Бриллиантовый маятник

Прошло еще не меньше 2–х часов, пока приехал большой крытый черный возок, называемый в просторечии труповозка. Трое пахнущих сивухой санитара — богатыря поднялись в квартиру и забрали тело девочки. Илья Беккер, до той минуты гладивший мраморные руки дочери, порывался поехать вместе с санитарами в морг, но его довольно грубо оттеснили и объяснили, что к телу допуска он более не получит. Несчастный отец понял сказанное так, будто ему даже не позволят похоронить любимое чадо. Он едва не подрался со старшим из санитаров; пришлось вмешаться приставу Рейзину, который разъяснил Беккеру порядок его дальнейших действий. Предстояла процедура медицинского освидетельствования трупа, до проведения которой никто к телу доступа иметь не будет, кроме, разумеется, назначенных прокуратурой анатомов. Только после этого Илье Беккер разрешат похоронить дочь.

Пристав благоразумно ничего не сказал о том, что полицейский врач планировал отделить голову трупа, что соответственно, предполагало похороны в закрытом гробу. Для отца подобное сообщение было бы слишком жестоким ударом и тогда бы рукопашной схватки точно избежать не удалось бы.

Последний неприятный момент произошел тогда, когда санитары, погрузив тело в возок, вернулись в помещение кассы и, представ перед Ильей Беккером этакими мутноокими богатырями, горестно попросили: «Отец, шкалик бы за работу, а — а?» При этом один из санитаров, тяжко вздохнув и бодро шмыгнув носом, добавил от себя: «Мы оченно скорбим».

Пристав снова вмешался в происходящее, взял старшего санитара за локоток и зашипел: «Ты с кого шкалик требуешь, обормот? Ты не видишь, что дело казенное? Может, ты ещё мне скажешь, чтоб я вам налил? П — т — с, брысь отсюда, казна российская на шкалик не даёт!»

После того, как тело убрали с кресла, где оно пролежало всю ночь, полицейские внимательно осмотрели кровяной подтёк на парусиновом чехле. Затем чехол с кресла был снят и взглядам сыщиков предстало кровавое пятно на обивке сиденья, повторявшее очертаниями пятно на чехле.

— Поглядите — ка, кровь прошла через чехол и запачкала обивку. И, что интересно, контуры обоих пятен в точности совпадают, — многозначительно сказал Черняк.

Он изо всех сил пытался быть полезным и, стремясь загладить свой досадный промах, к месту и не к месту комментировал происходившее.

— Ну да, — ответил задумчиво Рейзин, вглядываясь в очертания почти почти сухого и ставшего кирпично — бурым пятна, — Действительно совпадают. А что это может означать? — Он перевел взгляд в окно. Было видно, что он не ждет ответа, а потому что задал вопрос самому себе, и сам же на него ответил:

— А это значит, что с того момента, как кровь стала вытекать из раны на кресло, обивка под телом не смещалась.

— И что это нам дает? — тихо спросил его помощник Дронов.

— Ничего, — ответил ему помощник прокурора, осматривавший кресло, — Либо, наоборот, очень многое.

— Например то, что кресло не было местом убийства, — быстро закончил мысль Гаевский.

— Посмотрим, там видно будет, — уклончиво пробормотал помощник прокурора и, обратившись к писарю, добавил, — А пока что, голубчик, занеси в протокол: при рассмотрении кровяных пятен на льняном чехле и обивке кресла отмечена их идентичность по месту расположения, размеру и форме.

Опрос свидетелей полиция начала с дворников. Петербургские дворники — это особая когорта людей, совершенно необходимых большому и сложному городскому хозяйству. Дворники не только следили за чистотой вверенных им домов и дворов, но и обеспечиваали порядок и покой горожан. Каждый двор закрывался воротами, которые запирались на ночь. Чтобы ночью войти во двор, необходимо было разбудить дворника. Парадный подъезд, как впрочем и все прочие выходы на улицу, тоже запирался на ночь. В каждом доме устанавливалось дежурство дворников по парадной лестнице, чтобы впускать опоздавших жильцов. От внимания дворника не могли укрыться перемещения жильцов, и именно дворники следили за соблюдением паспортного режима — в течение суток с момента появления нового жильца они должны были забрать у вновь прибывшего паспорт и отнести его в околоток для регистрации. Если с жильцами или их имуществом происходила какая — либо непритяность — первым делом на место происшествия вызывался дворник. Обыкновенно в эту категорию работников домохозяева набирали крепких мужчин из отставных солдат. Это были глаза и уши полиции, ее первейшие и самые надежные помощники.

В день, когда стало известно о гибели Сарры Беккер, опрашивать местных дворников отправился помощник пристава Дронов.

В доме № 57 по Невскому проспекту дворников было аж трое — Анисим Щеткин, Варфоломей Мейкулло и Иван Прокофьев. Расположившись в дворницкой вокруг помощника пристава на табуретах, они охотно принялись вспоминать вечер накануне убийства, 27 августа. Но… мало что смогли рассказать. Беда заключалась в том, что работники метлы и совка отмечали в тот день именины Варфорломея и «запраздновались» до двух часов ночи. И по этой весьма понятной причине к своим прямым обязанностям отнеслись без надлежащего усердия.

По правилам, в 22 часа Иван Прокофьев должен был запереть ворота во двор. Если же кто — то из своих приходил после означенного часа и желал либо попасть во двор, либо выехать из двора то такому запоздалому путнику надлежало позвонить в дворницкую, благо ручки механических звонков были выведены как на Невский проспект, так и во двор. Иван Прокофьев, убедившись, что звонит знакомый ему человек, должен был выйти и отворить ворота. Таким образом, дворник должен был бы видеть всех, кто входил во двор или выходил из двора после 10 часов вечера. Однако, то, что было гладко в теории, на практике выглядело несколько иначе. Иван Прокофьев, как и полагается на праздниках, так напробовался «горькой», «полынной», «табуретовой» и «семихинской», что при всём напряжении памяти не смог даже вспомнить, запирал ли он вообще ворота на ночь.

Его напарник, именинник Варфоломей Мейкулло в ночь с 27 на 28 августа должен был дежурить в парадном подъезде. В отличие от простодушного Ивана Прокофьева, он твёрдо заявил помощнику пристава, что «отчетливо помнит как запер подъезд». Разумеется, такая твёрдость памяти показалась Дронову подозрительной и он заявил о своём недоверии словам Варфоломея. Дворник, почесав задумчиво колтун в волосах на макушке, после некоторой паузы уточнил, что подъезд он запер с некоторым опозданием, а именно, в 23 часа.

Поскольку помощник пристава продолжал сомневаться в точности сказанного, полагая, что дворник просто «порет отсебятину» из страха получить от полиции нагоняй, Мейкулло добавил к своим словам примечательное уточнение: во время дежурства в подъезде он видел, как несколько позже 21 часа Сарра вышла на Невский проспект. Девочка перешла проезжую часть и явно намеревалась войти в мелочную лавку, но тут рядом с нею остановилась коляска, из которой вышла молодая женщина в шляпке с вуалью и желтым шелковым зонтиком. Эта женщина подозвала Сарру, поговорила с ней минут 5, после чего опять села в коляску и уехала. Сарра же спустилась в мелочную лавку, расположенную в цокольном этаже, потом вышла и вернулась во двор.

— Как же ты мог пить в дворницкой и при этом сидеть в подъезде? — не унимался Дронов, не поверивший рассказу Варфоломея.

— А так: забегал, рюмашку хлоп! и обратно в «скворешник», — объяснил Мейкулло, — В дворницкой храпел Иван, а он когда спит, воздух портит неимоверно, рядом находиться невозможно. Вот я и убегал от него.

— То есть, вот так и метался туда — сюда?

— Ну да, так и метался, — кивнул Мейкулло.

— И сколько раз за вечер ты так бегал?

— Ну, раза три — четыре…

— Пять, — добавил Дронов.

— Может и пять. Но не больше.

— И спать не ложился? И как твой дружок Прокофьев без задних ног не дрых до утра? — с нескрываемым скепсисом продолжал уточнять Дронов.

— Говорю же, не дрых, — стоял на своём Мейкулло, — Во — первых, я пью только «полынную». Во — вторых, заедаю ее перчиком. Рюмашку «полынной» и перчик красненький, о — па — а! — ноги пьяные, а голова тверёзая, глаз видит четко, ухи слышат ясно.