Страница 48 из 71
При этом в то время, как ежедневно со страниц демократической прессы население уверяли, что только своя государственность способна придать всякому другому народу и его культуре «полноценность» и отдельной государственности требовали для самых малочисленных и рассеянных национальностей, никогда её не имевших, русскую культуру (от которой не готовы были отказаться многие вполне либеральные интеллигенты) в той же самой прессе от государственности требовали, напротив, отделить (оплоту таких интеллигентов, журналу «Новый Мир» предписывалось «работать на резкое отделение идей национальной культуры от идей государственности»).
Предполагалось, что борьба с «имперским мышлением» будет тем успешней, чем на большее число частей будет разделен предмет этого мышления. К этому, в частности сводились предложения выхода автономных республик из РСФСР (при недопущении пересмотра кажущихся кому-то несправедливыми границ), установление для всех национально-территориальных образований единый статус союзной республики и т.д.; в газетах излагалась картина существования полусотни «государств», образующихся на основе этого принципа на территории Союза. Вершинным достижением такого подхода к «равенству национальностей» стал проект «сахаровской конституции», по которой русскому народу гарантировалась его законная 1/100 часть представительства. В условиях падения симпатий к советскому режиму проклюнулся и подход (тут забавным образом самые радикальные «антирусские» демократы сошлись с национал-большевиками так называемой «русской партии»), в котором этот режим изображался прорусским, осуществлявшим геноцид вовсе не русского, а, напротив, всех других народов, при котором «коренное население физически уничтожалось, и это привело в конце-концов к тому, что в ряде республик коренной народ оказался в меньшинстве».
Но поскольку и тем, кто это писал, было очевидно, что при сохранении этого режима высказываться в полный голос может кто угодно, но только не «великодержавные шовинисты», свергать коммунистический режим до полного развала страны никто особенно не торопился. Даже Солженицына («великодержавию» чуждого, но все-таки «реакционера») «разрешили» последним, когда уже бывшие «буржуазные националисты» и всякие прочие диссиденты давно были в законе, а контроль над окраинами был потерян. Из всех «антисоветских» процессов сепаратизму был дан самый быстрый ход (ещё весной 1988 г. статьи в «Дружбе народов» о вреде двуязычия в республиках воспринимались как экстремистские, а уже весной 1990 г. прибалтийские республики заявили о выходе из СССР). При этом читающую публику горячо убеждали в невинности намерений сепаратистов и их «конструктивном вкладе» в перестройку, когда же страна стояла перед свершившимся фактом — результатом их деятельности, последовал поток рассуждений в том духе, что «наивно пытаться повернуть колесо истории вспять, оно уже сделало необратимый виток» и неужели же «империя, создававшаяся ценою миллионов человеческих жизней, при своем распаде унесет тоже миллионы жертв?»
Хотя в СМИ дело подавалось так, что горбачевское руководство лишь уступает напору волн «национально-освободительного движения», его поведение свидетельствует о том, что именно оно и было главным двигателем процесса. С точки зрения приоритета территориальной целостности вполне очевидно, что уступки сепаратистам есть путь государственного самоубийства, ибо принципиальная невозможность компромисса с ними определяется уже тем обстоятельством, что их цели и государственное единство — вещи взаимоисключающие. При гарантии территориальной целостности страны любая степень самостоятельности её частей не могла бы нанести ущерб её единству, но при отсутствии такой гарантии (и даже напротив — при конституционно закрепленном праве выхода) обретаемая самостоятельность неизбежно служит лишь ступенькой для достижения полной независимости. Но горбачевское руководство исходило из совершенно иных соображений и проводило курс на дезинтеграцию страны весьма грамотно, не сделав на этом пути ни одной ошибки.
«Народные фронты» в республиках с самого начала, конечно же, преследовали сепаратистские цели и лишь до времени более или менее их маскировали (что едва ли могло быть секретом для властей). И каждая новая уступка лишь облегчала сепаратистам следующий шаг и вселяла в них уверенность как в своих силах, так и в благосклонном отношении центральных властей и лично М.С. Горбачева. В результате попустительства «центра» избирательные округа в Прибалтике были сформированы таким образом, что представительство русскоязычного населения оказалось почти вдвое ниже его доли в населении республик, что дало возможность сепаратистам располагать подавляющим большинством депутатских мандатов от этих республик в союзных органах и 2/3 мест в республиканских парламентах, обеспечив легкое принятие решения об окончательном отделении. Ряд красноречивых эпизодов достаточно хорошо характеризуют позицию главы государства в этом вопросе. Достаточно было прибалтийским депутатам на Первом Съезде народных депутатов СССР пригрозить бойкотом голосования, как им в угоду было отменено даже уже принятое решение о Комитете конституционного надзора (тогда как подобные бойкоты русскоязычных депутатов в самих прибалтийских республиках всегда спокойно игнорировались). Когда обсуждался угодный прибалтийским сепаратистам закон об экономической самостоятельности, Горбачев лично председательствовал на заседании и сделал всё, чтобы он был принят, но не приложил никаких усилий, чтобы был принят закон о государственности и равных правах русского языка на всей территории СССР (как то предусматривалось в платформе по межнациональным отношениям возглавлявшейся им же КПСС). При этом ублажение стремящихся к развалу государства сепаратистов осуществлялось за счет тех, кто являлся естественной преградой этому развалу — за счет инонационального населения республик. Главной целью всех дискриминационных мер сепаратистов являлось вытеснение из республик инонациональных элементов путем создания им невыносимых условий жизни и достижение возможно большей национальной однородности (и действительно интенсивность сепаратистских процессов в трех прибалтийских республиках была прямо пропорциональна степени их национальной однородности). Даже после того, как на Втором Съезде сепаратисты не сочли даже нужным скрывать свои намерения и вскоре дали ясно понять, сколь действенны попытки их уговаривать (да и странно было бы рассчитывать, что они могут прислушаться к уговорам после заверений в том что ни в коем случае никакие «административные» меры против них применены не будут), было вновь заявлено, что лучше «пересолить» в уступках им. Но что же ещё оставалось к тому времени уступить? Собственную валюту? Собственную армию? Неподконтрольность общим законам? Но в этом случае о существовании единого государства уже и нельзя было бы говорить. Когда позиция «центра» стала очевидной, та часть руководства на местах, которая могла и хотела противостоять сепаратистам, опасаясь за свое будущее, стала переходить на их сторону, не говоря уже о массе населения, для которой стало ясно, кто её будущие хозяева. Подобная политика центра деморализующе действовала и на русскоязычное население, которое, не надеясь уже на защиту закона, либо покорилось сепаратистам, либо начало выезжать из республик, порождая сложнейшую проблему беженцев. Когда все предварительные ступени на пути к отделению были пройдены: экономика передана, комплекс законов принят, старые флаги, гербы и гимны восстановлены, оставалось лишь сказать последнее слово, которое и было сказано.
Исключительно грамотно и последовательно осуществлялись «подставы» той части истеблишмента, которая не разделяла замыслов дезинтеграции: при возникновении острой ситуации (Баку, Вильнюс и т.д.) сверху следовал приказ на силовое подавление, но без соответствующего обеспечения и главное, без намерения таковое на деле осуществить. В результате после первых жертв следовал откат, отречение генсека от исполнителей и в атмосфере скандала («ах, какой ужас!») — новые, ещё большие уступки сепаратистам. Провоцируя таким образом противников сепаратизма в армейских и политических кругах, Горбачев одновременно и выводил их из игры, и продвигал процесс дезинтеграции. Со стороны могло казаться странным, что, получив в результате известного референдума, «карт бланш» на сохранение единства страны, Горбачев, как будто испугавшись его результатов, повел себя прямо противоположным образом. Но это и было «генеральной линией», центральной идеей которой стала идея заключения «Нового Союзного договора» (по видимости совершенно нелепая, ибо старый формально никак не мешал расширению самостоятельности республик). Но дело было подано так, что надо вроде как уговорить республики подписать его (удовлетворяя все их требования), ибо не подписавшие как бы автоматически оказываются вне Союза (как будто бы старый договор терял силу с момента возникновения идеи нового). Результатом стал такой проект договора, который по сути упразднял государственное единство: при подобном объеме прав составных частей оно выглядело чистой фикцией, это был проект не только не федеративного, но даже и не конфедеративного устройства, а модели раннего Евросоюза. Пресловутый «путч» августа 1991 г. (ещё одна и последняя «подстава» противников такого варианта развития событий) в этом смысле ничего не изменил: не будь его, по «новому договору» единое государство все равно было обречено.