Возмездие

    — Уходить надо!..

    — Беги к Млыискому! Предупреди!

    — Что к Млынскому? Скопом все равно не уйдешь. Какие мы вояки? — И наклоняется к Зине. — Зина, пойдем вместе… а? В какую-нибудь щелочку проскользнем…

    — Что ты говоришь? Ну что ты говоришь? Беги скорее к майору!

    Опять телефонный звонок. Петренко с опаской оглядывается на аппарат. Вполголоса говорит Зине:

    — Погибнешь, Зинка, а вместе проберемся… Я проведу! Если прихватят, я найду что сказать! Гимнастерки бросим. Скажем — муж и жена. Ну! Решайся, а то поздно будет!.. — Берет ее за руку.

    Зина смотрит на Петренко.

    — Ох, лейтенант, и мерзавец же ты!

    Петренко с силой зажимает ей рот. Зина отталкивает его от себя. Раздается грохот упавшей на пол разбитой посуды. В комнату быстро входит на костылях раненый солдат. За ним — еще двое. Один из вошедших с порога говорит:

    — Ай-яй-яй! Нехорошо, лейтенант! За что же ты нашу сестричку-то обижаешь?

    — Да что вы, братцы, что вы, — пытается улыбнуться Петренко, — мы шуткуем…

    — Я тебе пошуткую, — решительно говорит другой раненый, наступая на Петренко.

    Петренко ударом кулака сбивает его с ног. Отскакивает к столу, на котором лежит трофейный автомат, хватает его, направляет на раненых: «Не подходи!» Лязгает затвором. На лице Петренко отчаянность. Отступая к окну, он следит за каждым движением бойцов. У самого окна повел автоматом.

    Зина заслонила раненых.

    — Не смей, подлец!

    Не оборачиваясь, Петренко выбивает прикладом раму окна.

    — Ну, пропадай ты пропадом вместе с ними, дура! — кричит он, выскакивает в окно и бежит в лес.

    Часовой, стоявший на посту, увидев его, окликнул:

    — Стой! Кто идет?

    Петренко дал по нему очередь из автомата.

    Солдат вскрикнул и мертвый упал на землю.

    В избе у деда Матвея на столе пироги. Анастасия вытаскивает их из печи. Слабо светится фитилек семилинейной лампы, привешенной к потолку. Время ночное. Мишутка здесь же, лежит на печи свесив голову.

    За столом готовятся к ужину Млынский, Алиев и Серегин.

    Дверь неожиданно распахивается, и на пороге появляются дед Матвей и Зина, которая останавливается, прислонясь к косяку.

    — Что случилось? — Млынский встал ей навстречу.

    — Петренко, — задыхаясь, проговорила девушка, — предлагал вместе уйти и сбежал!..

    — Германца привести может, — сказал дед Матвей, — словить его надоть.

    Гонимый страхом, Петренко бежит по темному лесу. Дождь и ветки хлещут его по лицу. Он падает, поднимается и, затравленно оглядываясь, снова бежит, пробирается через речку и камыши, останавливается перед кустами.

    — Стой! Кто идет? — раздается из тьмы окрик на немецком языке.

    К Петренко подскакивают два немецких солдата. Один из них хватает его за шиворот и кричит: «Русски швайн!» Потом резко, сильным толчком отшвыривает от себя, направляет в его сторону автомат и загоняет патрон в патронник. Петренко бросает свое оружие. У него искаженное от страха лицо. Боясь, что его убьют, он начинает подобострастно извиваться перед немцами и истошно кричать и причитать с трясущимися губами:

    — Не надо! Не надо! Не на… Я сам! Я сам! Их бин фройнд! Я… Я ваш друг. Не надо!

    Солдат поддел его кованым сапогом.

    В избе деда Матвея — Млынский и Алиев. К еде не притрагивались. Только дед Матвей медленно и старательно жевал что-то беззубым ртом.

    Анастасия хлопотала у печи. Ждали… Мишутка спал.

    Дверь открылась. Вошли усталые, промокшие насквозь Серегин и мичман Вакуленчук. Все посмотрели на них. Мичман поставил автомат, поправил на голове бескозырку, возмущенным голосом проговорил:

    — Ушел, гад…

    — Ведь думал же про этого Петренко, — вздыхает Серегин, — думал — подлец, но чтобы предатель…

    Млынский приказывает Вакуленчуку выставить двойные посты.

    — Какая только мать его родила, — качает головой Алиев. — Теперь уходить надо.

    — Без меня вам топью до Черных лесов не пройти, — сказал дед Матвей. — Возьмите меня с собой, пригожусь.

    — В Черный лес нам теперь идти нельзя, Матвей Егорович, — заметил Млынский.

    — Верст двадцать отсюда, — задумчиво произнес дед Матвей, — в лесу стойбище было… Геологи до войны искали чего-то, там три домика-развалюшки остались… Глухомань…

    — Где это, Матвей Егорович? — поинтересовался Серегин.

    — Да я провожу. От нас недалеко… Подладиться всегда можно, или похарчевать, или еще чего…

    — Люди ваши с нами пойдут? — интересуется Серегин.

    — Ну а зачем они? — говорит дед Матвей. — Войску только обуза. Да ведь небось с детишками да с бабами воевать не станут.

    — Обозом пройдем? — спрашивает Млынский.

    — Проведу, — спокойно и уверенно отвечает дед Матвей. — А здесь Алешку оставлю. От самолетов люди схо-ваются, а он, в случае чего, сообщит нам. Он тут все стежки-дорожки знает. И вашего мальчонку у нас оставьте, чего ему по лесам да болотам бродить, — сказал дед, поглядев на Мишутку.

    — Ну что же, через два часа выступаем, — распоряжается Млынский.

    Отряд собирается в дорогу. Укладывают на повозки раненых. Мишутка подает им в котелке воду. К нему обращается Зина:

    — Ну, Мишутка, пора. До свиданья. Мы скоро вернемся.

    Солдат уводит мальчика.

    Покидающих поселок провожают женщины. Они плачут. Млынский задушевно, тепло говорит им:

    — Спасибо вам, дорогие женщины.

    Крестьянки в свою очередь благодарят майора. Одна, вытирая слезы, говорит:

    — Да что же вы так сразу-то?

    Млынский, переживая боль, вызванную тем, что приходится оставлять беззащитных женщин и детей, твердо говорит плачущей крестьянке:

    — Не плачь, мать, не плачь. Мы вернемся.

    Женщины причитают:

    — Сыночки наши дорогие!

    — Ой господи, что делается, что делается!

    Из избы выходит дед Матвей.

    К нему обращается Анастасия:

    — Я вам собрала кое-что. Не простынь, Матвей Его-рыч, я тут портянки, носки теплые положила.

    Дед Матвей, увидев внука, говорит:

    — Алешка, ты здесь за мужика остаешься. В случае чего, ты знаешь, где я буду.

    — Хорошо, — ответил мальчик, гордо оглядев присутствующих.

    Дед Матвей прощается с женой. Она его напутствует:

    — Береги себя, Матвей Егорыч.

    — Ладно, Анастасьюшка. — И женщинам: — Ну, бабоньки, бывайте.

    Они отвечают хором:

    — Возвращайтесь… Счастливо… Доброго пути вам.

    Отряд Млынского скрывается за горизонтом.

    В бывшем классе школы — кабинет гестапо. За столом на фоне школьной доски, на которой висит крупномасштабная карта района, сидит Шмидт, офицер гестапо в черной форме. У окна стоит другой офицер, Вилли, помоложе. Перед ними с заискивающим выражением лица, без ремня, в грязной гимнастерке сидит Петренко.

    — Я рядовой, господин офицер. Когда я впервые выходил из окружения… под Минском… выдал себя за лейтенанта… Я думал, так легче будет в плену. А потом какой-то полковник увидел мои кубари и поставил меня командиром роты…

    — С каким заданием вы шли в город? — строго спрашивает Шмидт.

    — Я добровольно… Сам сдался!.. У меня нет никакого задания! У меня свои счеты с Советской властью! Отца раскулачили! Семью разорили!..

    — Это вы говорили, — прерывает его Шмидт. — Вы говорили также, что отряд майора Млынского находится в лесном поселке. Встать!

    Петренко поспешно вскакивает.

    — Разведка установила, что там ни одной воинской части нет! Нет ее и в Черных лесах.

    — Когда я уходил, они были там… Ушли, наверное, к линии фронта…

    — А вы уверены, что к линии фронта?

    Петренко недоуменно смотрит на Шмидта.

    — Зачем же им идти в другую сторону? Ведь они пробивались к своим, на восток!

    — Вы нас обманываете, Петренко! — горячится Шмидт.