Страница 94 из 170
4) Что же касается до того: пускать ли того или другого в сотрудники или до требования человека нового и свежего для Политического обозрения и проч., и проч., — то этими требованиями Аполлон Григорьев только доказал, что он не имел ни малейшего понятия о практической стороне издания журнала. Если, положим, К<усков> и М<инаев>, с образом мыслей которых журнал вполне несогласен, представят к напечатанию в редакцию журнала такие статьи, которые на этот раз не противуречат его главной идее, его направлению, а между тем сами по себе любопытны и даже талантливы, то эти статьи, разумеется, можно напечатать. Иначе ни один журнал не состоится. Так же точно нельзя не ошибиться, хоть раз, в напечатании какой-нибудь неудачной драмы или повести. Ошибался и Аполлон Григорьев, а такое требование с его стороны было слишком строго. Требование же «нового и свежего человека» для Политического обозрения — было еще строже. Требовать вдруг всего — было невозможно. Впоследствии Политическое обозрение во «Времени» составлялось весьма талантливо и замечательным сотрудником; но и оно далеко не выражало направления журнала.* Трудно сразу отыскать для каждого отдела людей с талантами, равносильными таланту Островского, да еще начинающему журналу. Уже довольно того, что журнал ищет этих людей и сознает их необходимость. Но всего досаднее в подобных случаях то, что такого сотрудника в данный момент может и совсем на свете не быть. Сделаю еще одно последнее, общее замечание. В этих великолепных, исторических письмах, в которых не звучит ни одной фальшивой (неискренной) ноты и в которых так типично, хотя всё еще не вполне обрисовывается один из русских Гамлетов нашего времени (настоящих Гамлетов), — в этих великолепных письмах, говорю я, не всё и теперь может быть взято редакциею «Эпохи» без оговорок. Без сомнения, каждый литературный критик должен быть в то же время и сам поэт; это, кажется, одно из необходимейших условий настоящего критика. Григорьев был бесспорный и страстный поэт; но он был и капризен и порывист как страстный поэт. Я не о том, собственно, говорю, что он увлекался, — фраза, которую некрологисты его (из которых, без сомнения, редкий и читал Григорьева) обратили в пошлое выражение. Григорьев был хоть и настоящий Гамлет, но он, начиная с Гамлета Шекспирова и кончая нашими русскими, современными Гамлетами и гамлетиками, был один из тех Гамлетов, которые менее прочих раздваивались, менее других и рефлектировали. Человек он был непосредственно и во многом даже себе неведомо — почвенный, кряжевой. Может быть, из всех своих современников он был наиболее русский человек как натура (не говорю — как идеал; это разумеется). От этого и происходило, что малейший порыв свой в общем деле он считал до того кровным и необходимым для всего дела, до того неразрывным с делом, что малейшее неудовлетворение этому порыву казалось ему иногда падением всего дела. И так как раздваивался жизненно он менее других, и, раздвоившись, не мог так же удобно, как всякий «герой нашего времени», одной своей половиной тосковать и мучиться, а другой своей половиной только наблюдать тоску своей первой половины, сознавать и описывать эту тоску свою, иногда даже в прекрасных стихах, с самообожанием, и с некоторым гастрономическим наслаждением, — то и заболевал тоской своей весь, целиком, всем человеком, если позволят так выразиться. В этом настроении написаны и письма его.
«Я критик, а не публицист», — говорил он мне сам несколько раз и даже незадолго до смерти своей, отвечая на некоторые мои замечания. Но всякий критик должен быть публицистом в том смысле, что обязанность всякого критика — не только иметь твердые убеждения, но уметь и проводить свои убеждения. А эта-то умелость проводить свои убеждения и есть главнейшая суть всякого публициста. Но Григорьев, судя о слове публицист с предубеждением, — по некоторым частным примерам бывших у нас публицистов, — не хотел даже и понимать, чего от него добивались, и, кто знает, по своей гамлетовской мнительности, может быть, думал, что от него добиваются отступничества.
Я полагаю, что Григорьев не мог бы ужиться вполне спокойно ни в одной редакции в мире. А если б у него был свой журнал, то он бы утопил его сам, месяцев через пять после основания.
Но я рад чрезвычайно, что публика и литература могут яснее узнать, по этим письмам Григорьева, какой это был правдивый, высоко честный писатель, не говоря уже о том, до какой глубины доходили его требования и как серьезно и строго смотрел он всю жизнь на свои собственные стремления и убеждения.*
Примечания
В одиннадцатом томе Собрания сочинений Ф. M. Достоевского печатаются публицистические произведения 1860-х гг.
Тексты статей, фельетонов и заметок Ф. M. Достоевского входящие в том, подготовили и примечания к ним составили: А. И. Батюто («„Свисток“ и „Русский вестник“», «Ответ „Русскому вестнику“», «По поводу элегической заметки…», «Два лагеря теоретиков» (с участием Г. M. Фридлендера), «Щекотливый вопрос», «Ответ редакции „Времени“ на нападение „Московских ведомостей·“»); И. А. Битюгова («Журнальная заметка о новых литературных органах и о новых теориях», «Несколько слов о M. M. Достоевском», «Примечание к статье Страхова „Воспоминания об А. А. Григорьеве“»), H. С. Никитина («Журнальные заметки», «Опять „Молодое перо“», «Господин Щедрин, или Раскол в нигилистах», «Необходимое заявление», «Чтобы кончить…»); В. А. Туниманов («Объявления об издании журнала „Время“», «Ряд статей о русской литературе»); M. А. Турьян («Предисловие к публикации „Три рассказа Э. Поэ“»); Г. M. Фридлендер («Предисловие к публикации „Заключение…. Казановы…“», «Примечание к статье „Процесс Ласенера“». «Предисловие к публикации… „Собор Парижской богоматери“»).
Редакторы тома — T. И. Орнатская и В. А. Туниманов. В. А. Тунимановым написана и вступительная статья к примечаниям.
Редакционно-техническая работа по подготовке рукописи тома к печати осуществлена А. Ю. Грибовской.
Тексты черновых материалов и имен, не вошедших в настоящее собрание сочинений, цитируются по изданию: Достоевский Ф. M. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1972–1990; римской цифрой обозначается том, арабской — страница.
Достоевский при жизни не предпринял попыток собрать и переиздать свои статьи и фельетоны и даже в письме от 15 апреля 1876 г. отклонил просьбу библиографа П. В. Быкова сообщить ему необходимые данные: «Неподписанные статьи мои хоть и были (критические, во «Времени»), но я от них отрекаюсь» (XXIX, кн. 2, 80). Основным источником для определения принадлежности Достоевскому большого числа анонимных статей, заметок и фельетонов в журналах «Время» и «Эпоха» стал список, составленный А. Г. Достоевской по указаниям H. H. Страхова. Но и в этом списке отсутствует ряд статей и заметок, несомненно принадлежащих Достоевскому, в том числе и одна из самых важных его публицистических работ, программная статья «Два лагеря теоретиков». В наиболее полном виде статьи, фельетоны и очерки Достоевского опубликованы в 18, 19, 20, 21 и 27 томах Академического собрания сочинений писателя. В настоящий том вошли лишь наиболее значительные произведения Достоевского-публициста. Дополняя художественные произведения Достоевского, его статьи, заметки, очерки и фельетоны, неразрывно связанные с ними по проблематике, образам и стилю, представляют важнейший источник для понимания его как человека и писателя, являются ценнейшим документом истории общественно-литературных движений России середины XIX в.
Замысел самостоятельного журнала «Время» возник у M. M. Достоевского в конце 1857 — начале 1858 г. Прошение M. M. Достоевского было удовлетворено в октябре 1858 г., но разрешением братья Достоевские воспользовались только через два года после возвращения Ф. M. Достоевского в Петербург. Программа и позиция журнала в общих чертах созрела и выкристаллизовалась в первое полугодие 1860 г., чему во многом способствовало частое посещение Ф. M. Достоевским кружка А. П. Милюкова, главного идеолога и в сущности руководителя журнала «Светоч», старого знакомого братьев Достоевских еще по сороковым годам. Постоянными посетителями «вторников» Милюкова были, кроме Достоевских, H. H. Страхов, A. H. Майков, В. В. Крестовский. Активно сотрудничали в «Светоче» А. А. Григорьев; A. H. Плещеев, A. E. Разин, H. M. Соколовский, Л. А. Мей. Все они вскоре перейдут в журнал «Время». Несомненное влияние на формирование программных положений «Времени» оказали редакционные объявления и публицистика «Светоча». Особенно это относится к идее примирения «западных» и народных начал, призыву к консолидации в условиях предстоящих реформ всех слоев русской интеллигенции — «западников» и «восточников».