной: она полюбила человека по имени Иосиф. Всю свою жизнь проживший бобылём, он нашёл её на улице, израненную, еле живую и полубезумную от deliria. Что за человек был Иосиф — об этом много спорят: то ли праведник, то ли грешник, то ли он поддался Заразе, то ли нет, — но, во всяком случае, он хорошо заботился о бедняжке, вылечил её телесные раны и попытался дать мир её душе.

Но было поздно. Прошлое не отпускало Магдалину. Её преследовали призраки утраченной любви; мучимая злом, которое она причинила другим и которое другие причинили ей, она была воистину пропащей душой. Она почти не могла есть, целыми днями рыдала. Она изо всех сил цеплялась за Иосифа и умоляла его не покидать её, но не находила утешения в его доброте.

И однажды утром она проснулась, а Иосифа рядом не оказалось — он ушёл, не простившись и не объяснившись. Эта измена подкосила её. И она упала наземь, умоляя Господа избавить её от мучений.

И Господь услышал её молитвы и в бесконечной благости своей избавил её от deliria, проклятия, тяготевшего над всем родом человеческим вследствие первородного греха, свершённого Евой и Адамом. В этом смысле Мария Магдалина стала первой Исцелённой.

«И вот, после стольких лет страданий и горя ступила она на праведный путь, и мир воцарился в её душе, и так жила она в радости до конца своих дней». (Книга Плача, Мария, 13:1)

Я всю жизнь ломала себе голову над вопросом: почему мама назвала меня Магдалиной? Мама ведь даже не верила в Исцеление. Вот в этом-то и была её самая большая проблема. Книга Плача переполнена повествованиями об опасностях deliria. Я много размышляла над этим и пришла к выводу, что несмотря на всё своё упорство, моя мать знала, что она неправа, что Исцеление, Процедура, — благо для всех. Мне кажется, даже когда она задумала совершить то, что совершила, она знала, чем это обернётся для меня. И моё имя было некоторым образом её подарком мне. Посланием.

Мне кажется, так она пыталась сказать: «Прости меня». Мне кажется, так она пыталась сказать: «Однажды даже этой боли придёт конец».

Вы видите? Пусть говорят, что хотят; вопреки всему я знаю — моя мама была не такая уж пропащая.

9

Здесь очень интересная отсылка к подлинной Библии. Но в дистопическом обществе, в котором живёт Лина, выработано, по всей видимости, своё Священное Писание, этакий конгломерат Ветхого и Нового Заветов. В Ветхом Завете существует книга, называемая Книга Плача Иеремии, или просто Книга Плача, в которой Иеремия оплакивает гибель Иерусалима, и многие пассажи текста Л. Оливер перекликаются с этой книгой, например:

«Горько плачет он ночью, и слезы его на ланитах его. Нет у него утешителя из всех, любивших его; все друзья его изменили ему, сделались врагами ему». (Иеремия, гл.1:2)

«Воззри, Господи, и посмотри, как я унижен!» (Там же, 11)

«...взгляните и посмотрите, есть ли болезнь, как моя болезнь, какая постигла меня, какую наслал на меня Господь в день пламенного гнева Своего? (Там же, 12)

В то же время образ Марии Магдалины в этом дистопическом толковании Священного Писания тоже как бы создан из по крайней мере двух Марий — Марии из Мигдалы и Марии Иосиевой, и об этих двух Мариях у богословов нет одной теории. Кто говорит, что это одна и та же женщина, кто утверждает, что это разные, а кое-кто считает Марию Иосиеву Богородицей. В подлинной Библии вообще большая путаница на этот счёт, и имеются упоминания о целом ряде других Марий. В обычной народной традиции все они слились в два-три основных, самыми известными из которых являются, конечно, Богородица и Мария Магдалина, якобы блудница, впоследствии праведница. Эта последняя была излечена Иисусом (как известно, земным отцом которого считался Иосиф), изгнавшим из неё семерых бесов. Как бы там ни было, но то, что учила в школе Лина — это опять-таки компиляция разных книг Нового Завета, и в Марии Магдалине Дистопической слились все эти легендарные Марии. Так что здесь мы видим целый клубок связей: Плач Марии по Христу слился с Плачем Иеремии, Мария Магдалина, погибшая от любви — это собирательный образ падшей женщины и раскаявшейся грешницы, в молитвах возносившейся ангелами на небо, а также всех прочих Марий, в том числе и жены Иосифа.