Страница 12 из 14
— А он что, пешком был, не на извозчике?
— На извозчике он не часто приезжает. К нам подъезд неудобный. Чаще всего Миронович пешком от остановки конки ходит, — продолжал отвечать младший дворник, — Иногда, правда, на своем шарабане ездит. Он тут у нас, во дворе в каретном сарае обычно стоит. Но вчерась господин Миронович был пешком — это точно.
— Ты его хорошенько разглядел? — Иванов повернулся к дворнику всем телом.
— Да как сказать «хорошенько»? Темно уж было, а у нас фонарь перед подъездом когда зажигается, светит входящиму в спину, лица не особенно видно.
— Так что, ты не уверен? Может и не он был?
— Почему не уверен? Уверен. Вроде он. По всему, по фигуре, по одежде…
— А ворота на ночь закрываете? — неожиданно спросил Гаевский.
— Конечно — с, как же без этого? Никто не войдет с улицы, пока мы засов не отопрем.
— А выйти со двора можно?
— Вообще — то да. И выйти, и даже выехать. Потому что изнутри и в воротах и в калитке есть крюк, который любой выходящий может открыть.
— Ну — ка, пошли, покажешь где шарабан Мироновича стоит! — скомандовал сыскной агент.
В сопровождении обоих дворников полицейские вышли во двор, подошли к большому квадратному каретному сараю. Из четырёх больших двустворчатых дверей лишь одна закрывалась новым навесным замком; перед ней — то дворники и остановились. Иванов подошел, неизвестно зачем подёргал его за дужку, хотя и так было ясно, что замок исправен.
— Открывай! — коротко скомандовал он.
— Никак нельзя — с, — с достоинством ответил Шишкин, — Без ведома хозяина открыть не имею права. Вот кабы разрешение…
Иванов только плечом повёл:
— Открывай, говорю!
Дворники стояли не шелохнувшись.
— Шишкин, ты откуда родом? — поинтересовался Иванов.
— Люберецкие мы, из Подмосковья.
— Я тебе обещаю, что отселю тебя из Питера в двадцать четыре часа в административную ссылку, — спокойно проговорил Иванов, — И не в Люберцы, и даже не в Олонец, а… знаешь куда?
Дворники молчали. Иванов, казавшийся до того расслабленным и похожим на ленивого толстого кота, вдруг стремительно и с неожиданной силой ударил старшего дворника ладонью в ухо, да так, что опрокинул здоровенного мужика на четвереньки. Шишкин только охнул да схватился обеими руками за повреждённое ухо.
— Ты, Шишкин, кому чинишь помеху? Агенту сыскной полиции при исполнении им служебных обязанностей… Я ж тебя, дурака, в порошок сотру.
Обернувшись ко второму дворнику, немо наблюдавшему за происходившим, Иванов негромко скомандовал:
— Эй, ты, живо тащи ключи!
Повторять более не пришлось. Через минуту дверь была открыта. Гаевский и Иванов внимательно осмотрели лёгкую одноосную коляску, стоявшую внутри, развешенные в разных местах элементы упряжи, разложенный на большом столе слесарный инструмент. В принципе, ничего подозрительного сыщики не нашли, по — настоящему их заинтересовали только двери. Недавно смазанные петли позволяли массивным створкам двигаться абсолютно беззвучно. Гаевский до такой степени заинтересовался этим открытием, что несколько раз их полностью открыл и закрыл. В конце — концов он поцокал языком и пробормотал:
— Честное слово, восемь лет живу в Петербурге, а первый раз вижу в каретном сарае такие двери!
Покончив с осмотром оба сыщика вышли из сарая.
— А где содержится лошадь, которую Миронович в шарабан запрягает? — спросил Гаевский у младшего дворника.
— Да вот тут же и стоит, — дворник указал рукой на соседнюю постройку, — Трое наших жильцов имеют свои экипажи, все кобылы тут. У Мироновича каурая двухлетка, справная лошадка!
Дворник Шишкин уже стоял на ногах, придерживаясь за ушибленное ухо рукой. Он с ненавистью посмотрел на полицейских. Гаевский, перехвативший его взгляд, не без издёвки заметил:
— Считай, что легко отделался, Шишкин. Сыскной агент Агафон Иванов был лучшим кулачным бойцом во Пскове, через этот свой талант и в Питере устроился. Глаз у него верный, а кулак — пудовый. Когда убийца с погонялом Петька Кирпатый напрыгнул по дурости на Агафона с кулаками, тот ему одним ударом пять зубов выбил и челюсть в двух местах сломал. Так что считай, что Агафон тебя просто погладил.
Выйдя за ворота, открытые в этот дневной час, сыщики отпустили квартального и остановились, решая куда направиться далее: в Управление сыскной полиции на Гороховую улицу, назад в ссудную кассу, в полицейскую часть или к следователю в прокуратуру. Уже первые шаги по расследованию принесли неожиданные открытия, о которых надлежало сообщить Саксу.
— Что же это получается, — рассудил Иванов, — Миронович вышел из кассы в 21 час с минутами, а домой приехал только в 22.30. Езды тут всего минут 20, ну, от силы — 30. Где же он болтался все время после выхода из кассы?
— Кроме того, в его распоряжении оказалась пролётка, — отозвался Гаевский, — Ума не могу приложить, зачем она нужна при его работе.
— М — да, и шарабан — то на ходу, в прекрасном состоянии, оси в солоде, запрячь кобылу — дело двух минут.
— И ворота какие ладные.
— Мироновичу, чтобы метнуться ночью на Невский и конка не нужна была.
Поговорив ещё немного, сыщики разделились: Гаевский отправился на Гороховую, доложить об обстоятельствах дела по убийству Сарры Модебадзе, а Иванов поехал конкой на Невский проспект, в надежде отыскать помощника прокурора в ссудной кассе.
Интуиция не подвела сыскного агента. Александр Францевич Сакс действительно оказался в ссудной кассе, которая во второй половине дня сделалась своеобразным штабом розыска «по горячим следам». Иванов появился как раз в ту минуту, когда вернувшийся с обеда следователь принимал первые доклады полицейских, обходивших жильцов дома.
— Александр Францевич, есть свидетельница, которая утверждает, будто Миронович «вязался», как она говорит, к убитой, — бодро рапортовал Черняк, — Это кухарка Рахиль Чеснова, с ней Сарра каждый день общалась.
— На какой почве они общались? — уточнил Сакс.
— Мачеха Сарры была в отъезде, в Сестрорецке, и Сарра столовалась у Чесновой.
— У меня та же картина, — присовокупил помощник пристава Дронов, — Скорняк Лихачев подтверждает, что Миронович обхаживал девочку, оказывал ей особые знаки внимания.
— Ай да Миронович, — следователь покачал головой, — Бес в ребро, так что ли?
— Есть ещё интересные показания: две соседки, — Черняк заглянул в свой небольшой блокнот, сверяясь с записями, — некие Любовь Михайлова, белошвейка, и Наталья Бочкова, шляпница, у них своя мастерская в этом же дворе, но по другой лестнице, рассказали, что Миронович очень большой любитель женского полу — ни одной юбки не пропустит. И к ним тоже цеплялся — а они дамочки видные — проходу им не давал — то в мастерскую заявится — и не выставить его, — то в помощники набивается. Только они его отшили.
— И давно это было? Я имею ввиду — когда отшили? — уточнил Сакс. Он что — то быстро записывал карандашом в толстую линованную тетрать в переплёте из кожи с каким — то замысловатым тиснением.
— Говорят, по весне. Так вот, — продолжал Черняк, — особенно Миронович падок до молоденьких, над ним так даже за глаза все посмеивались, что такой даже на сноху готов залезть.
— У Вас что — то есть? — следователь обратился к ещё одном помощнику пристава, по фамилии Чернавин, который тоже принимал участие в обходе квартир.
— Да, Ваше превосходительство, есть интересные показания одного соседа, у него еще фамилия такая… чухонская… — казалось, Чернавин с трудом разбирает собственные записи в блокноте, — … а — а, вот, Казимир Лацис, он тоже из отставных, но только не полицейский, а военный, штабс — капитан, проживает по парадной лестнице в бельэтаже. Так вот, он хороший знакомец Мироновича. И тот вчера днем к нему заходил. Они разговорились, то да сё, слово за слово… Лацис спросил Мироновича: где, дескать, ночуешь сегодня? в кассе? А тот ответил: «Да нет, дворника посылаю». А сегодня днём, уже после того, как девочку нашли, Лацис опять с Мироновичем столкнулся на проспекте, случайно, и спросил: «Как же так? Девочку убили, а где же дворник был?» И Миронович простодушно так отвечает, что дворника он, оказывается, не посылал. Лацис этому крайне поразился и стал дальше спрашивать — как же, дескать, ты мог оставить ребенка одного в кассе на ночь? На что Миронович и ответил: «Да она сама сказала, что никого присылать не нужно». Но Лацис считает такой ответ совершенно неубедительным.