Страница 68 из 110
Иван Иваныч (строго). Вы упорствуете, господин Перьев? Лишаю вас слова. Извольте немедленно оставить скамью защиты!
Петр Иваныч и Семен Иваныч (вместе). В практике кашинского окружного суда установился прецедент…
Иван Иваныч. Ну да, прецедент. Господин Шестаков! Вам одним вверяется защита интересов вашего клиента. А теперь будем выслушивать свидетелей.
Перьев поспешно обирает бумаги с конторки и с радостью удаляется в публику. В это время в двери, позади судей, показывается голова Прасковьи Ивановны. Судебный пристав поспешно перерезывает залу заседаний и, пошептавшись около дверей, вполголоса докладывает Ивану Ивановичу, что Прасковья Ивановна привезла четыре сорта пирожков.
Иван Иваныч(вставая). Заседание суда прерывается на двадцать минут! (К прокурору.) Федор Павлыч! милости просим! (К защитнику.) А вас не зову: вы правосудие тормозите! (Уходят.)
Зала оживает. Кавалеры мгновенно устремляются к дамочкам с коробками, наполненными конфектами; дамочки без всякой причины хохочут. Из совещательной камеры появляются три судебные пристава, неся по блюду с пирожками «от Прасковьи Ивановны», которые мгновенно расхватываются. Адвокат Шестаков вынимает ватрушку и ест. Свидетельница лягушка, завидевши даму с непомерно развитыми атурами, начинает надуваться с очевидным намерением «в дородстве с ней сравняться», но судебный пристав прикрикивает на нее: тсс… гадина! Некоторые из меньшей братии достают из карманов вяленую воблу и хотят есть, но судебный пристав кричит на них: «Господа! здесь вонять не дозволяется! кто хочет есть воблу, пусть идет на крыльцо: в свое время я дам звонок!»
Иван Иваныч (выходит из совещательной камеры, доканчивая слова молитвы)…и не лиши нас небесного твоего царствия…* Петр Иваныч! Семен Иваныч! садитесь, пожалуйста! Федор Павлыч! милости просим! Да! так на чем, бишь, мы остановились? на допросе свидетелей… Вот и прекрасно. Господа головастики! расскажите, что вам известно по этому делу? Не стесняйтесь! хотя вы вызваны защитой, но можете свидетельствовать и против подсудимого!
Адвокат Шестаков. Осмелюсь доложить суду, что свидетели, по закону, допрашиваются каждый отдельно…
Иван Иваныч. А вы опять тормозить правосудие! Я — слово, а он — два! я — два, а он — десять! а-а-ах! Вот погодите! будете ужо речь говорить, и я тоже… Слова вымолвить не дам!* (Грозит пальцем.)
Голос из публики. Ну, что уж, Иван Иваныч, не всяко лыко в строку!
Иван Иваныч. Кто там еще говорит? Кто позволяет себе? Господа судебные пристава! вы чего смотрите! (К исправнику.)Так вы, Михал Михалыч, народ распустили… Так набаловали! так распустили… смотреть скверно! (К головастикам.)Ну-с, господа головастики, что же вы стали! Отвечайте! (Незаметно просовывает под мундир руку и расстегивает у жилета несколько пуговиц. Вполголоса.)Вот теперь — хорошо.
Головастики(все разом; ребяческими голосами). Виноваты, вашескородие!
Тарара (вспомнив, как он час тому назад отвечал). У чом виноваты? — сказывайте!
Иван Иваныч. Заместитель подсудимого! вы не имеете права тормозить правосудие! (К головастикам.)Постойте! в чем же, однако, вы признаёте себя виновными, господа? Кажется, никто вас не обвиняет… Живете вы смирно, не уклоняетесь; ни вы никого не трогаете, ни вас никто не трогает… ладком да мирком — так ли я говорю? (В сторону.)Однако эти пироги… (Расстегивает потихоньку еще несколько пуговиц.)Ну-с, так рассказывайте: что вам по делу известно?
Головастики (хором). Знать не знаем, ведать не ведаем!
Иван Иваныч. Не знаете?.. ну, так я и знал! Потревожили вас только… А впрочем, это не я, а вот он… (Указывает на Шестакова.)Других перебивать любит, а сам… Много за вами блох, господин Шестаков! ах, как много! (К головастикам.)Вы свободны, господа! (Смотрит на прокурора.)Кажется, я могу… отпустить?
Прокурор. Со стороны обвинения препятствия не имеется.
Адвокат Шестаков. Но, может быть, впоследствии…
Иван Иваныч (авторитетно). Вы свободны, господа головастики! Суд увольняет вас — да! И никто его этого права лишить не может — да! Ни адвокаты, ни разадвокаты… никто! Где вы желаете быть водворенными? в пруде или в реке? Во внимание к вашему чистосердечию, суд дает вам право выбора… да!
Головастики. Нам бы, вашескородие, в пруде приятнее.
Иван Иваныч. Ежели приятнее в пруде — ступайте в пруд… Но ежели бы вам было приятнее возвратиться в реку — скажите! не стесняйтесь. (Головастики молчат.)Стало быть, в пруде лучше? Так я и знал. Господин судебный пристав! оберите их и водворите в пруде… Это суд распоряжение делает, а как об этом другие прочие думают — пускай при них и останется!
Судебный пристав (обирает головастиков в мешок и отдает сторожу, вполголоса). Вали их… в места не столь отдаленные!
Иван Иваныч. Свидетельница лягушка! расскажите, что вам известно по этому делу?
Лягушка (квакает толково и даже литературно; в патетических местах надувается, и тогда на спине у ней выступают рубиновые пятна). Я старая лягушка, опытная. Живу в здешней реке больше сорока лет и всю подноготную знаю. Прежде было у нас здесь очень хорошо, и жили мы не плоше кашинских помещиков. Всего было довольно, и главное — все задаром. Одной икры, бывало, пискари сколько наготовят — уж на что мы жадны были, а и то половины не приедали. Думали в ту пору, что и конца-краю нашим радостям не будет, да и не было бы, кабы мы сами себя кругом не обвиноватили. Откуда начали к нам модные идеи приходить — и сама ума не приложу, а только потихоньку да помаленьку — смотрим, ан между нами уж и изменники проявились. Дальше — хуже. Я уж и тогда на страже стояла, за сто лет вперед загадывала. Говорила я в ту пору нашим старикам: надо-де этих умников своим судом судить — а меня не послушали: «ничего-де, люди молодые, сами-де остепенятся, как в совершенный разум взойдут». После спохватились, да уж поздно было. Началось с того, что успели наши умники на свою сторону цаплю переманить. Усядутся, бывало, старики на бережку, начнут об своих делах квакать — глядь, а над ними цапля кружит. Кинется сверху, как стрела из лука, выхватит старичка, да и унесет в носу. Сначала мы думали, что это административную высылку означает, а потом узнали, что действительно это так и есть. Ну, и забоялись. А в реке в нашей, между прочим, уж и бунты начались. У нас ведь не только пискари, а и гольцы прежде водились — вот они-то и зачали первые. Первые не захотели в уху являться, первые из реки всем стадом ушли — это еще в самом начале реформ было, — а уж за ними и пискари тронулись. Пискарь — рыба робкая, вашескородие! убывала она не разом, а небольшими партиями; вот почему долгое время и невдомек было, что между ними бунт пошел. Однако постепенно начали примечать: нынче — один косячок уплыл, через неделю — другой, еще через неделю — третий. Икра-то прежде задаром была, потом, в начале реформ, ей цену сорок копеек поставили, а тут вдруг — два с полтиной фунт! А за икрою и прочее в том же мачтабе. Сделалось так, что хоть одним илом питайся, да и того, пожалуй, на всех не хватит. Видим: плохое наше дело, господа! Основы — потрясены, авторитеты — подорваны, власти — бездействуют, суды — содействуют…* смотреть скверно! Ну, и стали мы тогда квакать. Квакали, квакали и наконец доквакались. Внял господин исправник нашему кваканью и начал приготовлять невода…
Адвокат Шестаков (прерывает). А скажите, свидетельница, икра-то дешевле стала от вашего кваканья?