Страница 154 из 170
Не поняв замысла «Истории одного города» в целом, дореволюционное русское литературоведение не случайно увидело в ней «сатиру», «зеркало которой обращено не к настоящему, а к прошедшему»[257]. Многие «бесхитростные» рассказы «смиренных» глуповских летописцев действительно содержат в себе намеки на самые различные стороны иногда подлинной, иногда фантастически-легендарной, но, как правило, достаточно хорошо известной русскому образованному читателю «Истории Государства Российского». Так, например, собственно «история» Глупова, по сведениям глуповских архивариусов, началась только тогда, когда древние предки глуповцев — наивные и безалаберные головотяпы, — устав от взаимной вражды, взаимных «надругательств и разорений», вняли мудрому совету древнего старца Добромысла и добровольно призвали к себе в правители «князя» с просьбой помочь им обрести прочный «мир и покой» и приобщиться к неуловимой «правде». Но с таких же событий, как сообщает об этом H. M. Карамзин, будто бы начались «исторические времена» и будущей Российской империи. «Начало Российской Истории, — пишет он в «Истории Государства Российского», — представляет нам удивительный и едва ли не беспримерный в летописях случай: славяне добровольно уничтожают свое древнее народное правление и требуют государей от варягов, которые были их неприятелями. Везде меч сильных или хитрость честолюбивых вводили самовластие (ибо народы хотели законов, но боялись неволи): в России оно утвердилось с общего согласия граждан»[258], поскольку граждане новогородские, «убежденные — так говорит предание — советом новогородского старейшины Гостомысла, потребовали властителей от варягов. Древняя летопись, — замечает далее Карамзин, — не упоминает о сем благоразумном советнике; но ежели предание истинно, то Гостомысл достоин бессмертия и славы в нашей истории»[259]. «Много, — пишет о правителях Глупова последний глуповский архивариус, смиренный Павлушка Маслобойников, — видел я на своем веку поразительных сих подвижников, много видели таковых и мои предместники. Всего же числом двадцать два, следовавших непрерывно, в величественном порядке, один за другим, кроме семидневного пагубного безначалия, едва не повергшего весь град в запустение. Одни из них, подобно бурному пламени, пролетали из края в край, все очищая и обновляя; другие, напротив того, подобно ручью журчащему, орошали луга и пажити, а бурность и сокрушительность предоставляли в удел правителям канцелярии. Но все, как бурные, так и кроткие, оставили по себе благодарную память в сердцах сограждан, ибо все были градоначальники» (подчеркнуто мною. — Г.И.). Если учесть, что первым русским «самодержцем», первым «помазанником божьим», считается Иван Грозный, в 1547 году официально венчавшийся на царство и присоединивший к титулу «великого князя» новый для России громкий титул «царя», то окажется, что с 1547 года до выхода в свет «Истории одного города» Россией формально правили также двадцать два царя, следовавших «один за другим», кроме так называемой «семибоярщины». В Глупове, помимо «градоначальников», неустойчивые «бразды правления», последовательно сменяя друг друга, держали в своих руках шесть глуповских градоначальниц, и в России после смерти Петра I высшая государственная власть принадлежала почти исключительно женщинам (Екатерина I, Анна Иоаиновна, Анна Леопольдовна, Елизавета Петровна, Екатерина II)[260], «наследовавшим» одна другой с самыми незначительными интервалами. В Глупове в 1802 году «за несогласие с Новосильцевым, Чарторыйским и Строгоновым… насчет конституций» прекращается политическая карьера бывшего «гатчинского истопника» Онуфрия Ивановича Негодяева, — и в России в 1801 году заговорщики, убив Павла I (жившего много лет в своей резиденции в Гатчине), возводят на русский престол императора Александра I, причем, как отмечают мемуаристы, «дикое самодержавие Павла внушило Александру стремление к правилам конституционным»[261], стремление, которое так и не было осуществлено, но которое активно поддерживали в нем Новосильцев, Чарторыйский и Строгонов. В Глупове, подчеркивает летописец, «целых шесть лет сряду» не было ни голода, ни пожаров, ни скотских падежей, ни повальных болезней, — и в России, по подсчетам А. П. Щапова, голод, пожары и болезни несколько лет сряду «отсутствовали» не так уж часто[262]. В Глупове «войны за просвещение» неизбежно сопровождались «экзекуцией», недаром, пытаясь «снять с глуповцев испуг», градоначальник Микаладзе принимает решение «просвещение и сопряженные с оным экзекуции временно прекратить», — и в России «войны за просвещение», будь то насильственное распространение картофеля или «освобождение» крестьян в 1861 году, неизбежно сопровождались насилием. Один из глуповских градоначальников — Феофилакт Иринархович Беневоленский — неоднократно цитирует в «Летописце» письма М. М. Сперанского к Ф. И. Цейеру. Другой глуповский градоначальник — Грустилов, — знакомясь с аптекаршей Пфейфершей, явно напоминает собою императора Александра I во время его первой встречи с известной Юлией Крюднер, ставшей вскоре своего рода царевой «пророчицей» и советчицей. Третий градоначальник — Угрюм-Бурчеев — оказывается откровенно схожим и с А. А. Аракчеевым и с Николаем I. Подобно «людоеду»[263] Аракчееву, прославившемуся при Александре I своими «военными поселениями», «тюремщик» Угрюм-Бурчеев пытается превратить Глупов в один огромный острог; подобно императору Николаю, который, по словам Герцена, «на улице, во дворце, с своими детьми и министрами, с вестовыми и фрейлинами пробовал беспрестанно, имеет ли его взгляд свойство гремучей змеи — останавливать кровь в жилах»[264] «подвижник» Угрюм-Бурчеев наделяется таким «взором», которого не мог вынести ни один глуповсц и который вызывал невольное опасение «за человеческую природу вообще» и т. д. Таким образом, стремление критики связать историю Глупова с подлинной историей России, казалось бы, целиком опирается на текст «Истории одного города», которая, как подчеркивал писатель в своих письмах к Пыпину и в редакцию «Вестника Европы», хотя и не является собственно «исторической сатирой», наделена им своеобразной «исторической формой», позволяющей в одних случаях придерживаться указанной истории, а в других — говорить о таких фактах и явлениях, которые либо вообще не имели к истории абсолютно никакого отношения, либо объединялись им в самых причудливых сочетаниях.
Вместе с тем, что также было отмечено критикой, текст «Истории одного города» содержит в себе немало намеков и на современную писателю действительность, текущую историю России середины XIX столетия и — главное — на тот «порядок вещей», который господствовал в России и в XVIII и в XIX веках. Рассказывая, например, о страшном голоде и пожаре, внезапно обрушившихся на Глупов при бригадире Фердыщенко, писатель не просто отдавал дань истории, но и непосредственно откликался на те трагические события, которые всколыхнули Россию в конце 60-х годов и сообщения о которых во время его работы над «Историей одного города» регулярно, из номера в номер, появлялись почти во всех русских газетах и журналах. «Истекший 1868 год, — пишет, например, в передовой статье газеты «Новое время» Н. Юматов, словно разъясняя читателю название одной из глав «Летописца», — оставляет после себя неутешительные воспоминания. В народе этот год останется под мрачным наименованием «голодного года»[265]. «Прежде всего, надобно указать на два <…> явления <…> голод и лесные пожары»[266], — сообщают в 1869 году «Отеч. записки». «На первом плане год тому назад стоял <…> вопрос о «хлебе насущном», — вторит им журнал «Вестник Европы». — <…> С неурожаем на нас напал в нынешнем году особенно яростный и исконный враг наш — огонь»[267]. «Голода, войны и моры, — утверждает, переходя от частных, конкретных случаев к самым широким обобщениям, Скалдин, — …вот события, которыми только и обозначалось тысячелетнее существование нашего народа…»[268]и т. д. В высшей степени злободневным был в 60-е годы и вопрос о «духе исследования», который чуть было не внес в Глупов учитель каллиграфии Линкин, заявивший ошеломленным глуповцам, «что мир не мог быть сотворен в шесть дней», и выразивший неожиданное сомнение, что слепота старенькой Маремьянушки от «воспы», а не «от бога». Борьба с «суетными догадками» «о происхождении и переворотах земного шара»[269] отчетливо дает себя знать на протяжении всей русской истории[270], однако расцвет этой борьбы приходится именно на 60-е годы XIX столетия, когда — в условиях общего демократического подъема — проповедь «положительных знаний», открытое недоверие к догмам, противоречащим выводам науки, наложили заметный отпечаток на все миросозерцание русской учащейся молодежи, порвавшей с заветами «отцов» и оказавшейся в явной оппозиции к господствующему в стране режиму. Не удивительно, что покушение Каракозова на императора Александра II ставится в это время властями в связь с «идеями» Дарвина и Фогта[271], что политические волнения в Польше используются Катковым для нападок на реальные гимназии[272], что сами реальные гимназии, как подрывающие «веру в бога и любовь к царю-престолу»[273], находятся на грани закрытия и т. д. Не менее важным и злободневным был в 60-е годы и так называемый «польский вопрос», осторожно затронутый писателем в «Сказании о шести градоначальницах» (польская интрига в Глупове), и вопрос о далекой Византии, которая в мечтах Бородавкина превращается в «губернский город Екатериноград», и вопрос о воздействии на «обывателя», казалось бы, изжившей себя «розги», и вопрос о смысле закона и роли его в русском государстве и т. д. И все же подлинная политическая злободневность фантастического «Глуповского Летописца», позволившая писателю утверждать, что ему «нет никакого дела до истории» и что он имеет в виду «лишь настоящее», заключается не столько в этих, пусть и значительных откликах на некоторые события и явления современной ему действительности, сколько в последовательном раскрытии центральной темы произведения — темы исторических судеб сложившегося в стране порядка и, соответственно, судеб русской деспотической власти и темного, неразвитого народа — объединившей в единое целое, казалось бы, разрозненные рассказы о прошлом города Глупова и определившей собою оригинальное «хроникальное» построение всей этой необычной сатиры.
257
К. К. Арсеньев. Салтыков-Щедрин (Литературно-общественная характеристика), СПб. 1906, стр. 187.
258
H. M. Карамзин. История Государства Российского, т. 1, СПб. 1851, стр. 112.
259
Там же, стр. 114.
260
Шестой «претенденткой» на шаткий русский престол была при Екатерине II так называемая «княжна Тараканова», выдававшая себя за «законную» дочь императрицы Елизаветы Петровны и графа А. Г. Разумовского и погибшая в Петропавловской крепости в 1775 г.
261
П. В. Долгоруков. Петербургские очерки. Памфлеты эмигранта. 1860–1867, М. 1934, стр. 243.
262
См.: А. П. Щапов. Исторические условия интеллектуального развития в России. — «Дело», 1868, № 1, стр. 191.
263
Ф. Ф. Вигель. Записки, т. I, М. 1928, стр. 282.
264
А. И. Герцен. Былое и думы. — Собр. соч. в 30-ти томах, т. VIII, изд. АН СССР, М. 1956, стр. 56–57.
265
Н. Юматов. (Передовая статья) — «Новое время», 1869, № 2, от 3 января.
266
Л. Р. (Л. И. Розанов). Обозрение 1868 года. — ОЗ, 1869, № 1.
267
Хроника. — Внутреннее обозрение. — ВЕ, 1869, № 1.
268
Скалдин (Ф. П. Еленев). В захолустье и в столице. — ОЗ, 1868, № 11, стр. 255.
269
Слова из «Инструкции ученому комитету, образованному при министерстве духовных дел и народного просвещения» при Александре I (Цит. по патье А. П. Пятковского «Русская журналистика при Александре 1-м». — «Дело», 1869, № 1).
270
«Главнейшее и сильнейшее потрясение царства, — убеждал, например, адмирал А. С. Шишков царя Александра 1-го, — производится стремлениями к разрушению господствующей в нем веры. Струна сия чрезвычайной важности: она, как в электрическом сооружении, не может быть тронута без последовання за сим страшного удара. Тогда или… царство погибает, или народ… воспаляется мщением и проливает кровавые… токи» («Записки адмирала Александра Семеновича Шишкова», М. 1868, стр. 8–9).
271
«Фогт, Дарвин, Молешот, Бокль — соучастники Каракозовского дела, — сообщает в сентябре 1866 г. «Колокол» Герцена. — Их сочинения велено отобрать у книгопродавцев. Вот до какой тупости довели нас духовные министры и бездушные крикуны казенных журналов!» («Колокол», № 227, 1 сентября 1866 г., лист 227, стр. 1859).
272
«…Из реальных гимназий, — иронизирует по этому поводу А. П. Пятковский, — по мнению г. Каткова, могли выходить только довудцы для польских шаек» (А. П. Пятковский. Журнальные ратоборцы. — «Неделя», 1869, № 1).
273
Н. С. Русанов. Из моих воспоминаний, кн. I, Берлин, 1923, стр. 66.