Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 88 из 89



А в это время взорвали дом на Гурьянова. Да. Именно в ту ночь. 8 сентября.

Через пять дней взорвут дом на Каширской.

Мы спокойно уехали работать. Мы ничего не знали. И ничего не знали, когда возвращались обратно. Пока не приехали…

Понимаю ФСБ и УВД. Все каналы надо отследить. Но, как обычно, у нас все превращается в фарс.

С того года нас шмонают по-страшному.

2000. Демянск.

Стоим на Московском вокзале в Питере. До отправления — десять минут.

— Ваши документы.

Протягиваю паспорт. Два молоденьких, лет восемнадцати, мента. Стажеры. Рядом кинолог с овчаркой.

У собаки истерика — она исходит слюной, бросаясь на меня, падает на спину, закатывает глаза…

Для нее кошмарный угар пороха, тола и трупов.

— Мы поисковики! — гордо так! — Ребята, мы же свои, мы же…

— Пройдемте!

Рядом пацаны затаскивают рюкзаки в вагон.

— Провожающие, выходим!

— Мужики, поезд… Я командир, вот документы!

— Пройдемте! — железный голос в ответ.

Из поезда, что стоит на другой стороне платформы, выпадывают два пьяных в говно азербайджанца. Или армянина. Или дагестанца. Или… Да не понимаю я в них!

Что они там делали? Тот поезд стоит уже полчаса, если не больше!

Троица ментов кидается в обратную сторону. Забирают под «белы» рученьки кавказцев и уводят. Старший ухмыляется, обернувшись. Я заскакиваю в вагон.

Сашка, белея мордой лица:

— Командир, прости!

Достает из верхнего клапана рюкзака полкило тринитротолуола.

Играю желваками. Прячу взрывчатку в пакет. Жду, жду, жду… Через два часа выкидываю пакет из окна туалета в привыкший ко всему Волхов.

Не люблю ездить с детьми. Следи не следи…

2009. Старая Русса.

Ехали домой уже они. Пересадка в Новгороде. Подходит наш к местным. Пьяный вдрабадан:

— Мужики, а где здесь сортир? Я тут поисковик…

Мужики оказались ментами в штатском.

Тридцать три патрона и «лимонка» в рюкзаке.

Срок…

2001. Волховстрой.

— Рюкзак снимите, пожалуйста.

Снимают рюкзак.

Поездные милиционеры делают обыск — «Антитеррор»! — штык. Три патрона. В рабочей одежде.

Дали девчонке два года условно. Вот так.

Сами виноваты. Не люблю ездить с детьми…

2008. Синявино.

Часа три ночи. Сирена. Выскакивают все из землянок — кто в чем.

Облава.

Менты по периметру лагеря. Обыск в землянках и палатках. Ничего не нашли. Дураки…

Когда копали для себя землянку — подняли две гранаты. Выжгли.

Делается это просто.

Когда поднимаешь гранату — «эфка»-то или «РГД» — немецкие реже встречаются, сначала смотришь, есть там взрыватель или нет?

«Лимонки» — они, если без взрывателя, то с пробкой. «РГ» — там сложнее. Сверху дырочка, закрывается она такой защелочкой. Вот, чтобы понять, есть в этой дырочке взрыватель? — красная палочка, сбиваешь грязь лопаткой. Может и бахнуть, между прочим… Одному так в ягодицу осколком прилетело… Но это другая история!

Если взрывателя нет — технология такая. Откручиваешь пробку (если это «лимонка») или пробиваешь дырочку под ручкой («РГД») и кидаешь в костер.

Ага! Вот так прямо и кидаешь!

Минут через пять-десять тол начинает кипеть и гореть. Полчаса — и он выгорел. Граната готова к безопасному употреблению.



Две «лимонки» или три «РГД» — и восьмилитровый котел вскипел! Впрочем, я это уже писал…

Дома у меня сейчас лежат «ПОМЗ», полтинник и «лимонка».

Минометки так же, кстати, уничтожаются. Надо только посмотреть на донышко — есть ли там удар по капсюлю? Если нет — можно честно снимать ключом взрыватель и в костер!

Вот какой дурак «ПОМЗ» снял и выжег, я не знаю. Я ее в Севастополе пустую нашел. И привез домой. Так же, впрочем, как и немецкую шток-мину. Это такая бетонная хрень, начиненная гвоздями. Какой-то идиот нашел, обезвредил и выбросил. А мы подобрали.

У меня дома нет ничего. Только полный дебил повезет с собой из поиска стволы или мины с гранатами.

Потому как нас пасут от дома до дома.

В любой момент могут приехать и обыскать.

Я к этому уже привык.

И вот она, странность… Можно ехать одному туда. В июне, июле, августе… И вплоть до следующего мая. Тебя не тронут. А вот нас шмонают. Красных по-черному… Ровно так. С двадцать второго апреля по восьмое мая. В это время у ментов «Антитеррор»…

Потом он заканчивается…

13. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Я не знаю, смог ли я рассказать, что такое для меня война. Для меня — не служившего в армии и никогда не воевавшего.

Для меня и для моих друзей.

Вряд ли смог. Потому что это невозможно рассказать. Я сейчас пишу эти строки, и снова ком в горле. У меня снова сегодня приступ поискового синдрома. Так я это для себя называю. Я не укоряю вас в том, что вы это не можете понять. Мне это и не надо. Более того.

Любой, кто начинает мне сочувствовать и «понимающе» кивать головой, становится для меня — почему?! — врагом. А тот, кто меня начинает хаять за это — того я понимаю… Почему? Я не знаю.

Лучше молчать, да… Так я себя честнее чувствую. Не знаю почему. Не спрашивайте. Иначе мне стыдно. Что так, что так — стыдно. Поэтому — лучше промолчать.

А я все равно — говорю!

Многие ли из вас могут понять — как это? — заходить живым к убитому домой? Я и сам это не понимаю. Я не люблю встреч с родственниками.

Нет. Не так, как это делают офицеры, чьи пацаны легли под бандитскими пулями. Им гораздо тяжелее.

Наши родственники радуются. Радуются тому, что их прадеды — от которых остались лишь редкие фотографии — вдруг нашлись.

Странная вещь эта жизнь…

Есть те, кто плачут, есть те, кто радуются. А есть те, кто выпячивают себя на фоне своих убитых дедов… Есть. Я видел. Не хочу об этом говорить. Но это есть.

Я понимаю. Легче хоронить деда, чем внука. Отца, чем сына.

Если к тебе, читатель, придет поисковик и протянет весточку из прошлого…

Помни. Твой дед погиб пацаном. Он успел малое в своей жизни.

Он не успел слетать в космос или написать книгу. Он мало что успел.

Он успел только сделать твоего отца и поймать в грудь пулю. Пулю, которая не досталась тебе.

Да, да… Именно тебе! Потому что иначе он бы вместе с тобой сгорел бы в концлагере… И никто не знает — как бы этот лагерь назывался? Аушвиц? Балаково? Котельнич?

Не смотрите с ухмылкой на пацанов, одевающих дома камуфляж. Не стоит. Этот камуфляж — единственное звено между ними и нами.

Не стоит нас понимать. Не надо.

Есть простые вещи в этом мире. Очень простые.

Я.

Ты.

А между нами ведро с костями твоего и моего деда.

Нашего деда.

Знаешь, читатель, я завидую им. Да, именно тем пацанам, чьи куски мы носим в мешках из-под сахара каждую весну. Я завидую им.

У них была жизнь.

У нас вроде бы тоже есть.

Бегаем за деньгами по городам и весям. Пыжимся, стараемся.

Я бы хотел иметь смыслом жизни — поймать ту пулю, которая не достанется другому. Я идиот, правда? Да не стесняйтесь. Я идиот. Я не хочу бегать за баблом. Мне надоело. Я устал выживать. Я хочу жить. Пусть хотя бы одну секунду.

Иногда мне кажется — нет! Это не я! Это не мы! Это не я лежал под танками на Лезнинском плацдарме. Это не я шел в атаку на кинжалы пулеметов под Водосом. Это не я жрал толовые шашки в Демянске. Это не я вытекал кровью в снег под Тверью. Это не я бежал с палкой в руке на Синявинские высоты. Это не меня накрыло минометами на Мекензиевых горах.

Это не меня. Жаль.

Это не нас…

Сны… Почти четыре утра сейчас. Сегодня опять приснится поисковый сон. Я знаю. Я привык к этому. Я чувствую их. Почти под утро я лягу спать. Когда проснусь, первое, что мне захочется — выпить. Потому что…

…— Сержант, ты че, охренел, что ли?

— Не подходить, уроды, не подходить!

Я лежу на сухой, серой от жажды траве. В руках сопло огнемета. Рядом бойцы. Иссохшие языки облизывают черные губы.