Страница 105 из 131
— Что ж, почтеннейший Дмитрий Андреич, или уж вам надоело? — спрашиваю я его.
— Да нет, — отвечает он мне, — это не мое призвание, я ничего не могу тут сделать.
— А где же вы надеетесь что-нибудь сделать?
— А вот подумаю; может быть, и нигде; нельзя же мне брать вознаграждение за труд, к которому не чувствую ни охоты, ни привязанности.
И вышел в отставку.
Изволите видеть, простая работа нам тошна, потому что мы желаем везде совершить что-нибудь гигантское, целый мир, так сказать, удивить.
А на деле все эти затеи кончаются самым миниатюрным образом.
Так жили мы с ним около года. Вдруг начал я замечать, что приятель мой что-то часто подходит к окну, застаивается на одном месте и все кого-то высматривает наискосок. Я обратил на это внимание. Действительно, в той стороне дома (мы жили на дворе) начала показываться чья-то стройненькая талия, чье-то розовенькое личико… Сначала личико слегка кокетничало, задергивало занавеску, потупляло застенчиво глаза в пяльцы, в которых, с незапамятных времен, вышивалась известная пара туфлей, подарок дорогому другу, но, несмотря на эти уловки, мне удалось заметить, что уголок ревнивой занавески по́часту робко и как будто невзначай поднимался, и два зорких и быстрых глаза смотрели в окно к Брусину. Я молчал и ждал, что из этого будет. Однажды, после обеда, Брусин сам подвел меня к окну. Время было летнее; жильцы побогаче все разъехались на дачи; дом, в котором мы жили, был всего в два этажа; следовательно, мы почти одни и жили в целом доме, да еще мастеровые какие-то занимали нижний этаж. Окно наискосок было отворено, и те же плутовские глазенки глядели прямо на нас.
— Видишь? — спросил меня Брусин.
На ней было простенькое голубое ситцевое платье, а на шее повязан маленький шелковый платок — но как все это кокетливо глядело, как все было ей к лицу!
— Это Николай Иваныч, — сказал Брусин, указывая на меня.
— А? так это вы Николай Иваныч? очень рада с вами познакомиться, сосед, — отозвался маленький, но хорошенький голосок.
Я только и делал, что кланялся.
— Вот вы ходите каждое утро на службу, вам не скучно, — продолжала она, — а мне одной, не поверите, какая тоска! вот мы с Дмитрием Андреевичем и переговариваемся от скуки…
— Право? и давно вы так переговариваетесь?
— Да, право, не знаю, спросите у него. Да вы-то где бываете, что вас никогда не видно?
— А он занят важными делами, — отвечал за меня Брусин.
— Первое дело, что не с вами, сударь, говорят; разумеется, они заняты службой… Это не то, что есть другие, которые цельный день сидят у окошка… да-с; смейтесь, смейтесь; лучше бы вы место себе приискали — вот что!
— Ну, хорошо; я буду искать место.
— И лучше сделаете, гораздо лучше.
Все это было сказано таким тоном, что следовало, тысячу раз следовало, расцеловать губки, произнесшие эти слова.
— Хоть бы вы, право, присмотрели за ним, — продолжала соседка, обращаясь ко мне, — такой негодный, — просто покою не дает… Я, знаете, сначала из любопытства, да к тому же вижу, что молодой человек все один да один… я и начала разговаривать, а он и взаправду подумал… Так нет же, сударь, ошибаетесь! вы противный, вы гадкий! я совсем, совсем, вот ни на столько не хочу любить вас… Да и хотела бы, так не могу — вот вам!
И она показала самую крохотную часть на мизинце; я взглянул на Брусина; грудь его поднималась; он впился в нее глазами и, казалось, всем существом своим любовался каждым ее движением.
— Оля! голубчик ты мой! — едва мог он проговорить задыхающимся от волнения голосом.
— Оля! вот новости! покамест еще Ольга Николавна, — прошу помнить это!
— Знаете ли что! — продолжала она, обращаясь ко мне, — отведите-ка его от окна, и будемте говорить с вами, а то ведь есть такие дерзкие молодые люди, которые — маленькое им снисхождение сделай — так уж и бог знает что возьмут себе в голову.
— А я так думаю, не приятнее ли будет вам если я сам, вместо него, отойду от окна.
— С чего вы взяли? уж не думаете ли вы…
— Да, я думаю, и очень думаю.
— Напрасно думаете, и если вам сказали это некоторые господа, так скажите этим господам, что это неправда, и что напрасно они воображают себе.
— Ну, так я отойду, — сказал Брусин.
Ольга молчала.
— Вам, может быть, доставит удовольствие, если я не буду у окна? — снова начал Брусин.
— Сделайте одолжение, с вами не говорят; делайте как угодно; стойте тут, коли хотите, ни удовольствия, ни неудовольствия это мне не доставит… пожалуйста!
Брусин отошел; Ольга засмеялась.
— А какая у вас миленькая квартира, — сказала она, — мне все видно к вам в комнаты; да вот теперь как ни посмотришь, все встречаешь в окне некоторых несносных господ… Такая, право, досада! на двор посмотреть, нельзя…
— А кто же вам велит смотреть в окна чужой квартиры? — сказал Брусин, подходя.
Ольга затопала ножками.
— Не с вами, не с вами, сударь, говорят! избавьте меня от ваших разговоров.
Он опять удалился. Последовало несколько секунд молчания. Приятель мой, ходивший в это время в глубине комнаты, начал снова мало-помалу приближаться и наконец очутился у самого окна.
— Ну, мир, Оля! — сказал он нежно.
— Вот еще! с чего вы это взяли, что я с вами ссорилась! разве мы друзья, чтоб нам ссориться!
Она отворотила головку, а все-таки мы слышали очень явственно, что она там втихомолку смеялась.
— Да ведь ты сама смеешься, Оля! — сказал Брусин.
— Кто вам это сказал?
— Да я слышу.
— Совсем нет; я очень серьезно говорю, что это просто ни на что не похоже.
— Что́ ни на что не похоже?
— Да то, что вы мне не даете покою.
— Да полно же, Оля; ведь тебе самой, плутовка, хочется, чтоб тебе не давали покою.
Снова послышался смех.
— Ну, мир, что ли, Оля? да отвечай же…
— Не сто́ите вы, право…
Но хотя он и не стоил, а все-таки личико понемногу оборачивалось к нам.
— За что ж ты сердишься на меня, дурочка? — спросил Брусин.
— Ах, отстань от меня! ты глупый и ничего не понимаешь. — Ольга потупилась.
— Благодарю за комплимент.
— Это не комплимент, а правда. Не правда ли, Николай Иваныч, ведь он глупый?
— Не знаю; я так думаю, что не совсем.
— Ну, вот вы какие! и вы за этого негодного! а право, премиленькая у вас квартирка.
Молчание. Очевидно, ей ужасно хотелось, чтоб ее пригласили на эту миленькую квартиру.
— Оля! а Оля! — молвил Брусин.
— Что еще?
— Знаешь ли, что я вздумал?
— Вот какой глупый! разве я Анна-пророчица, чтобы знать, что ты думаешь.
— А я думаю, кабы ты…
— Вот еще вздор какой! пойду я к тебе на квартиру! с меня и своей довольно.
— Да я и не думал тебя приглашать…
Ольга зарделась.
— Совсем и не думал, — продолжал Брусин, в свою очередь кокетничая, — я просто хотел попросить тебя запереть окошко.
— А вам что за дело до моего окошка?
— Да так; видишь некоторые лица… неприятно! Право, заперла бы ты окно, Оля!
— Ну вот, теперь уж ты начал бесить меня. Мало мы ссоримся! довольно, что и я иногда пристаю к тебе.
— Попалась, плутовка! ну, за это — надевай же шляпку да и марш к нам.
— Она уж была у тебя? — спросил я его, покуда Ольга собиралась.
— Нет; это в первый раз.
— Хорошая девушка!
— Не правда ли? и какое сердце! я когда-нибудь расскажу тебе…
— Поздравляю тебя.
— А ты и не заметил ничего? уж мы давно…
— Как же, как же! куда мне заметить!
Через несколько минут она была у нас. Брусин был вне себя: он целовал ее руки, целовал ее губы, глаза, прижимал ее к сердцу и потом опять целовал, опять обнимал, до того даже, что мне сделалось тошно.
— Да полно же тебе, Дмитрий! — говорил я, — ты точно ребенок.
— За дело ему, — отозвалась Ольга, — за дело! все платье на мне измял, негодный!
А между тем сама не только не противилась ласкам Брусина, а еще пуще раззадоривала его.