Золотая паутина

Гонтарь тщательно обыскал, ощупал Русанова, шагнул в сторону.

— Вот теперь проходите в салон, располагайтесь, гостем будете. А в корзинке что?… Ага, коньячок, мясо заливное, мясо тушеное, рыбка. Все по заказу. Чего-нибудь такого… усмиряющего, не насыпали, нет?… Ну ничего, с нами ужинать будете. А пока посидите в подсобном помещении, то есть в туалете. Извините за дискомфорт — обстоятельства. Олежек, проводи госбезопасность.

Фриновский, подталкивая Виктора Ивановича дулом в спину, повел его в хвост самолета. Пассажиры немо смотрели на них.

— Посиди пока, поруководи операцией, — сказал Фриновский, захлопывая дверь туалета.

А Гонтарь снова вызывал диспетчера.

— Лукьянчиков! Экипаж готов? Давай сюда, по одному. Учти: каждого обыщем и не дай бог, хоть у кого-нибудь из летунов найти хотя бы перочинный ножик! Смотри, Лукьянчиков, ты отвечаешь за жизнь летчиков.

— Гонтарь! Ты обещал за коньяк выпустить трех пассажиров.

— Обещал — выпущу. Олежек, выпроводи троих мужиков. С бабами нам легче.

Вскоре приехал экипаж. Летчики — командир корабля, второй пилот, штурман — трое зрелых, в синих форменных пальто мужчин — стояли поблизости от трапа самолета, ждали. По команде, по одному заходили в самолет. Гонтарь лично обыскивал каждого, говорил потом приветливое-иезуитское: «Приступайте к своим служебным обязанностям. Прошу!»

А Боб не церемонился, предупреждал:

— Ой, мужики, если кто чего припрятал — не взыщите. Прикончу и не охну. У меня не заржавеет.

— В этом мы убедились, — не стал спорить командир корабля. — Оружия у нас нет, не ищите. Не дети, чтобы не понимать ситуацию. А товарищ из госбезопасности где?

— Желудок у него расстроился, занят он, — зубоскалил Гонтарь. — А вы пока готовьтесь, скоро полетим.

— Хотелось бы знать — куда?

— Скажу, всему свое время, — Гонтарь взглядом потребовал, чтобы командир сел в кресло. Потом, когда разместился на своих местах весь экипаж, велел Фриновскому выпроводить из самолета оставшихся мужчин — теперь на борту были только женщины и дети.

Когда лайнер набрал высоту, Гонтарь сказал командиру:

— Вот что, шеф. Бери курс на Турцию.

— На Турцию?! Да вы с ума сошли!

— Это почему же?

— Нужен другой экипаж. Мы за границу не летаем.

— Хорошо. Летим в Сочи. Там экипаж поменяем. И чтоб без дураков, понял, командир? Аэропорт Сочи я знаю прекрасно. Сядешь если не там — убьем.

— Послушайте, как вас…

— Слушать больше ничего не хочу. Связывайся с диспетчером, решай, как да что — это твои проблемы, командир. Отсюда ты сможешь выйти со своими парнями только при одном условии: самолет сядет в Сочи. Все!

Примерно через полчаса после взлета Гонтарь выпустил Русанова из заточения.

— Пошли, Виктор Иванович, посидим, потолкуем. Лететь долго, поговорить есть о чем.

— Да что теперь говорить! — Виктор Иванович расстроенно махнул рукой. Он всячески подчеркивал это свое состояние — дело проиграно, можно ли себе простить такое… Угонщики самолета хотели видеть на его лице именно эти чувства — смятения и, может быть, страха, подавленности, — они это и видели. Русанов искусно подыгрывал преступникам.

— Не расстраивайтесь, подполковник, — говорил а это время Гонтарь, снисходительно и отчасти сочувствующе. — Вы все сделали как положено и работали профессионально. Но не предусмотрели кое-какие мелочи. Их трудно было предусмотреть. Тем более предугадать. Я и сам не собирался захватывать самолет. Это рискованно и глупо, признаю. Удрать за границу нужно было другим способом. Тихо и законно. Но вы вынудили меня сделать это. Если б не признания Долматовой… И что она интересно наговорила на меня?

— Ну… Это другой разговор, Гонтарь. Сядем вот, поговорим. А разговоры наши могут продолжаться при взаимных обязательствах: вы выполняете наши условия, мы — ваши. Так сказать, джентльменское соглашение.

— Вы что имеете в виду?

— Насколько я понял, вы заставили командира лететь за границу?

— Да. Но пока что мы летим над своей любимой Родиной.

— В аэропорту промежуточной посадки придется менять экипаж…

— Вы, подполковник, хотя и сидели взаперти, а что-то уловили. Именно так, летим за границу. И вы нам в этом поможете. Так же, как и женщины. Часть из них мы в Адлере отпустим. Взамен на керосин и новый экипаж.

— Ага, понятно. Значит, Пакистан, Турция…

— Хорошо соображаете, Русанов, быстро.

— Женщин и детей надо отпустить всех. Со мной можете делать что хотите. Готов с вами лететь и за границу.

— Это мы посмотрим, подполковник. Как еще нас встретят в Адлере? Вполне возможно, что повторится история с Овечкиными.

— Не повторится. Штурмовать самолет, когда в нем более сорока женщин с детьми…

— Что ж, и за это спасибо, — Гонтарь жестом велел Виктору Ивановичу садиться поближе к столику у стены, у пилотской кабины, уставленному уже бутылками с коньяком и снедью.

Услышав в раскрытую дверь кабины, что пилот ведет с кем-то переговоры, Гонтарь вскочил, сдернул наушники с головы бортинженера, слушал.

В наушниках хрипело:

— …борт 85013! Плохая слышимость, помехи, повторите!

— Иду на высоте девять шестьсот. На борту все спокойно. Какая обстановка в Адлере?

— Вас ожидают, все наземные службы предупреждены. Экипаж… (хрип)… экипаж готов, заправщик… Как поняли?

— Понял, понял, — сказал командир корабля.

Успокоенный Гонтарь вернулся в салон. Велел Фриновскому:

— Давай, Олежек, подкрепимся. Разливай. И гостю нашему.

— Вообще-то я сыт, — отказался было Русанов.

— Нет уж, Виктор Иванович, — Гонтарь сам налил в стакан коньяка. — Меня на мякине не проведешь. Знаем мы эти чекистские приемы: подсыпанное снотворное, легкий и приятный сон преступников… Ха-ха! Вы все пьете и едите первым.

— Первым так первым, — усмехнулся Русанов.

Виктор Иванович пил и ел, а трое преступников с интересом наблюдали за ним.

— Ты коньяку-то и нам оставь, подполковник, — не выдержал Басалаев и отнял бутылку.

Закусили и выпили все плотно, от провизии в корзинке мало что осталось.

Насытившись, с раскрасневшимися щеками и багровой лысиной, Гонтарь, отвалившись в кресле, поигрывал пистолетом, разглагольствовал:

— Я, конечно, понимал, Русанов, что вы у меня на хвосте. Нетрудно было предположить, что нашим делом интересуется госбезопасность. Вы — народ любознательный, во все щели нос суете. Милиция себя ведет поскромнее. Или вообще молчит.

— Это вы на Воловода намекаете? — спросил Русанов.

Гонтарь сделал вид, что не знает никакого Воловода или не расслышал своего пленника. Во всяком случае, на вопрос Виктора Ивановича не ответил, продолжал:

— Продала, значит, меня Долматова, продала. Ну ладно, ей это зачтется при случае. Мы вас, Русанов, возможно, на нее я поменяем. Она мне нужна. Я хочу в ее карие глазки глянуть, очень хочу! Спросить: что ж ты, милая, а? Законов не знаешь?

— Да, законы у вас волчьи, — сказал Русанов.

— Чья бы уж корова мычала, — Гонтарь недобро глянул на чекиста. — Читали мы про тридцать седьмой год, знаем.

— За тридцать седьмой год я не отвечаю, Гонтарь. Меня в то время и на свете не было.

— Для меня это не имеет значения, подполковник, Раз ты пришел служить в свою Чека, значит, ты еще до рождения был чекистом. Ты с молоком матери всосал ее идеологию. И воспитывался на классовой ненависти к таким, как мы, — честным бизнесменам.

— Ну, какой вы честный, покажет суд.

Гонтарь озлобился, тут же свернул кукиш, сунул его под нос Виктору Ивановичу.

— Bo! Видел, Русанов?! И суду вашему, советскому, и госбезопасности! Несколько часов — и мы расстанемся навсегда. Не так я, конечно, хотел уехать — по-тихому. Но ничего, прорвемся. Государству эти бабенки, что у нас за спиной, дороги, условия наши ради них Советское правительство выполнит. А мы ничего такого, кстати, и не требуем. Якшиянц вон и валюту затребовал, и наркотики. А нам ничего этого не нужно, мы люди обеспеченные. Нам нужно улететь… А вот интересно, Русанов: ты думаешь, что вы, коммунисты, так и будете управлять страной? Которую развалили, поставили на колени, опозорили? А?