Страница 107 из 131
— Да что ж, крепостная я ваша, что ли, что вы мною так командуете?
А уж подобных упреков нет хуже.
В один из тех дней, когда Ольга казалась Брусину в розовом цвете, мы решились отправиться на острова. Дело было в августе; день стоял жаркий; в городе духота страшная, на улицах пусто; только и видишь, что мастеровые шныряют, да и те такие бледные, испитые. Словом, так и зовет все за город, на вольный воздух, где и груди дышать привольнее, и мыслям есть где успокоиться. Ольга сама напросилась на эту прогулку, и целый день были у ней всё сборы да приготовления, точно к празднику.
Поехали мы в лодке к Кушелеву саду. Ольга ни минуты не оставалась в покое: то брызгала в нас водой, то раскачивала до того лодку, что мы несколько раз едва не опрокинулись. Все это, однако ж, и меня и Брусина радовало, потому что мы выехали из дому с намереньем повеселиться и уж во что бы то ни стало дали себе слово исполнить это намеренье.
День был воскресный, и дело шло к вечеру, но гуляющих было немного; посреди одной площадки хор военной музыки наяривал какую-то дикость. Гуляющие были, по большей части, из немцев, по той причине, что музыка играла даром, и сад тоже открыт для всех даром. Немцы сидели по скамьям и покуривали вонючие сигары. Гуляло также несколько чиновников, но господа эти гуляли, по-видимому, потому только, что, живши на даче, нельзя же не гулять. По большей части это были родоначальники будущих золотушных поколений, водившие за руки своих детищ. По сторонам стояли группы кормилиц и нянек с слюнявыми детьми, в которых гнездился уж геморрой. Но все это было мертво и чинно.
Зато палатка, в которой находилась кофейная, была полна народу; в бильярдной стоял дым, выжимавший слезы. Мы сели за особый стол и насилу добились себе чаю. Я начинал уже проклинать все эти загородные так называемые удовольствия и твердо решился, напившись чаю, немедленно ехать домой, что было одобрено и моими спутниками. Но пока я хлопотал около чая, успело уже произойти многое. Как-то нечаянно взглянул я на Ольгу — она сидела бледная и потупив глаза. Брусин также напрасно хотел казаться хладнокровным, по стиснутым его губам и мертвенной бледности лица я угадывал, что в нем происходило что-то не совсем хорошее. В самом деле, неподалеку от нас стояло у окошка два офицера, которые, глядя на нас, перешептывались между собой.
— Пойдемте домой, — сказал я, не ожидая ничего хорошего от этой встречи.
Ольга поспешно начала собираться.
— Зачем же домой? — отвечал Брусин дрожащим голосом и притоптывая от волненья ногой, — зачем домой? останемся лучше здесь! Ольга Николавна встретила старых и, по-видимому, очень приятных знакомых: зачем же лишать ее этого невинного удовольствия!
Ольга молчала; офицеры перешептывались и продолжали искоса поглядывать на нас.
— Что ж вы не идете к знакомым-то? — шептал между тем Брусин, — ведь мы вам можем дать только чаю, а они, верно, напоят вином.
Она бросила на него умоляющий взгляд. Я сам был так сконфужен неожиданностью этой встречи, что решительно не находил слов для оправданья Ольги.
— Однако ж, — сказал Брусин, смеясь насильственным смехом, — эти господа и на нас поглядывают, как будто и мы принадлежим к почтенному сословию, — вот что значит быть в хорошей компании.
Слова эти были сказаны так громко, что все обратили глаза в нашу сторону. Ольга вся вспыхнула и отшатнулась от него в сторону. Но он был вне себя; взял ее за руку и в бешенстве стиснул так, что бедная едва не заплакала.
— Таким образом мстят женщине только негодяи, — сказал я, теряя наконец всякое терпение.
— С низкою тварью и поступать нужно низко, — отвечал он уж не то что с злобою, а даже с некоторым самодовольством.
— В таком случае, — сказал я, — ваше правило должно быть применено к вам первому… Пойдем отсюда, Ольга.
Он вспыхнул.
— Позвольте, однако ж, — сказал он весь бледный, — прежде чем уводить от меня мою любовницу, вы должны спросить ее, согласна ли еще будет она идти с вами?
Я посмотрел на Ольгу; она потупила глаза и снова опустилась на лавку.
— Послушайте, — сказал я, снова обращаясь к нему, — прежде нежели мучить и бесславить ее публично, вы должны бы были, по крайней мере, удостовериться, точно ли она так виновата, как вы предполагаете.
Ольга с ужасом взглянула на меня.
— Мне кажется, — отвечал он, иронически улыбаясь, — достаточно взглянуть на лицо Ольги Николавны, чтоб убедиться в истине моих предположений. А впрочем, чтобы доставить вам удовольствие, я готов…
И он направился прямо в ту сторону, где стояли офицеры.
— Что вы наделали! — говорила мне между тем Ольга, вся трепеща от ужаса, — ради бога! уведите, уведите меня от сюда! он убьет меня!
Не думая лишней секунды, я взял ее за руку и вышел в сад.
Выходя, я видел, однако ж, что Брусин подошел к одному из офицеров, и слышал мельком начало их разговора.
— Позвольте узнать, — спросил Дмитрий, — вам знакома женщина, которая сию минуту находилась со мной?
— А хоть бы и знакома?
— Я желал бы знать, какого рода было это знакомство?
— Вы любопытны; я полагаю, впрочем, что такого же рода, как и ваше.
— Я ее любовник, — сказал Брусин.
— И я тоже, — отвечал офицер и раскланялся. Кругом все захохотало, но что было затем — мне неизвестно: я скорее спешил выбраться оттуда.
— Ну, что же ты намерена делать? — спросил я ее, когда мы подходили к нашему дому.
Она опустила глаза.
— Я советовал бы тебе отправиться к себе.
— А он? — спросила она робко.
— Ах, право, он мне надоел с своими глупостями, и я решительно хочу расстаться с ним.
— А он-то как же? — снова спросила она.
— Да как хочет — мне что за дело!
— Да как же это? ведь он не может жить один.
Я посмотрел на нее с удивлением; мне было смешно и грустно.
— Видно, мало еще он тебя мучит, — сказал я с некоторой досадой.
Мы вошли во двор.
— Решайся, однако ж, к себе ты пойдешь или к нам? Она снова потупила глазенки, и мне сделалось страшно жаль ее.
— Ну, как хочешь, — сказал я ей, — глупенькая ты, право, глупенькая: ведь опять будешь плакать! ты видишь, каков он — что ж путного можно ожидать от этой любви?
Через час явился и Брусин. Мы пробыли несколько времени вместе, и мне показалось, что он несколько успокоился. Проглядывала, правда, в его обращении с Ольгой какая-то принужденность, но после всех сцен, которых я был свидетелем, нельзя было и требовать, чтоб он был по-прежнему. Через полчаса я оставил их.
Вдруг он является в мою комнату.
— Нет ли у тебя десяти рублей? — спросил он меня. Я дал ему.
— Да на что они тебе?
— Да так… нужно… Я пошел за ним.
— Возьмите, — сказал он, подходя к Ольге и подавая ей деньги.
Она побледнела и только могла пробормотать:
— Зачем?
— Это за вашу снисходительность, — отвечал он равнодушно.
Она вся вспыхнула и вскочила как ужаленная; глазенки ее блестели, как два горящих угля, ноздри поднимались, губы дрожали.
— За мою снисходительность! — сказала она, — так знайте же, что моя снисходительность дороже десяти рублей продается, а за то, что я для вас делала и от вас вытерпела… у вас слишком мало денег, чтоб заплатить мне.
И она бросила ему деньги в лицо; он, в свою очередь, побледнел, губы его судорожно сжались; я видел даже, что он одну минуту поднимал уж руку… Но все это было только минутно; он не мог более вынести нравственного изнеможения и упал на диван. Ольга ушла.
Несколько времени спустя он опять пришел ко мне.
— Что, дождались вы, наконец? — сказал я ему.
Он молча опустился в кресло.
— Я еще удивляюсь, как она давно не бросила вас.
Но он молчал.
— Что ж мне делать, — сказал он наконец, — что ж делать, коли у меня такой несносный характер!
— Согласитесь, однако ж, Дмитрий Андреич, из того, что у вас, как вы говорите, несносный характер, разве следует, чтоб она терпела все оскорбления, которыми вы ее, с каким-то диким удовольствием, столько времени преследуете?