Возмездие

    Взрыв. Медленно сползает мост с опоры, стальная ферма скребет своей тяжестью обрыв, скользит вниз. Падают вагоны с техникой…

    Перебегают через железнодорожную линию солдаты, въезжают на полотно повозки. Лошади, перебравшись через железнодорожный переезд, несутся к лесу. Солдаты перетаскивают две сорокапятимиллиметровки.

    Слышен гул самолета. Кто-то подал команду:

    — Воздух!

    Из-за деревьев вынырнул немецкий разведывательный самолет «Шторьх». Он летит низко над лесом. Отчетливо видны опознавательные кресты на его крыльях.

    В самолете — двое: летчик и, во второй кабине, генерал-полковник немецкой армии фон Хорн.

    Под крылом самолета — бой у моста. Вернее, пожар, взорванный мост, догорающие вагоны. Оттуда, снизу, потянулись пунктиры трассирующих пуль, нащупывая самолет.

    Летчик резко накренил машину и увел ее в сторону…

    Отряд Млынского продолжает двигаться. Только лица людей выглядят теперь веселее. У многих — трофейное оружие. Моряки все с немецкими автоматами. Слышен приглушенный смех. Прибавилось и раненых. На одной из телег сидит Мишутка. Зина на ходу подкладывает под голову раненого солдата вещмешок.

    Выстроен весь отряд. Четким шагом подходит капитан, который только что вел перекличку. Это Серегин. Он докладывает:

    — Численный состав — шестьсот три человека. Рядовых— пятьсот восемьдесят, средних и младших командиров— двадцать три. Пятнадцать человек — в боевом охранении. Раненых — сто сорок, из них тяжело — тридцать восемь. Четыреста двенадцать человек — из нашей дивизии, остальные — из разных частей… Капитан Серегин.

    — Спасибо, капитан! — козыряет Млынский.

    Командиры рот отдают приказы:

    — Первая рота, смирно!

    — Вторая рота, смирно!

    — Третья рота, смирно!

    Млынский внимательно вглядывается в лица… Выходит на середину поляны. Перед строем на правый фланг проносят развернутое полковое знамя.

    — Товарищи! — обращается Млынский к солдатам. — Это знамя 315-го полка 41-й стрелковой дивизии. Я, начальник Особого отдела дивизии майор Млынский, как старший по званию, принял командование отрядом. Политрук— товарищ Алиев… — Показывает на стоящего рядом с ним Алиева. — Начальник штаба — капитан Серегин… — Указывает на Серегина. — Товарищи! Мы в окружении. Вокруг нас фашисты. Но мы на родной земле. Мы — бойцы регулярной Красной Армии. В руках у нас оружие, и для нас нет и не может быть окружения. Ни жизни спокойной, ни чудесной выручки я вам не обещаю, только своими руками мы завоюем победу… Отряд! Смирно! — командует Млынский. — Напра-аво! Равнение на знамя! Шагом марш!

    Стараясь держать строевой шаг, проходят мимо знамени солдаты отряда.

    Раненые, лежавшие на подводах, тоже зашевелились. Некоторые, кто мог, приподнялись и смотрели на этот импровизированный парад, и в глазах их светилась надежда.

    Пол огромного зала в штабе генерала фон Хорна застлан коврами. В центре зала на специальном столе — батарея телефонов. Около них — адъютант генерала майoр Крюгер. Здесь же — стол с оперативными картами. В стороне — старинный резной письменный стол с бронзовым чернильным прибором и подсвечниками. В углу стоит подставка, похожая на мольберт, закрытая куском материи.

    Входит фон Хорн и отрывисто приказывает вызвать к нему начальника оперативного отдела полковника Кемпе.

    Он подходит к подрамнику, откидывает ткань. В золотом окладе — портрет красивой женщины.

    — Что это? — спрашивает фон Хорн.

    — Сувенир, господин генерал-полковник. От штандартенфюрера Вольфа.

    — Интересно — усмехается фон Хорн. — Лучше бы он обеспечил безопасность моих тылов.

    Входит полковник Кемпе.

    — Господин полковник, известно ли вам, что у нас в тылу на коммуникациях действует противник? Сегодня обстрелян мой самолет и взорван мост.

    — Господин командующий, это мелкие отряды, попавшие в окружение…

    — Меня не интересуют детали, — резко обрывает его фон Хорн. — Передайте начальнику тыла и штандартенфюреру Вольфу: надо серьезно заняться этим… Запомните, Кемпе, партизанские войны могут вестись бесконечно…

    Полковник Кемпе уходит.

    Фон Хорн садится за стол, к нему подходит адъютант.

    — Господин генерал-полковник, к вам на прием просится русский священник.

    — Что ему нужно?

    — Хочет открыть в городе церковь.

    — Пусть открывает.

    — В ней — армейский склад… и без вашего приказа…

    — Пусть обращается к коменданту города, — с раздражением отвечает фон Хорн.

    — Он очень просит, чтобы вы его приняли.

    Генерал взглянул на картину.

    — Ну хорошо, пригласите его!

    В дверь тихонько постучали, и в кабинете появился отец Павел. За ним вошел адъютант Крюгер. Генерал сделал ему знак удалиться.

    Некоторое время фон Хорн и отец Павел молча разглядывали друг друга. Генерал был явно разочарован, не увидев во взгляде священника должного почтения и страха.

    — Слушаю вас, святой отец, — сказал наконец фон Хорн по-русски.

    — Господин генерал, солдаты вашей армии заняли церковь…

    — Что ж, идут военные действия…

    — Я пришел просить вас от имени моего церковного прихода. Смутное время сеет в души сомнение и слабость. Церковь призвана укреплять слабых и сомневающихся. Я прошу покорно разрешить действовать нашей церкви в духе ее учения.

    — Открывайте церковь, я распоряжусь, — ответил генерал.

    — Премного вам благодарен. — Отец Павел кланяется. — Вы поступаете как христианин…

    — Скажите, святой отец… — Фон Хорн несколько медлит, решая, стоит ли продолжать. — Скажите мне откровенно… Вы пожилой человек… Что происходит? Мы пришли освободить вас от тирании большевиков, но мы не встречаем от населения должной поддержки и сотрудничества. В чем дело? Не бойтесь. Скажите правду.

    — А разве один человек может сказать всю правду?

    — Хорошо. Скажите вашу правду.

    — Война принесла нам горе и разорение… гибель тысячам людей… Скорбь и слезы вселились в наши дома… Бог все видит…

    — Бог всегда на стороне победителей, — обрывает его фон Хорн.

    — Но милосердие, господин генерал, одна из заповедей всех религий…

    — Смирение — вот главная заповедь побежденного народа…

    У светлого, прозрачного ручья умывается паренек лет четырнадцати. Позади него виден небольшой лесной поселок в несколько домов. Посередине возвышается дом побольше, с открытой террасой — контора лесхоза.

    К поселку подходят бойцы отряда Млынского. Навстречу выбегают женщины. Они радостно восклицают:

    — Родимые наши пришли!

    — Проходите, родненькие, проходите!

    — Сюда, сынок, сюда иди. — Женщины помогают раненым войти в дом.

    Солдаты смеются, умываются у колодца.

    Млынский, Алиев и Серегин. У них осунувшиеся лица, пыль на гимнастерках. Изнуренный, измученный вид у всех.

    К Млынскому и Алиеву подходит дед Матвей, переводит взгляд с одного командира на другого, здоровается с ними и спрашивает:

    — Кто же у вас тут за старшего-то? Матросы или матушка-пехота, а то я сразу и не пойму.

    — По какой же вам субординации старший нужен? — с ласковой усмешкой спрашивает Млынский.

    — А по солдатской… Я две войны сломал — германскую и гражданскую…

    — Ну раз так, давайте знакомиться. Майор Млынский.

    — Матвей Егорыч, сторож, — вытягивается дед. — Ну, мужики-то все на войне, так я тут за старшего командира. Разрешите доложить, товарищ командир: лесопилка не работает, стоит по причине немецкой оккупации… Обстановка спокойная.

    — Немцы были, Матвей Егорович?

    — Не были. Дорог для автомобилей нет. А после дождичка и трактора вязнут… А вот аэропланы летают и днем и ночью на Москву.

    — Ну а откуда же известно, что на Москву?

    — А как пролетят, так наутро сообщает радио — налет на Москву.