Возмездие

    Весна разлилась цветением садов в долине.

    По горной дороге — той самой, по которой гнались за Геленой гестаповцы, — медленно движется колонна крытых грузовиков, растянувшаяся на многие километры. В кузовах — ящики с оборудованием, солдаты и заключенные под охраной. На прицепах — крытые брезентом ракеты, орудия и минометы. На некоторых грузовиках брезент снят и над кабинами торчат стволы зенитных пулеметов.

    Впереди колонны — бронетранспортер. За ним — две легковые машины. В одной из них — генерал-полковник фон Хорн с офицерами штаба, в другой — группенфюрер Вольф с эсэсовцами.

    Натужно ревут моторы.

    С хорошо укрытого в скалах командного пункта Млынский рассматривает в бинокль приближающуюся колонну. Вот первые машины выползают из-за поворота и упираются в каменный завал.

    Млынский поворачивается к радистке.

    — Катя, передай Бондаренко: пора…

    — Есть! — Катя застучала ключом.

    И тут же внизу, на горе, раздался взрыв. Взлетели в воздух камни и железо — мост через горную речку позади колонны перестал существовать.

    — Добре. Вызывай самолеты. — Млынский расправил под ремнем гимнастерку, натянул поглубже фуражку. — Ну, пошли, Ерофеич?

    — Пошли потихонечку, — кивнул сержант, забрасывая на плечо автомат.

    Млынский стал спускаться вниз к дороге, мимо залегших за камнями бойцов, чьи автоматы, противотанковые ружья и огнеметы были нацелены на колонну.

    Фон Хорн молча наблюдал из машины, как не таясь, в открытую направлялись к дороге два человека в советской военной форме.

    — Ну вот и все, — сказал офицер, сидевший рядом с шофером.

    — Где мы находимся? — спросил второй.

    — Недалеко от города Югендштадта, — сказал первый.

    К машине подошел группенфюрер Вольф. Фон Хори приспустил стекло.

    — Это не американцы, — сказал эсэсовец.

    — Вижу.

    — Что вы намерены предпринять, господин командующий?

    — Этот вопрос я мог бы задать и вам, группенфюрер. Вы же отвечаете за охрану колонны.

    — Их тут не может быть много. Надо вступить с ними в переговоры, выиграть время, а я немедленно вызову подкрепление.

    — Это было бы неплохо.

    — Я отдам приказ подготовить к взрыву спецмашины с компонентами атомного оружия.

    — Тоже разумно, Вольф. Действуйте!

    Вольф покосился на приближающихся Млынского и Ерофеева и отошел от машины.

    Навстречу Млынскому вышел офицер, сидевший рядом с шофером. Отдав честь, сказал:

    — Полковник Берг. С кем имею честь, и что вам угодно?

    — Командир отряда особого назначения полковник Млынский. Вы окружены. Впереди — завал, мост позади вас взорван. Предлагаю во избежание ненужного кровопролития сложить оружие.

    Услышав фамилию Млынский, фон Хорн вытянул шею и смотрел на легендарного русского полковника широко раскрытыми глазами.

    Ерофеев добавил ворчливо:

    — Сдавайтесь к едреной матери, а то посшибаем вас, как тараканов с подоконника…

    Фон Хорн вышел из машины и теперь в упор разглядывал русского полковника.

    — Вы Млынский? Не может быть…

    — Какие у вас есть основания не верить мне, господин генерал-полковник фон Хорн?

    Фон Хорн промолчал.

    В это время из-за гор вынырнули краснозвездные самолеты и с ревом прошли над колонной.

    Солдаты выпрыгивали из грузовиков, разбегались, прячась за камни.

    Самолеты разворачивались для нового захода.

    Из-за гор волна за волной развернутым строем, с криками «ура», с автоматами наперевес стали быстро спускаться к колонне красноармейцы, командиры отряда Млынского и чехословацкие партизаны.

    Фон Хорн покосился на самолеты, потом перевел взгляд на бегущих к колонне бойцов и партизан.

    — Я вам верю, полковник, — сказал фон Хорн и обернулся к своему офицеру. — Передайте приказ: сложить оружие, Берг…

    В колонне неожиданно грохнули взрывы и вспыхнуло несколько крытых грузовиков. Откуда-то снизу, где бушевало пламя, донеслись проклятия и стоны, беспорядочная стрельба…

    Ерофеев направил автомат на фон Хорна. Берг тоже потянулся к кобуре.

    — Прекратите панику, Берг! — заорал фон Хорн, — Это Вольф взорвал спецмашины с компонентами для атомного оружия!.. — И он первый бросил к ногам Млынского свой пистолет.

    В штаб отряда вошел майор Воробьев и доложил Млынскому:

    — Товарищ полковник! Недалеко от нашего городка, в горах, красноармейцы освободили лагерь вывезенных из нашей страны детей дошкольного и школьного возраста, на которых фашисты проводили разные опыты. Страшно смотреть на их изможденные, высохшие, недетские лица…

    Млынский вздрогнул, быстро встал.

    — Сколько километров до этого лагеря?

    — Километров тридцать — тридцать пять, не больше.

    — Поехали, — проговорил Млынский и, надев фуражку, вместе с Воробьевым вышел из штаба.

    Концентрационный лагерь находился в горах, на широком плато. Он обнесен двухметровым забором из колючей проволоки. Посреди лагеря, на солнцепеке, расположились в ряд десять приземистых деревянных бараков. В них на сбитых из досок нарах жили дети, вывезенные из Советского Союза. Рядом — большое, светлое, каменное, опрятное здание. Это больница, в которой фашистские «врачи» брали кровь у детей, проводили на них разные эксперименты, изможденных детей умерщвляли и отправляли в крематорий.

    Стоит солнечный день. Набегающий с гор ветерок приносит прохладу. В освобожденном Красной Армией концентрационном детском лагере полным ходом идет работа по санитарной обработке детей. Прямо во дворе солдаты-парикмахеры стригут под машинку слипшиеся, завшивевшие детские волосы. Тут же в специальных автомашинах-банях медсестры и санитары снимают с них лагерные робы, моют, одевают их в новую детскую одежду, обувают и направляют на питательный пункт, который расположился у больницы под вековым дубом. Из дымящихся стоящих в ряд походных кухонь проворные повара черпаками наливают в солдатские котелки вкусный, приятно пахнущий борщ, накладывают в тарелочки гречневую кашу, кладут на нее по ломтику белого хлеба и вручают выстроившимся в ряд к кухням изможденным детям. Получив обед, они отходят в сторону, садятся за наспех сбитые солдатами из досок столы и жадно поглощают пищу.

    Машина въехала в лагерь, остановилась возле комендатуры. Из нее вышли полковник Млынский и майор Воробьев. Увидев их, к ним подошел стоявший у комендатуры средних лет офицер и, приложив руку к пилотке, представился:

    — Главный врач сангруппы по эвакуации детей подполковник медслужбы Виноградов. Чем могу служить, товарищ полковник?

    Млынский поздоровался с ним.

    — Мы хотим осмотреть лагерь.

    — Пойдемте, я покажу вам, как издевались над нашими детьми фашистские головорезы, — отозвался Виноградов, и они все вместе пошли по лагерю.

    Млынский с болью в сердце смотрел на сидевших, лежавших на земле и бревнах худеньких, с бледными лицами, в лагерных робах с номерными знаками на груди детей, дожидавшихся очереди на стрижку. Он подошел к ним и спросил:

    — Ребята, вы откуда? Из каких городов и сел?

    Веснушчатый, лет двенадцати, мальчик, ласково взглянув на полковника, ответил:

    — Я — из Минска, мой папа — партизан.

    Черноглазая, лет пяти, девочка пролепетала:

    — Я хочу к маме, — и расплакалась.

    — Как тебя звать? — поглаживая ее по головке, спросил Млынский.

    — Наташа, — несмело ответила девочка и снова расплакалась.

    — Успокойся, Наташа, мы найдем твою маму, — проговорил Млынский и отошел от детей.

    Остроносый, высохший, голубоглазый, лет восьми, мальчишка, не спускавший глаз с Млынского, вдруг вскочил с бревна и бросился к нему, выкрикнув:

    — Папа, папа Ваня! Я — Володька!

    Млынский, подбежав, подхватил мальчишку, поднял, взглянул ему в лицо и, покрывая его поцелуями, задыхаясь, проговорил: