Возмездие

    — Пошли ва-банк, — покачал головой Алиев. — Готовят пилотов-смертников.

    — Найдут фанатиков, — сказал Радкевич.

    — Времени на раздумья и колебания у нас больше нет, — сказал Млынский. — На рассвете атакуем полигон. — Он развернул карту. — Взвод минеров передаем отряду Радкевича. Задача поляков — уничтожить ангары и склады на объекте «Хайделагер». Группы прикрытия обязаны обеспечить время, чтобы мы успели на полигоне «Близна» снять с ракет все ценное оборудование, принять самолет, погрузить на него приборы и раненых… Ты, Виктор Сергеевич, — повернулся он к Хвату, — сегодня же ночью с ротой Бейсамбаева и всем хозяйством уйдешь в Чехословакию… Это приказ. На границе встретишься с чешскими партизанами отряда имени Яна Жижки. Они помогут тебе. Маршрут согласован. Мы пойдем следом. Вопросы есть?

    Алиев спросил неожиданно:

    — Как будет «степь» по-немецки?

    — Степпе, — ответил Радкевич.

    — Почти как по-русски. Я все думаю — где у них степи в Германии, где искать этот лагерь смертников?

    — Найдем, Гасан…

    — А «пустыня» как?

    — Оде, — сказал Радкевич.

    — Вюст, — добавил Млынский. — Постой-постой… Ах ты умница, Гасан! Дай-ка я тебя расцелую!..

    — Ну-ну, что ты вдруг?

    — Смотри! — Млынский достал из кармана картонку. — Это принесла из Кракова Ванда.

    — Так, — сказал Алиев и прочитал: — «Объект «Хайделагер» находится северо-восточнее Дембицы. Это крупный аэродром с подземными ангарами и складами горючего. Кюнль прибыл в Краков…»

    — Ты сюда смотри, — показал на карте Млынский. — «Хайделагер». «Хайде» по-немецки «луг», «пустошь», а молено перевести и как «степь». «Хайделагер» — «степной лагерь». Это то, что нам нужно, Гасан! Вот где они готовят смертников. Ну, Радкевич, задача наша осложняется. Взвода минеров тебе маловато будет, я думаю…

    Вечер. В ресторане отеля «Монополь» полно посетителей: офицеры, чиновники генерал-губернаторства, женщины. Шумно. Накурено. Шторы на окнах плотно задернуты.

    На небольшой эстраде танцевальная пара в испанских костюмах исполняет хабанеру.

    Официант, высоко поднимая над головой поднос с бутылками, ловко пробирается между тесно составленными столиками.

    Карасев и Гелена сидят у окна. Гелена в смело декольтированном платье, курит, качая ножкой в открытой туфельке… Около них остановились два офицера-танкиста, по виду — недавно с фронта, оба с рыцарскими крестами.

    — Разрешите, капитан? — обращается один из них к Карасеву.

    — Прошу прощения, господа! — Карасев встает. — Места зарезервированы службой безопасности…

    — Идем, Генрих, — говорит брезгливо первый офицер, — здесь все зарезервировано тыловыми крысами…

    Офицеры отходят.

    — Кюнль не выходил из отеля? — спросил тихо Карасев.

    — Нет-нет. Я весь вечер болтала в холле с этим болваном Зохбахом. Потом пришел Шумский…

    Танцевальную пару на эстраде сменил красноносый клоун с пилой, на которой он, поломавшись, заиграл сентиментальный вальсик. И в это время в зал входит Кюнль. Окинув взглядом переполненный зал и заметив свободные места, нерешительно приближается к столику Гелены.

    — Добрый вечер, — склоняет он голову с аккуратным пробором. — Простите, я вам не помешаю?

    — Нет. Ради бога… — отвечает Гелена.

    — Благодарю. Зигфрид Кюнль. Инженер, — представляется он.

    — Эрнст Деннерт, — поднимается и щелкает каблуками Карасев. — Фрейлейн Гелена.

    Кюнль садится за столик.

    — Давно из Берлина? — спрашивает Карасев.

    — Только сегодня. Как вы догадались?

    — Когда я слышу родной говорок…

    — Так вы берлинец? — улыбается Кюнль. — Рад встретить здесь земляка. А фрейлейн Гелена?..

    — Гелена родилась здесь, в Кракове. Отец — немец, мать — полька, — говорит Карасев.

    — A-а, так вот откуда в вас это… необычное очарование, — улыбается Кюнль, не отрывая глаз от Гелены.

    — Благодарю. Слышишь, Эрнст? От тебя никогда не дождешься ничего подобного…

    — Что с меня возьмешь? Грубый солдат, — вздыхает Карасев. — Вы раньше бывали в Кракове?

    — Нет. Никого не знаю и рад знакомству с вами…

    — Уютный городок. Но теперь здесь не так: фронт слишком близко…

    Кюнль только кивает в ответ.

    Клоун со своей пилой наконец-то убрался с эстрады. Раздаются жидкие аплодисменты, которые неожиданно переходят в овацию. К удивлению Кюнля, на эстраду выходит Гелена.

    Кюнль слушает песню, не отрывая глаз от певицы. Словно почувствовав его взгляд, она улыбается в ответ.

    Карасев внимательно смотрит на ключ от номера, лежащий на столике…

    Млынский и Ерофеев одни в пещере. Сержант молча и насупившись собирает вещи.

    Млынский надевает поверх гимнастерки телогрейку, опоясывается ремнем. С усмешкой смотрит на Ерофеева, которому никак не удается запихнуть в мешок сапоги.

    — Ну что ты волком глядишь? Не влезают сапоги — выбрось.

    — Да бог с ними, с вашими сапогами, — сказал Ерофеев, в сердцах бросив незавязанный мешок. — Сапоги… Вы людей в упор перестали замечать…

    — Это ты о чем?

    — А вы сами не видите, что ли? У докторши скоро живот на нос полезет, а вы ее по лесам да горам таскаете…

    — Что? Ты что говоришь?

    — А то и говорю, что за большими делами не видите ничего вокруг! Ну какими еще словами-то втолковать: беременна Ирина-то, ребенок у нее скоро будет…

    — Ерофеич… — Млынский, растерянно улыбаясь, опускается на топчан. — Ерофеич… Ах я старый дурак… А что же вы все молчали? Что же она не сказала?

    — А гордость у бабы есть? Кто она вам? Вы подумали? Если жена — так нужно оформить как полагается… Убьют вас, не приведи господи, — она с дитем останется. Кто? Ни вдова, ни… На Большую землю отправлять ее надо.

    — Прав ты, Ерофеич, прав во всем! — сказал Млынский. — Спасибо…

    В вечернем сумраке шевелился лагерь: люди строились, слышались приглушенные слова команд, скрип тележных колес, топот сапог и лошадиных копыт, бряцанье оружия, тихая ругань…

    Санчасть сворачивала палатки. Раненых грузили на подводы. Ирина Петровна, спокойно и деловито переходя от подводы к подводе, справлялась о самочувствии раненых, поправляла повязки.

    Где-то за деревьями перед построенными бойцами выступал Алиев. Речь его едва долетала сюда, к санчасти, обрывками фраз:

    — Товарищи… За независимость нашей Родины… Свободу народам Европы… Уничтожить фашистского зверя в его собственной берлоге…

    Млынский из-за ствола дерева долго наблюдал за Ириной Петровной. Потом окликнул:

    — Ирина!

    Та вздрогнула, обернулась, торопливо запахнула расстегнутую шинель.

    — Иван Петрович! Ваня! Родной… Как же так? Мы уходим, а ты остаешься?

    — Ирина…

    — Я не хочу, я боюсь тебя потерять.

    — Ирина, Ирина… — Млынский прижался к ее щеке, зашептал горячо: — Я все знаю, я счастлив, слышишь?.. Только надо было сразу сказать, ты и ребенок были бы уже в безопасности.

    — Ерофеич? Проболтался…

    — Ты только будь осторожна, мы скоро увидимся… И у нас будет свадьба. Будет! Всем смертям назло мы будем счастливы, слышишь?..

    Повозки санчасти тронулись, раздался девичий голос:

    — Ирина Петровна! Товарищ капитан!

    — Я не пойду! Я никуда не пойду без тебя! — сказала Ирина Петровна.

    Млынский вздохнул и крепко обнял ее.

    На пятачке для танцев в ресторанном зале тесно так, что пары только топчутся на месте, прижавшись друг к другу.

    Гелена танцует с Кюнлем. Слегка захмелевший инженер жмет девушке пальцы и что-то шепчет на ухо. Она, смеясь, кивает…

    Ключ от номера Кюнля лежит на столике, за которым в одиночестве пьет Карасев-Деннерт.

    Кюнль и Гелена танцуют, нежно прижавшись щекой к щеке. Он снова шепчет ей на ухо. Но на этот раз девушка отрицательно качает головой.