Страница 19 из 170
— Нет, я, конечно, не об городских спектаклях говорю… я говорю об так называемых spectacles de société…
Из дам некоторые перешепнулись, другие перемигнулись, как будто говорили друг другу: а вот, погоди, заставит он нас всех петь водевильные куплеты и изображать «резвящихся русалок»!
— Нет, здесь этим некому было заняться.
— Но вы, Татьяна Михайловна?
— Я?.. а почему вы предполагаете, что именно я могу этим заняться?
Митенька сконфузился; он, конечно, был в состоянии очень хорошо объяснить, почему он так думает, но такое объяснение могло бы обидеть прочих дам, из которых каждая, без сомнения, мнила себя царицей общества. Поэтому он только мял в ответ губами. К счастию, на этой скользкой стезе он был выручен вошедшим официантом, который провозгласил, что подано кушать. Татьяна Михайловна подала Митеньке руку. Процессия двинулась.
— Давайте вашу руку, но за обедом вы мне непременно должны объяснить, почему вы считаете, что именно я должна принять на себя устройство спектакля? — полушепотом сказала хозяйка дорогой.
— Стоит только взглянуть на вас, чтобы… — начал Митенька и не кончил.
— А?! — не то насмешливо, не то сочувственно произнесла Татьяна Михайловна.
За столом разместились попарно, то есть мужчины вперемежку с дамами. Излишек мужчин (преимущественно старцы, уже совсем непотребные) сгруппировался на другом конце стола, поближе к хозяину.
— Ну-с, «чтобы»?.. — начала опять Татьяна Михайловна, очевидно, кокетничая. Она кушала при этом суп с такою грацией, как будто играла ложкой.
— Чтобы убедиться, что вы — единственная женщина, которая может привлечь…
— Публику?
— Вы жестоки, Татьяна Михайловна.
— Вашество! рекомендую вам пирожки! у меня для них особенный повар есть! в Новотроицком учился!* — приглашал с другого конца хозяин дома.
— Ем-с, Платон Иваныч; пирожки действительно бесподобны.
— Шесть лет в ученье был, — продолжал хозяин, но Митенька уже не слушал его. Он делал всевозможные усилия, чтоб соблюсти приличие и заговорить с своею соседкой по левую сторону, но разговор решительно не вязался, хотя и эта соседка была тоже очень и очень увлекательная блондинка. Он спрашивал ее, часто ли она гуляет, ездит ли по зимам в Москву, но далее этого, так сказать, полицейского допроса идти не мог. И мысли, и взоры его невольно обращались к хорошенькой предводительше.
— Кушайте же пирожки; их шесть лет учились готовить, — насмешливо говорила между тем хозяйка.
Митенька ободрился.
— Так вы согласны будете взять на себя труд устроить spectacle de société? — спросил он.
— Да, если вы будете внимательны к нашим дамам… Mesdames! Дмитрий Павлыч просит, чтоб вы приняли участие в предполагаемом им спектакле! Но вы и сами непременно должны принять в нем участие, — продолжала она, обращаясь к Митеньке, — вы должны быть нашим premier amoureux…[31]
— Да, да! непременно! непременно! — вторили дамы.
— Увы! для меня это недоступно! Печальная необходимость… мой пост… Но я могу, если угодно, быть вашим режиссером, mesdames, и тогда — прошу меня слушаться! потому что ведь я очень строг.
— Будто бы строги? — мимоходом заметила предводительша, взглядывая на него исподлобья.
— Увы!.. боюсь, что нет!
— Это вы, вашество, их спектакль устроить приглашаете? — вступился опять хозяин, — напрасно стараетесь! Эта штука у нас пробована и перепробована!
— Mon mari va dire quelque bêtise[32], — шепнула предводительша про себя, но так, что Митенька слышал.
— А что же? — спросил он предводителя.
— Да наши барыни, как соберутся, так и передерутся! — ответил хозяин, отнюдь не церемонясь.
— Fi, mon ami[33], какие ты вещи говоришь! — обиделась супруга его.
— Ну, уж извини меня, Татьяна Михайловна! а что правда, то правда!
— Какие же пиесы мы будем играть? — молвила блондинка, сидевшая по левую сторону.
— Позвольте… я знаю, например, водевиль… он называется «Аз и Ферт»*…le titre est bizarre, mesdames[34], но пиеска, право, очень-очень миленькая! Есть в ней этакое brio[35]…
— Я однажды в Москве у князя Сергия Борисыча «Полковника старых времен» играла, — пискнула было вице-губернаторша, но на нее никто не обратил внимания.
— Есть еще, вашество, пиеска: «Несчастия красавца», — откликнулся хозяин, может быть, с намерением, а может быть, и без намерения, но Митенька почувствовал, что его в это время словно ударило чем в спину.
— Да, и такая пиеса есть, — сказал он, — но, признаюсь, я более люблю живые картины. Je suis pour les tableaux vivants, moi![36]
На минуту все смолкли; слышен был только стук ножей и вилок.
— Дурак родился! — сказал хозяин. Все засмеялись.
— Но, Платон Иваныч, позвольте вам заметить, что если всегда в подобные минуты должен непременно родиться дурак, то таким образом их должно бы быть уж чересчур много на свете! — заметил Митенька.
— А вашество разве думали, что их мало?
Митеньке сделалось положительно неловко, потому что хозяин, очевидно, начинал придираться.
— Mon mari est jaloux![37] — шепнула опять-таки про себя предводительша, очень мило обгладывая крылышко цыпленка.
Начали подавать шампанское. Начались поздравления и пожелания. Предводительша мило чокнулась и сказала:
— Je désire que vous nous restiez le plus longtemps possible![38]
— A еще что? — процедил сквозь зубы Митенька.
— Nous verrons[39], — тоже процедила хозяйка.
— Вашество! извините! тоста не провозглашаю, а за здоровье ваше выпью с удовольствием! — говорил между тем предводитель.
«Ишь ведь оболтус! и у себя-то не хочет почтения сделать!» — подумал Митенька, припомнивший теорию предводителя о государевых писарях.
— Вот у меня письмоводитель в посреднической комиссии есть, так тот мастер за обедами предики эти говорить, — продолжал хозяин, — вот он!
Тут только Митенька заметил, что в темном углу комнаты, около стены, был накрыт еще стол, за которым сидели какие-то три личности. Одна из них встала.
— Я от хлеба-соли никому не отказываю! потому — народ бедный, оборванцы! — ораторствовал хозяин, — прикажете ему, вашество, приветствие сказать?
— Отчего же… я с удовольствием!
— Катай, Анпетов!
— Ах, mon ami, какие у тебя выражения!
— Ну, уж, Татьяна Михайловна, не взыщи! каков есть, таков и есть! Что правда, то правда!
Анпетов вышел к середине стола и произнес:
— Почтеннейшие госпожи и милостивые господа!
Если солнцу восходящу всякая тварь радуется и всякая птица трепещет от живительного луча его, то значит, что в самой природе всеблагой промысел установил такой закон, или, лучше сказать, предопределение, в силу которого тварь обязывается о восходящем луче радоваться и трепетать, а о заходящем — печалиться и недоумевать.
Здесь вижу я, благородные слушательницы и почтеннейшие слушатели, собрание гостей именитых, в целом крае славных, и между ними некоего, который именно тот восходящий солнца луч прообразует, о коем сказано. Он еще млад, но умудрен знаниями; глава его не убелена сединами, но ум обогащен наукой. Не дерзостный и не гордостный, но благостный и душеприятный пришел ты к нам! дерзнем ли же мы пренебречь тем законом, который сама природа всещедрая вложила в сердца наши? Дерзнем ли печалиться и недоумевать в такие минуты, когда надлежит трепетать и радоваться?
31
первым любовником.
32
Мой муж скажет сейчас какую-нибудь глупость.
33
Фи, мой друг.
34
странное название, сударыни.
35
воодушевление.
36
Что касается меня, то я за живые картины!
37
Мой муж ревнует!
38
Я желаю, чтоб вы оставались у нас как можно дольше!
39
Увидим.